Снимок по-прежнему оставался для меня "обратным билетом". Время от времени я вынимал его и принимался рассматривать. Снимок открывал мне неограниченные возможности; с ним я добьюсь всего, чего захочу. Я собирался вновь заняться политической деятельностью и в нужное время опять стать губернатором. Я не переставал твердить себе, что расплачусь с Адой, сделаю с ней то же, что она сделала со мной.

Но теперь я буду действовать самостоятельно. Я вовсе не хочу сказать, что мне не потребуется чья-нибудь помощь, – это неизбежно. Однако я не собирался вновь стать марионеткой, которую дергают за нитки.

Как нельзя более кстати – за два года до выборов губернатора – предстояли выборы шерифа в сент-питерском избирательном округе. Вот эту благоприятную возможность я и постараюсь использовать для начала. Первый раз меня посадил на должность шерифа Сильвестр. Если теперь я сам добьюсь своего избрания, это уже докажет кое-что.

Вежливости ради я нанес визит в местный суд и сообщил ставленникам покойного Сильвестра, что собираюсь выставить свою кандидатуру. Мое намерение не вызвало восторга: у них были свои планы.

– Понимаешь, Томми, поздновато ты спохватился. Ну что бы тебе прийти чуточку пораньше! Мы уже выдвинули Жана и обещали ему свою поддержку. Выкинь-ка лучше из головы эту затею. Да и должность для тебя маловата. Ты же фигура, бывший губернатор!

– Видите ли, господа, я, право, ценю вашу откровенность, но я уже принял решение. Мне, конечно, очень была бы кстати ваша поддержка, но, поскольку у вас другие намерения, давайте разойдемся тихо и мирно.

Мои собеседники удивленно переглянулись: "Что с ним? Он стал совсем другим!"

– Но ты ведь можешь многое потерять. Если ты не выиграешь этих, в сущности, второстепенных выборов, твоя песенка в нашем штате спета.

Они не сообщили мне ничего нового. Я и сам немало думал над тем, что будет означать для меня провал.

– Спасибо за совет. Я, безусловно, ценю его, но отказываться от своего решения не намерен.

Итак, я в официальном порядке выдвинул свою кандидатуру, и газеты Нового Орлеана подняли невероятную шумиху вокруг того, что назвали "Даллас против Даллас". Созданная в свое время Сильвестром организация стала теперь работать на Аду. Разгоревшиеся страсти вновь подтвердили тот общеизвестный факт, что мы с Адой разошлись. Ни она, ни я не пытались оформить наш развод, и все понимали почему: многие избиратели исповедовали католическую религию.

Газеты подробно описывали борьбу, которую мне пришлось выдержать с теми, кто когда-то выдвигал меня, но ни одна из них не выступила в мою поддержку. Сами по себе выборы были для газет всего лишь интермедией. У меня же не выходила из головы мысль, что я и в самом деле влип как самый последний болван: ничего не выиграв, я рисковал потерять все. Но иного выхода я не видел. Выборы были для меня как бы вторым рождением после взрыва бомбы и аварии с машиной. Я должен был испытать свои силы, как должен был научиться покорять огромные морские волны.

Мне предстояла трудная, но не безнадежная борьба. Организация стала уже не такой мощной, как при Сильвестре, а я к тому же сумел перетянуть кое-кого из них на свою сторону. Мне удалось устроить на избирательные участки для подсчета голосов своих людей с тем, чтобы мои противники не смогли фальсифицировать результаты голосования. Потом я объехал весь избирательный округ все с той же четверкой музыкантов, как в добрые старые времена.

Вначале мне казалось, что разница в количестве голосов, поданных за меня и за другого кандидата, окажется не столь уж значительной. Но накануне выборов, проанализировав обстановку, я убедился, что противник соберет по крайней мере на пять тысяч голосов больше.

Но позже произошло нечто такое, что совершенно изменило положение. Кто-то зверски избил мелкого бакалейщика, некоего Персонна, и тот в припадке отчаяния перестрелял всю свою семью и застрелился сам. Скорее всего, расправу над Персонном учинил Янси. Было бы просто глупостью не воспользоваться таким случаем, и в своих выступлениях я квалифицировал его как убийство. Я говорил, что найти убийцу для меня не менее важно, чем одержать победу на выборах, что ничего подобного вообще не должно происходить в городе и что, если меня изберут шерифом, я положу конец насилиям и разбою.

