Рефлекторно я качнулся вперед, намереваясь подойти и помочь ему, но Крайцлер поймал меня за локоть и дернул назад, лихорадочно прошептав на ухо:

– Нет, Джон! Именно этого он от вас и ждет.

– Что? – отозвался я таким же шепотом. – Но откуда вы знаете, что он…

Крайцлер кивком указал мне на вершину башенки. Над самым ее краем виднелась лысина, ярко блиставшая в лунном свете – тем же блеском, что я уже видел ночью над «Черно-Бурым» Стивенсона, когда напали на Сайруса. Сердце мое трепыхнулось, но я втянул воздух и постарался держать себя в руках.

– Он видит нас? – шепнул я Крайцлеру.

Его глаза превратились в узенькие телочки, но иначе он на сцену перед нами не отреагировал.

– Несомненно. Вопрос в другом: известно ли ему, что мы его тоже видим.

Ответ последовал незамедлительно – голова исчезла; с такой ошеломляющей скоростью могли двигаться дикие звери в прериях. В этот момент связанный мальчик тоже заметил наше присутствие, и плач немедленно сменился более выразительными звуками – из-за кляпа мы не могли разобрать ни единого слова, но было понятно, что это мольба о помощи. Передо мной вновь мелькнуло видение Джозефа, подхлестнув и без того невыносимое желание спасти несчастную жертву, пока не стало слишком поздно. Но Крайцлер и на этот раз удержал меня.

– Не спешите, Джон, – шепнул он. – Подождите. – В стене башенки виднелось что-то вроде дверного проема, на который он указал мне и прибавил: – Сегодня утром я здесь был. Из этого помещения есть только два выхода – или сюда на променад, или вниз по лестнице на улицу. Если он не появится…

Прошла еще целая минута. Ни единого признака жизни – ни на крыше башенки, ни в дверном проеме. Крайцлер выглядел крайне озадаченным.

– Неужели он решился на бегство?

– Может быть, страх поимки на самом деле оказался сильнее его? – предположил я.

Крайцлер взвесил мои слова, потом взглянул на стонущего мальчика.

– Хорошо, – решился он. – Подходим, только очень медленно. И держите револьвер наготове.

Первые шаги по променаду дались нам обоим с трудом, словно тела наши ощущали и отвергали смертельную опасность впереди, которую решились принять наши разумы. Но просеменив таким образом около десяти футов и не заметив ни малейшего движения нашего противника, мы осмелели, и в итоге я почти уверовал, что Бичем действительно испугался поимки и сбежал на улицу. Душа моя ликовала при мысли о предотвращенном убийстве и я даже позволил себе легкую улыбку…

Спесь, как меня и предупреждали. Стоило моей руке, сжимавшей револьвер, слегка ослабить хватку, как через ограждение со стороны улицы перемахнула черная тень и нанесла сокрушительный удар мне в челюсть. Раздался оглушительный хруст – теперь я понимаю, какой звук излают кости шеи, – голова моя мотнулась вбок, и меня обволокла непроглядная тьма.

Должно быть, я не слишком долго пробыл без сознания, ибо тени от лунного света не успели значительно измениться, когда я вновь открыл глаза. Голова, тем не менее, гудела так, словно я провалялся здесь как минимум несколько дней. Вслед за прояснившимся зрением пришла боль: местами резкая, местами тупая, но во всех случаях – достаточно сильная. Больше всего досталось челюсти и шее. Запястья горели, плечи тоже ощутимо ныли, но острейший дискомфорт исходил из некоей точки под языком. Я застонал, пытаясь избавиться от странного предмета, застрявшего у основания языка, сплюнул на променад и примерно в кварте крови и слюны обнаружил собственный выбитый клык. Теперь голова, казалось, превратилась в стальную питтсбургскую болванку, и я не мог приподнять ее больше чем на несколько дюймов. Внезапно до меня дошло, что дело не только в полученном ударе: мои запястья были крепко прикручены к верхней планке ограждения за спиной, то же самое было проделало с лодыжками, привязанными к основанию той же ограды – таким образом, я мучительно нависал над каменной дорожкой. А на ней прямо подо мной валялся «кольт». Я снова застонал и попытался поднять голову; на сей раз мне это удалось, я изогнул шею и разглядел фигуру Крайцлера. Связан он был похожим манером, хотя пребывал в сознании и не ранен.

