Почти все газеты ежедневно печатали сводки о количестве собранных в округах и штате подписей и о том, сколько еще требуется.

Вся эта кампания проходила чересчур уж гладко – не возникало сомнений, что тут действует опытная рука. Я подозревал, что помощь оказывает одна из нью-йоркских фирм, где имеются лучшие специалисты по такого рода делам, но подтвердить свои подозрения ничем не мог.

Злились на нее буквально все. По-моему, это объяснялось не только увеличением налогов, но и тем, что многие избиратели где-то в душе были в нее влюблены. С введением новых налогов у них возникло, как у обманутого любовника, чувство разочарования. На нем весьма искусно играли те, у кого действительно был повод горевать (вроде потери денег). Но в чем бы ни состояла причина, вражда к ней была огульной, безрассудной и всеобъемлющей.

Даже шерифы в своих избирательных округах лишь беспомощно пожимали плечами – так велико было общее возмущение, подогреваемое к тому же крупными деньгами. Одно упоминание о введенных Адой налогах приводило людей в ярость, и шерифам оставалось только мягко уговаривать жителей.

В течение следующего месяца я почти не отходил от телефона, сообщая Аде все, что удавалось узнать о ходе кампании за ее отзыв с поста губернатора. Ничего большего я не мог для нее сделать и мучился от сознания собственного бессилия.

Движение "Долой Аду!" оформилось 9 сентября, а 2 октября Ленуар объявил, что петицию с необходимым количеством соответствующим образом заверенных и удостоверенных подписей предполагается доставить 4 октября в Батон-Руж для вручения государственному секретарю штата. Охрана несгораемых ящиков с петициями и подписями была поручена шести полицейским из Нового Орлеана.

Узнав об этом, я немедленно связался с Адой, чувствуя себя в положении судьи, оглашающего приговор. Но мое сообщение не поколебало ее оптимизма, свойственного ей в критические минуты.

– Ну, у меня еще есть кое-какие козыри, – заявила Ада, и я не мог не обратить внимания, что она сказала "у меня", а не "у нас".

Я был в отличном настроении. Надев в четыре часа утра пояс с тяжелым, отливающим синевой кольтом сорок пятого калибра и почувствовав запах заново вычищенной кобуры и ружейного масла, я сразу воспрянул духом. На память мне тут же пришла острая горьковатая жженая вонь пороха: быть может, подумал я, еще сегодня придется поработать кольтом и снова вдыхать этот аромат. Положив револьвер в кобуру, я повернул барабан и поставил кольт на предохранитель. Жив курилка!

Рассвет еще не начинался. За окнами стояла темная луизианская ночь, еще более темная оттого, что под окном росла большая ива, купол которой закрывал небо, погружая комнату в мрачную, как в преисподней, черноту. Выпив вторую чашку кофе, я взглянул на часы. Четыре семнадцать, я мог бы спать еще часа два. Однако рисковать не хотелось. Я не раз наблюдал, как хорошо продуманные, казалось бы, операции срывались только потому, что происходило нечто непредвиденное, а исправлять что-либо было уже поздно. Время – это все.

Подъезжая на машине к казармам, я не мог отделаться от воспоминания о том, что недавно перевозил в багажнике. Впрочем, подобные мысли теперь приходили мне в голову всякий раз, едва я садился в машину, но до сегодняшнего дня мне удавалось без труда отделываться от них. Полиция пока ничего не пронюхала. Однако ждать оставалось недолго.

Усилием воли я заставил себя думать о предстоящем деле.

Когда я подъехал, мои люди только начали собираться. Я приказал им прибыть к пяти часам, а сейчас было четыре тридцать девять. Уж лучше я подожду их, чем они меня.

Расположившись за своим письменным столом, я развернул утреннюю газету из Нового Орлеана. Ничего нового газета не сообщала. Автоколонна предполагала отправиться с Джексон-сквера в восемь и около полудня подойти к Капитолию.

Там должно было состояться вручение государственному секретарю петиции "Долой Аду!" И с Адой будет покончено.

Но автоколонне не суждено было даже приблизиться к Батон-Ружу.