Я одержал победу на выборах и стал шерифом сент-питерского округа.

Конечно, до губернаторского кресла было еще далеко, но место шерифа принадлежало мне. Я снова стал самим собой. И те, кто всегда считал меня дураком, начали придерживаться другого мнения.

Самые огромные двери легко раскрываются на маленьких шарнирах; пустяковый случай может совершенно изменить ход истории. Вот так же дело Джорджа Персонна круто изменило судьбу Ады Даллас, а вместе с ней судьбу штата и многих его жителей, в том числе и мою судьбу.

Джордж Персонн был всего-навсего бакалейщиком в сент-питерском округе. Его имя впервые всплыло на поверхность, когда он отказался уплатить соответствующий взнос на расходы, связанные с выборами на должность шерифа Сент-Питерса (кандидата той самой организации, которую оставил после себя Сильвестр Марин и против которой, как ни удивительно, резко выступил Томми Даллас).

Если бы Джордж Персонн, отказавшись внести деньги, попридержал язык за зубами, все обошлось бы благополучно. Он был слишком ничтожен, чтобы тратить на него время и усилия. К сожалению (для него самого), Персонн принялся кричать о своей независимости, и тогда бакалейщику тактично напомнили, что банк Сент-Питерса в свое время предоставил ему заем под залог его лавки.

Потом Персонн совершил вторую ошибку. По крайней мере для него она обернулась очень серьезной ошибкой, хотя в конечном итоге могла бы принести большую пользу, но только ему уже не пришлось в этом убедиться.

Ошибка эта заключалась в том, что он обратился за помощью в новоорлеанскую газету, которая уже много лет воевала с сент-питерской организацией. Газета не преминула раздуть историю. Три дня подряд она печатала его рассказ под огромными заголовками, публиковала интервью с ним, в результате чего никому доселе не известный Джордж Персонн стал (на три дня) своего рода Георгием Победоносцем, поражающим дракона. Затем, как и полагается, он стал вчерашней новостью, интерес к нему погас, со страниц газеты исчезли всякие упоминания о нем.

Персонн не сразу примирился с потерей популярности. Некоторое время он продолжал толкаться в редакции. Сначала газетчики внимательно выслушивали его и даже кое-что записывали в свои блокноты, потом выслушивали, но не записывали и старались побыстрее от него отделаться. Потом его визиты стали заканчиваться в приемной дежурного секретаря, а тот тактично и вместе с тем решительно выпроваживал его.

И вот наступил момент, когда Персонн остался наедине с организацией политиканов округи, разумеется, входившей теперь в организацию Ады. Коль скоро он решил сделать свою особу символом сопротивления, у политических гангстеров не оставалось другого выхода, как с ним разделаться.

Банк воспользовался тем, что Персонн просрочил возвращение займа, и отобрал у него лавку. Персонн тщетно пытался устроиться куда-нибудь на работу – всюду ему указывали на дверь, государственные органы и частные благотворительные организации отказали в выдаче пособия его семье.

Позже я узнал, что политиканы предложили ему выступить с публичным покаянием, объяснить свое поведение тем, что его-де совратили негодяи-газетчики. Только в этом случае, заявили Персонну, он может рассчитывать на милость и даже вознаграждение.

Персонн мог бы в любое время покинуть штат.

Он не воспользовался ни той, ни другой возможностью.

Он достал из-под прилавка ничуть не впечатляющий пистолет 22-го калибра, пошел домой и застрелил сначала четырехлетнюю дочь, потом семилетнего сына, потом жену и наконец себя.

Он опять оказался в центре внимания. Газеты подняли невероятный шум: громадные заголовки на первых полосах, фотоснимки семьи в счастливые времена, снимок пистолета, рисунок художника, попытавшегося изобразить подробности трагедии. Покровительствовавшая ему (в течение трех дней) газета опубликовала на первой полосе передовую, возложив всю вину на Аду и сент-питерскую организацию и потребовав строжайшего расследования.