Но я не стал ускорять или замедлять свой фильм. Я предоставил ему возможность идти, как он хотел, и небо совсем побледнело, а звезды исчезли прежде, чем меня сморил сон.

На третий день, когда уже после двенадцати я лежал, погруженный в залитое солнцем бездумье, на пороге палаты появилась сиделка и сообщила, что ко мне пришла миссис Киснерос.

– Пригласите ее, – сказал я и почувствовал, что сердце у меня встрепенулось, как у рыбака при виде рыбы на крючке.

Сиделка в белой шапочке на голове вышла, и сразу же в узком дверном проеме выросла фигура женщины в темном вязаном платье, с черными волосами, ниспадавшими на плечи, в темных очках и на высоких каблуках. Конечно, это была Ада Даллас.

Она прикрыла дверь, не отрывая от нее руки, и остановилась, не сводя с меня взгляда. Ее темные очки мешали мне видеть, что выражал этот взгляд.

– Привет, Стив! – прошептала наконец она.

– Здравствуй!

Она все еще не двигалась, словно примерзнув к месту.

– Должна ли я объяснять тебе? – по-прежнему шепотом спросила она, и я увидел, как на белой шее у нее начала пульсировать синяя жилка.

– Нет. Не должна.

– Я убью его! Я...

– Ты не сделаешь этого.

– Я проучу его!

– И этого ты не сделаешь. Ни убить, ни проучить, ни просто остановить его ты не в состоянии. И в следующий раз он подыщет другого исполнителя.

– Следующего раза вообще не будет. – Лицо Ады под черным париком казалось мертвенно-бледным.

– Не будет? Ты же знаешь, что будет.

– Клянусь, я собственными руками задушу того, кто тронет тебя хоть пальцем.

– Что ты, собственно, волнуешься? В конце концов, кто я такой? Это может произойти с каждым.

– Как тебе сказать? – Ада устало вздохнула, и я увидел, как поднялась и опустилась прикрытая черным платьем грудь. – В сущности, то, что творится у нас, происходит повсюду. Есть те, кто управляет, и те, кем управляют. За исключением...

– За исключением Янси, танков, маленького бакалейщика?

– Хватит терзать меня, Стив... Так вот, везде одно и то же, разница только в масштабах.

– Да, но масштабы тоже имеют значение.

– Я постараюсь...

– Теперь ты ничего не сделаешь, как ни старайся, – резко оборвал я.

Она молчала. Ее судорожное дыхание наполнило комнату.

– И все же попытаюсь. Но я пришла сюда не затем, чтобы ссориться. Я пришла узнать, как ты... чем я могу тебе помочь.

Ада подошла к койке, села, сняла очки и положила мне на лоб мягкую прохладную руку. Я закрыл глаза и погрузился в блаженное оцепенение, наслаждаясь теплом ее присутствия, ароматом ее духов, ее ласковым прикосновением.

Мы не шевелились и не произносили ни слова.

На следующей неделе после того, как я вышел из больницы, руководство телевизионной станции вручило мне револьвер и разрешение на него. По правде говоря, я не собирался пускать оружие в ход, но сама эта история послужила хорошей рекламой. Как только она получила огласку, число зрителей, которые регулярно смотрели мою программу, резко увеличилось.

Выступая по телевидению впервые после болезни, я ощущал непривычную тяжесть в заднем кармане брюк и какую-то неловкость и сумел побороть ее лишь перед самым концом передачи.

– Сам по себе тот факт, что головорезы избили комментатора телевидения, еще не важен, – говорил я в заключение. – Важно другое, а именно: оказывается, у нас могут изуродовать всякого, кто осмелится критиковать администрацию штата.

Дело идет к установлению диктатуры. Мы значительно ближе к ней, чем Германия в 1933 году. Итоги выборов у нас фальсифицируются в угоду покупателям-заказчикам; избирателей терроризируют и вынуждают голосовать по подсказке; отдельные личности, пользующиеся благосклонностью администрации штата, буквально распухают от прибылей. Движение, которое началось как крестовый поход против коррупции, само превратилось в циничную и продажную силу.

