Я посвятил происшествию одно из своих телевизионных выступлений, предприняв отчаянную попытку всячески приуменьшить его значение. Что за дурак? – думал я. Почему он не выбрал любую из других возможностей?

Вероятно, он был в том состоянии, когда трудно выбрать правильный путь. Что заставило его взяться за пистолет? Упрямство? Тупость? Или желание выразить свой протест любым, даже таким страшным способом?..

Дурак он, и больше ничего.

Во всяком случае, утром на следующий день я попросил Д. С. принять меня. Я хотел заявить ему, что изменил свое решение и согласен участвовать в кампании, направленной на свержение администрации штата. Но только сначала я должен сам сказать об этом Аде.

– Размазня! – воскликнул я. – И от начала и до конца круглый болван!

– Не он один такой, – заметила Ада.

Наш разговор происходил на другой день после того, как этот прохвост из Сент-Питерса перестрелял свою семью и застрелился сам.

– Ну и типы там подобрались, – покачала головой Ада. – Ведь он так бы и остался никому не ведомым бакалейщиком, если бы его не трогали. А теперь...

– Откуда им было знать, что он покончит с собой?

– Надо было предвидеть. Мало того, я специально предупредила их не трогать лавочника. Правда, накануне смерти. Видно, слишком поздно. – Ада расхаживала по кабинету, уставившись в пол. – Надо было предусмотреть, что такое может случиться. Шумиха началась, и теперь попробуй угадай, когда и чем все кончится. Это как круги на воде от брошенного камня – расходятся все дальше и дальше.

– Он сам виноват, и скоро о нем все забудут. Никто не посмеет нас обвинять, – сказал я.

– И тем не менее уже обвиняют. – Она нахмурилась, быстро подошла к стене и резко повернулась. Брови у нее сошлись на переносице, а в потемневшем взгляде появилось что-то твердое. – Обвиняют только нас, и никого другого.

– Да перестань ты думать об этом! Что они могут нам сделать?

Ада молча отвернулась. Я подошел к ней, обнял и попытался повернуть к себе, но она отстранилась.

Я понял, что сейчас ей не до меня.

– Бедняга! – наконец сказала она. – Жалкий дурачок!

Я позвонил Аде, договорился, что она примет меня в официальном порядке, и отправился в Капитолий.

– Сейчас четыре часа, – сказала она, едва я закрыл за собой дверь. – Почему бы нам не пойти и чего-нибудь выпить?

– Я предпочел бы уклониться.

– Вот как? – Ада слегка улыбнулась, но в голосе у нее проскользнула озабоченность. – Если не ошибаюсь, тебя привело ко мне какое-то серьезное дело?

– Вот именно.

И я рассказал ей о причинах своего визита.

Когда я окончил, в кабинете долго стояла тишина. Ада смотрела в окно на крыши домов, раскинувшихся под высоким безоблачным небом.

– Стив, – заговорила она, все еще не поворачиваясь, – ты поверишь, если я скажу, что не имею к этому никакого отношения? Ты поверишь, что за день до происшествия я предложила им оставить Персонна в покое?

– Да, поверю.

Ада с признательностью взглянула на меня.

– Спасибо. Так оно и было на самом деле.

– Верю, – с трудом произнес я.

– Почему же в таком случае ты хочешь выступить против меня? – Глаза ее блеснули в свете лампы.

– Не против тебя лично, – только и смог ответить я.

– Следовательно, против меня как губернатора? – Она нехотя улыбнулась. – Против моей администрации? Да?

– Да.

Ада покачала головой не то устало, не то печально, и мне захотелось как-то оправдаться в ее глазах.

– Твои действия вызывают последствия, которые невозможно предугадать. Я знаю, ты не хотела, чтобы люди убивали своих жен и детей, а потом самих себя. Я знаю, ты не хотела предоставлять свободу действий маньяку в полицейской форме. И знаю, у тебя и в мыслях не было, что может произойти то, что произошло. Беда в том, что нечто подобное будет происходить и дальше.

По губам Ады снова проскользнула улыбка, и я вдруг заметил, что она уже не молода, что годы неумолимо берут свое.

