Лимузин разгрузили быстро, но подходящий спуск Бунцев обнаружил лишь в сотне шагов от остановки.
Вернувшись, он усадил в машину штурмана и Мате и уже тронулся с места, когда с холма их окликнули.
Какой-то человек бежал от деревни к лимузину, крича по-венгерски, чтобы его подождали.
— Этого еще не хватало! — вырвалось у Бунцева. Капитан вышел из машины, весь отряд сбился возле него, ожидая, как развернутся события.
Подбежавший к лимузину человек тяжело дышал. Он был одет в полувоенную форму и в левой руке держал старую австрийскую винтовку.
— Еле успел! — на плохом немецком языке, но очень, видимо, довольный собой выговорил человек. — Туда нельзя ехать! Там нет дороги!
— Гут, — сказал Бунцев.
Он шагнул к человеку, ребром ладони ударил его по горлу. Тот не ойкнул. Выронил винтовку, опустился на колени.
— Обработай, — приказал Бунцев Кротовой. — Принесло идиота…
— Это охранник, салашист, — хмуро сказал Мате.
— Тем хуже для него, — сказал Бунцев и потряс рукой.
— С ним нечего возиться, — еще угрюмей сказал Мате. — Это бандит. Насильник.
— Может, верно, товарищ капитан?.. — спросила Кротова, обрезая пуговицы на куртке и галифе охранника.
— Погоди, — сказал Бунцев. — Допросим, тогда решим.
Охранник пришел в себя, когда радистка выдергивала его брючный ремень.
— Господа… — прохрипел он. — Я свой… Я хотел предупредить…
Он еще ничего не понимал.
— Молчать! — по-немецки приказала Кротова, и охранник умолк, покорно позволил себе связать руки.
— Покараульте, — сказал Бунцев. — Время теряем.
Он отвел лимузин к спуску, вместе с Мате и штурманом они подтолкнули «мерседес», тот пополз по скользкому берегу и с сильным плеском рухнул в воду.
Охранник, с ужасом наблюдавший за действием немецких солдат и офицеров, вдруг завопил. Но его вопль оборвался так же мгновенно, как вырвался. Радистка была начеку…
— Дошло до подлеца! — сказал Бунцев.
Он оглядел сгруженное на берегу имущество: мешок со снедью, чемодан полковника Хаузера, лишнее оружие. Нести все это…
— Пленные донесут, — сказала Кротова, поняв колебания капитана. — Ничего, пусть потрудятся. Связать только их надо.
— Побыстрей, — приказал Бунцев. — Крик могли услышать.
Через несколько минут связанные между собой остатками телефонного провода, припрятанного Кротовой, нагруженные трофеями отряда, пленные поплелись за капитаном. Телкин подталкивал пленных автоматом. Мате, радистка и Нина составляли арьергард.
Поросшая густым кустарником ложбина возникла из утреннего тумана, как бездонная пропасть.
Бунцев подал знак остановиться. Пленные хрипло дышали у него за спиной.
— Толя, сходи посмотри, — приказал капитан.
Штурман обошел его, потоптался перед кустами, пошел вглубь, раздвигая руками мокрые ветви.
— Туман, — с тревогой сказала радистка. — Вдруг деревня рядом?
— Петухов не слышно, — возразил Бунцев. — Спросите у Мате, где мы можем находиться.
Мате пожал плечами. В тумане он потерял ориентировку.
— Значит, так и так нам отсиживаться здесь, — сказал Бунцев.
Вернулся Телкин.
— Всей ложбинки на сотню шагов, — сказал он. — Там, дальше, опять поле. А кусты густые. И яма с водой есть.
— Пошли к воде, — приказал Бунцев. — Да не напрямки. Обойдем.
Отряд запутал след и лишь через полчаса, когда туман уже разрывался на клочья и полз над степью, оказался в кустах возле примеченной Телкиным ямы.
— Всё, привал, — сказал Бунцев.
Пленным разрешили сложить груз. Охранник сразу сел на землю, низко опустив голову. Немцу-водителю пришлось присесть. Поймав взгляд Бунцева, водитель вымученно улыбнулся. Страх и надежда жили в его улыбке.
— Ну, давай говори: Гитлер капут! — сказал пленному штурман.
Водитель быстро взглянул на штурмана и опять вымученно улыбнулся Бунцеву. Теперь он не спускал с капитана глаз.
— Мой имя — Карл, — хрипло сказал пленный. — Карл Оттен. Я сдался. Я не оказал защиты.