Без двух минут пять я вышел из казармы. Мои люди уже собрались и построились. Они прекрасно понимали, что коль скоро я назначил сбор на пять часов, значит, и работа начнется не позже. Ровно в пять я начал инструктаж, а несколько минут спустя мои парни расселись по патрульным машинам, которые одна за другой направились туда, где им надлежало быть.

А быть им следовало в Ла-Пласе, расположенном в тридцати милях к северу от Нового Орлеана, – час езды по шоссе, ведущему к аэропорту, – где предстояло развернуться событиям.

Последней вышла моя машина. Я ехал один. Вскоре я остановился у телефона-автомата около безлюдной в этот ранний час бензозаправочной станции и позвонил в Новый Орлеан.

– Привет! Мы начинаем, – сообщил я. – У тебя все в порядке?

– Да.

– Отлично. Давай сверим часы. – Я рассмеялся. – Сегодня к вечеру дело будет сделано.

– Надеюсь. Желаю успеха.

– Пустяки, – ответил я, попрощался, повесил трубку и вернулся в машину. Я разговаривал с Адой.

"Оказав ей эту услугу, я вторично спасу ее", – мелькнуло у меня в голове. Да, еще была комбинация с Томми, хотя она и закончилась не так, как предполагалось, поскольку в наши планы входило лишь напугать его. Как только Томми, начнет заводить машину, должен был сработать взрыватель, нагнав на него страху. Однако произошла какая-то ошибка, и все получилось иначе. Тем не менее Ада добилась своего, и лучше ей не забывать, чем она мне обязана. Сейчас, когда она стала губернатором, у меня порой появлялось подозрение, что она не прочь от меня отделаться. Вот уж этого-то я никогда не допущу; ей ни за что не удастся порвать со мной. Да и она пока без меня не может обходиться; в этом она снова удостоверится сегодня. По Флоридскому бульвару я выбрался на шоссе и поехал со скоростью миль пятьдесят в час, не больше. Я мог не спешить.

Ночь ушла, но утро еще не наступило. Из окна машины я видел, как светлеет небо, хотя звезды по-прежнему казались желтыми и яркими; с полей вдоль шоссе тянуло свежестью; навстречу неслась бесконечная, прямая, как стрела, бетонная лента дороги, на которой время от времени попадались машины. Я очень люблю вот такое время – ни день, ни ночь. И ты один во всем мире, и мир принадлежит тебе. Такое чувство испытывал я в то утро. Мне было хорошо еще и потому, что меня ожидало приятное дельце, бедром я ощущал приятную тяжесть револьвера, который вот-вот предстояло пустить в ход.

Мы намеревались сегодня добыть петиции "Долой Аду!". А как только они окажутся в наших руках, с движением против Ады будет покончено. Подписи были заверены нотариусами во всех избирательных участках. Теперь их предстояло вручить секретарю штата. Но как только мы завладеем этими петициями, все будет в порядке.

В начале седьмого я добрался до Ла-Пласа, представлявшего собой всего-навсего четыре бензозаправочные станции на каждом из углов дорожного перекрестка. Проехав еще мили три-четыре по новоорлеанскому шоссе, я свернул налево на проселок и остановился позади небольшой дубовой рощицы. Там уже расположилось человек пятнадцать моих полицейских; одни стояли у машин, другие сидели в них, распахнув дверцы. Я вышел из автомобиля и направился к ним. Увидев меня, они хотя и не приняли стойку "смирно", но подтянулись. Это были мои надежные и проверенные люди. Не чета всяким там чинушам из отдела по связи с общественностью.

– Ну как, порядок? – спросил я. Я сразу заметил, что ребята почувствовали себя свободнее. Догадались, что я всем доволен.

– Так точно, господин полковник.

– Вот и прекрасно. Теперь нам остается сохранять спокойствие и ждать. Вы знаете, что от вас потребуется.

– Так точно, господин полковник.

– Как настроение? – ухмыльнулся я.

Ребята осклабились.

– Хорошее... Прекрасное... Все в порядке... – послышалось с разных сторон.