– Стив, неужели ты думаешь, что с моим уходом что-нибудь изменится? Что воцарится благоденствие, о котором говорится в учебниках по социологии?

– Нет, не думаю. Но уверен, что генерал Роберт Ян си не будет пользоваться такой бесконтрольностью. Если бы хозяйкой положения была ты, все могло бы идти иначе. Но ты уже ничего не в силах сделать. Ты привела в движение колеса, а остановить их не в состоянии. Единственный способ – это сломать всю машину.

– Ты хочешь сказать: сломать Аду Даллас, не так ли? – опять улыбнулась она.

– Я уже пытался объяснить. Не тебя лично. Но тебя как главу администрации...

– Да, но ты можешь и без этого погубить меня в любое время. Тебе достаточно открыть рот, чтобы послать меня на электрический стул. Но ты этого не сделаешь.

Я ничего не ответил.

– Ты можешь погубить меня, если заговоришь и еще кое о чем, однако и на это ты не решишься. Ты будешь отчаянно пытаться помешать моему переизбранию на следующий срок, используя любую возможность, и в то же время безропотно пойдешь на казнь, но никогда не используешь то, что может мгновенно меня погубить... Стив, Стив! Таких, как ты, больше нет на свете. – Ада покачала головой, одновременно улыбаясь и плача. – Нет! – Она с силой схватила меня за руку и хотела, видимо, поцеловать, но не решилась. – Ну, что ж, давай, давай.

Ничего не видя от душившего меня волнения, я повернулся и направился к двери.

– Стив... – позвала Ада.

Я остановился и взглянул на нее. В холодном свете ламп дневного освещения на щеках у Ады поблескивали влажные дорожки.

– Возможно, ты и прав, – прошептала она.

Одной рукой она держалась за спинку стула так крепко, что побелели суставы пальцев.

– Ты знаешь, что я не в силах отказаться от власти.

– Прощай.

Ада послала мне воздушный поцелуй, и я тихо закрыл за собой дверь кабинета.

Д. С. тщетно пытался согнать со своего жирного лица выражение довольства, когда я сообщил ему о своем согласии.

– Очень рад, что ты решился, Стив, – напыщенно заявил он, отдуваясь и поблескивая стеклами очков. – Ты можешь сделать огромное дело, мой мальчик. Огромное!

– Положим, я не совсем разделяю вашу точку зрения. Но, возможно, вы правы.

Мой двусмысленный ответ на какое-то мгновение озадачил Д. С, но затем он улыбнулся.

– Да, да, конечно. Вот именно! – воскликнул он. И я ушел.

Ничему я так и не научился, хотя не раз считал, что постиг уже все. Оказывается, то, что тебя ежечасно, ежедневно терзает боль, этого еще не достаточно. Несмотря на то что эта боль растет, ты хватаешься за первую же возможность действовать. И вот тогда тебя ждет еще более болезненный удар, возможность действовать превращается в обязанность.

Я не питал никаких иллюзий относительно мотивов, которыми руководствовались Д. С. и пайщики компании, владевшей нашей телевизионной станцией. Они выступали против Ады только потому, что она залезала к ним в карман и тратила их деньги бог весь на что. Если бы не это, все остальные ее дела встретили бы у них полное одобрение. Конечно, были среди пайщиков и исключения. Например, такой анахронизм, как Спенсер. И еще кое-кто, сохранившие традиции нашего народа.

Чушь! Никаких традиций не существовало. Просто Спенсер оказался человеком, не совсем утратившим чувство порядочности. Кое-что у него осталось. И за это спасибо. В молодости я в глубине души осуждал тех, кого не мог назвать порядочными людьми. Теперь же я поздравлял себя с тем, что тот или иной из моих знакомых не оказался подлецом.

Я уже составил для себя план действий, решив твердо придерживаться правила, сформулированного в кабинете Ады, ни одного слова, ни одного выпада против нее лично. Я буду выступать против нее как губернатора, разоблачать преступления назначенных ею чиновников и ее администрации в целом. Я буду разоблачать этого мерзавца Янси. Я ему еще покажу.