— По-русски толкует, — сказала Кротова. — Наверное, у нас побывал!
— Нет, нет! Нихт Россия! — забеспокоился пленный. — Нихт! Италия! Франкрейх — зо! Россия — нихт!
Он переводил взгляд с одного на другого, пытаясь угадать свою судьбу, и, не угадав ее, поник.
— Откуда русский знаешь? — спросил Бунцев.
Солдат потянулся к нему.
— Мой отец был пленный прошлый война. Он учил… О! Отец уважал русский народ! Царь долой, капитал долой, социализм — хорошо!.. Отец — шуцбунд, понимайт? Его бил расстрелять… Мы — рабочий…
Он торопился, от волнения путался в словах.
— Ладно, — сказал Бунцев. — Разберемся.
— Я не есть фашист! — торопился солдат. — Нейн! Я — Вена! Понимайт? Остеррейх! Вена!
— Не хочется помирать-то, — сказал Телкин.
Бунцев искоса глянул на штурмана, но тот не заметил бунцевского взгляда.
— Остеррейх! — твердил солдат. — Нихт фашист! Рабочий! Мобилизация… Понимайт?
В ложбине тянуло холодком, но лоб солдата взмок.
— Рабочий! — тоскливо повторил солдат.
— Переведи, что его никто не собирается расстреливать, — приказал капитан Нине. — Если даст показания, правду скажет, мы его не расстреляем.
Солдат напряженно выслушал перевод, закивал, быстро-быстро заговорил, что-то объясняя Нине.
— Уверяет, все скажет, что нас интересует, — перевела Нина. — Говорит, что не хотел воевать, но у него жена, двое детей, побоялся скрываться от мобилизации… Просит сохранить жизнь. Обещает помогать.
— Вояка! — сказал штурман.
Бунцев нахмурился.
— А ты бы хотел, чтоб он до конца Гитлеру верным оставался? Думать надо, Толя! Это же все-таки не Крупп какой-нибудь.
— Да ладно! — сказал штурман. — Как в плен попадут — сразу они все рабочими становятся!
— Глупо. Посмотри на него. Факт, рабочий.
— Ну, пусть рабочий. А не попал бы к нам — завтра в нас стрелял бы.
— Верно, — сказал Бунцев. — Но он попал. Уловил разницу или доходчивей объяснить?
— Я улавливаю, — сказал Телкин.
— Ты зачем воюешь? — резко спросил Бунцев.
Штурман оторопело уставился на командира.
— Я спрашиваю, зачем ты воюешь? — повторил Бунцев. — Ты можешь мне ответить?
— Странный вопрос, — темнея от обиды, сказал штурман.
— Ну, тогда я скажу тебе, зачем я воюю, — сказал Бунцев. — Тебе трудно, видать, а я скажу… Я воюю за свою Родину, за свободу своего народа. А это значит, что и за свободу немецкого народа! И я не уничтожать немцев собрался, а от фашизма их спасти.
— Элементарно, — обиженно сказал Телкин.
— Вот и усвой эту элементарную истину, — посоветовал Бунцев.
Пленный напряженно вслушивался в разговор.
Торжественные похороны жертв русских парашютистов были назначены в Наддетьхаза на десять часов тридцать минут утра. Здание ратуши, где установили гробы с телами эсэсовцев, Миниха, Аурела Хараи, капитана Фретера и его водителя, с рассветом украсили траурными флагами и государственными флагами Германии и Венгрии.
В десять в ратушу прибыл оркестр городского гарнизона, и в зале ратуши зазвучали траурные марши.
На похороны явились чины СС, работники разведотдела армии, офицеры армейского штаба, верхушка салашистской организации Наддетьхаза.
Ровно в десять тридцать состоялась церемония прощания с погибшими.
Она не затянулась. События на фронте развивались слишком неблагоприятно, чтобы старшие офицеры могли оставаться в ратуше более получаса. Их ждали неотложные дела.
Тем не менее похоронный кортеж растянулся почти на полверсты: офицеры, которые не могли лично проследовать на кладбище, оставили для участия в процессии свои автомобили, а взвод немецких солдат и около роты охранников из «Скрещенных стрел», не считая оркестра, составили вполне внушительное сопровождение.
За гробами, установленными на пушечных лафетах и усыпанными хризантемами, истово дуя в трубы, ударяя в тарелки и барабаны, первыми шествовали музыканты.