После окончания программы, просматривая вечерние ленты с телетайпов, я наткнулся на такое сообщение:

«МОБИЛ (АП). Скелет, найденный здесь около года назад, принадлежал, как установлено в предварительном порядке, некоей Бланш Джеймисон, темной личности из местных».

Я перечитал ленту несколько раз, и мне показалось, что я наконец-то нашел способ избавить Аду от Янси. Если она еще хотела избавиться от него, в чем я сильно сомневался. Во всяком случае, попробовать не мешало.

Для телезрителей нашего штата сообщение в газете особого интереса не представляло, но все же я включил его в бюллетень телевизионных новостей, передававшихся в десять часов вечера. Надеясь, что генерал Роберт Янси сидит в этот момент у телевизора, я прочитал заметку и многозначительно взглянул на телекамеру.

Она не ворвалась в мой кабинет подобно циклону, а, наоборот, вошла медленно, как волна прилива. Осторожно прикрыла дверь и уставилась на меня. Я сидел за письменным столом.

– Если ты сделаешь это еще раз, если ты когда-нибудь попытаешься снова дотронуться до него, я убью тебя, – тихо проговорила она.

– Милочка! – Я отложил карандаш. – Неужели ты думаешь...

– Я ничего не думаю. Но если ты посмеешь снова прикоснуться к нему, считай себя покойником.

Тут уж я не мог не возмутиться.

– Этот негодяй сам готов вогнать нас в гроб, а ты ведешь себя так, словно по уши влюблена в него.

– Да, – ответила она, не сводя с меня взгляда. – И советую запомнить мои слова.

Она вышла из кабинета так быстро, что я не успел ответить и лишь растерянно посмотрел на захлопнувшуюся дверь.

Если Ада надеялась, что я буду сидеть сложа руки и молча наблюдать, как он издевается надо мной, она здорово ошибалась.

Затем наступил день, когда я получил следующую "посылку". Как мне казалось, я ожидал ее уже несколько лет, забыл, сколько, целую вечность. Ждал и уже начал надеяться, что она вообще не придет... Нет, неправда, вся моя жизнь стала одним ожиданием, ибо я знал, что "посылка" придет.

И она пришла.

Я чувствовал себя... Впрочем, не знаю, как я себя чувствовал. Пожалуй, почти так же, как в то утро, когда под артиллерийским обстрелом готовился выскочить из окопа и броситься в атаку. Но огонь вдруг прекратился, война кончилась, и уже не надо было бросаться в атаку. Я был спасен, но наступившее затишье стало для меня концом света. Вместе с последними выстрелами мир, показалось мне, утратил свою реальность.

Правда, то, что я испытывал сейчас, было несколько иным. Что-то кончалось для меня, но война продолжалась, и моему ожиданию конец пока не наступил. Пришла очередная "посылка" – и только. Очередная, но не последняя.

Это были три абзаца в очередном номере мобилской газеты.

В них говорилось:

"Сегодня полиция сообщила, что ей, видимо, удалось выяснить, кому принадлежал скелет, найденный около года назад в заливе поблизости от города.

Предполагается, что это останки Бланш Джеймисон, 51 года, владелицы фешенебельного дома терпимости, переселившейся, как считалось ранее, в Калифорнию.

По мнению полицейских, Джеймисон стала жертвой междоусобной грызни гангстерских шаек. Следствие продолжается".

Все-таки, оказывается, не все еще кончилось!

Я немного испугался. Более того, у меня появилось такое чувство, будто какая-то шестеренка встала на место и колеса завертелись. И я обрадовался. Вот это-то меня и напугало.

Четыре слова не выходили у меня из головы: "междоусобная грызня гангстерских шаек", "междоусобная грызня гангстерских шаек", "междоусобная грызня гангстерских шаек"...

Вот что должно спасти нас!

В самом деле, если убийство в Мобиле – результат грызни гангстерских шаек, как они свяжут его с губернатором Луизианы? Или начальником полиции этого штата?

И тем не менее я знал, что по-прежнему не перестану ждать "посылки". Не перестану ждать, пока... Но мне не нужно это "пока". Я не хотел думать об этом "пока"!