– Пришли в себя, Джон? – улыбнувшись, поинтересовался он.

– Э-э-э… – вот все, что я смог издать в ответ. – Где-е…

С явным усилием Крайцлер повел головой в сторону башенки. Связанный мальчик лежал на том же месте, вот только испуганные вопли его превратились в испуганное хныканье. Прямо перед ним спиной к нам застыла гигантская фигура в непримечательной черной одежде. Человек уже начал снимать ее и аккуратно складывать на плиты променада. Спустя несколько минут он уже стоял полностью обнаженным, сверкая в лунном свете шестью футами сплошных мускулов. Потом шагнул к мальчику – тому, суда по начинающей обозначаться фигуре и чертам лица, было лет двенадцать, – и, схватив за волосы, поднял его голову вверх.

– Ревешь? – спросил человек низким, лишенным всякого выражения голосом. – Такой мальчик, как ты, обязан реветь…

Он отпустил его голову и обернулся к нам с Крайцлером. Спереди мускулатура его выглядела так же внушительно, как и сзади, – от плеч и ниже он находился в великолепной физической форме. Я вытянул насколько мог шею, чтобы разглядеть его лицо. Не знаю, чего я ожидал, но к банальности явившихся мне черт готов я не был. Чем-то он напоминал Адама Дьюри – черепом с туго натянутой кожей и жидкими волосами. Глаза тоже были братнины и так же казались слишком маленькими для такой огромной костистой головы. Правая часть лица его была слегка опущена, хотя сейчас не дергалась, а огромный рот тоже был крепко сжат. Но в целом передо мной было заурядное лицо человека, и ничто не выдавало в нем той бури страстей, что кипела в этой огромной голове. Выглядел он так, будто аранжировка этой кошмарной сцены ничем не отличалась для него от подсчета душ при переписи населения.

И это, внезапно осознал я, было самым страшным из всего, что я до сих пор узнал о Джоне Бичеме. Совершенно буднично он присел над аккуратной стопкой одежды, извлек из нее громадный нож и направился к нам. Его рельефное тело, почти лишенное растительности, сверкало в лунном свете, словно выточенное из мрамора. Подойдя, он остановился, широко расставив ноги, затем нагнулся над нами и поочередно посмотрел нам в глаза: сначала Крайцлеру, потом мне.

– Всего двое, – сказал он, покачивая головой. – Это было глупо – глупо.

Он поднял нож, действительно, очень похожий на тот, что Люциус показывал нам у Дельмонико, и, прижав лезвие плашмя к правой щеке Ласло, принялся водить по лицу моего друга. Ласло, внимательно следивший за каждым движением его руки, осторожно произнес:

– Яфет…

Бичем злобно зарычал и тыльной стороной левой руки жестко ударил моего друга в висок.

– Не смей говорить это имя! – Он весь кипел от ярости. Нож вернулся к скуле Ласло, и Бичем легонько нажал на него; по щеке Крайцлера скользнула капля крови. – Не смей говорить это имя… – Бичем выпрямился и сделал глубокий вдох, словно бы подобный всплеск эмоций был чем-то недостойным. – Вы искали меня, – сказал он и впервые за все время улыбнулся, обнажив большие пожелтевшие зубы. – Вы пытались следить за мной, но на самом деле следил за вами я. – Улыбка тут же исчезла, словно ее и не было. – Хотите посмотреть? – Он указал ножом на мальчика. – Тогда смотрите. Он умрет первым. Чисто. В отличие от вас. Вы глупые и никчемные – вы даже не смогли остановить меня. Глупые никчемные животные – вас я разделаю живьем.

Когда он зашагал к мальчику, я прошептал Крайцлеру:

– Что он собирается делать?

Ласло еще не оправился от последствий затрещины.

– Мне кажется, – отозвался он, – что он собирается убить этого мальчика. И, я думаю, он хочет, чтобы мы за этим наблюдали. После чего…

Я заметил, как по щеке Крайцлера продолжает течь кровь.

– Вы как?

– Ай… – буркнул он в ответ, показывая, насколько мало его волнует наша дальнейшая судьба. – Глупость куда болезненнее. Мы прекрасно знали, что человек, которого мы преследуем, – прекрасный скалолаз, и тем не менее нас удивляет, что он справился с обычной каменной кладкой и зашел нам в тыл…