— Ни с места! Руки вверх! — по-русски крикнул Раббе, уже чувствуя какой-то подвох, но еще разгоряченный преследованием.

Брюхастый офицер и солдат топтались возле «хорха», с недоумением кося по сторонам испуганными глазами: к ним подбегали, держа на изготовку автоматы, прихваченные Вольфом эсэсовцы.

— Руки вверх! — на всякий случай не опуская «вальтер», повторил Раббе уже по-немецки.

Офицер и солдат с готовностью вскинули руки.

— Что происходит? — нервно крикнул офицер. — Господа! Какое-то недоразумение!

Его уже обезоруживали. Эсэсовцы крутили руки долговязому шоферу.

— Обыскать! Осмотреть машину! — приказал Раббе.

Он все еще не рисковал приблизиться к синему автомобилю, хотя пузатый, перепуганный интендант никак не походил на диверсанта. Такому трех парашютов мало было бы…

В «хорхе» никого не оказалось.

Раббе подошел вплотную к задержанным. Ему подали документы интенданта.

«Майор Густав Лок. Начальник службы снабжения восьмой танковой дивизии», — прочитал штурмбаннфюрер в удостоверении.

— Господин штурмбаннфюрер! — приходя в себя, заговорил майор. — Я не понимаю… На каком основании?..

Раббе догадывался, что по милости этого пузатого он выглядит круглым дураком.

— Это ваша машина? — вымещая на майоре яростную досаду, оборвал офицера Раббе.

— Собственно… — начал интендант и запнулся.

— Что значит «собственно»? Ваша или не ваша?

Майор Вольф, успевший заглянуть в «хорх», поднял капот автомобиля, поглядел на номер мотора.

— Что? — крикнул ему Раббе.

— Мой! — откликнулся Вольф и, вытирая руки, с подозрением уставился на интенданта.

— Откуда у вас эта машина? — заорал Раббе. — Потрудитесь отвечать!

Интендант беспомощно взглянул на шофера, на штурмбаннфюрера, приложил к вспотевшему лицу платок.

— Собственно… Мой шофер нашел эту машину на Мишкольцском шоссе…

Он подыскивал подходящие к случаю выражения.

Долговязый шофер воспользовался паузой:

— Машина была брошена. Господин майор приказал ее оприходовать…

Ситуация становилась комически-неприличной.

— Разойтись! — бросил Раббе солдатам. — Возвращайтесь к своим обязанностям!..

— Мои документы… — рискнул заикнуться майор Лок.

Раббе тяжело посмотрел на интенданта и спрятал его удостоверение в нагрудный карман.

Густав Лок следил за движениями гестаповца как загипнотизированный.

— Заберите машину, — сказал штурмбаннфюрер Вольфу.

И лишь после этого прошипел интенданту:

— А вы поедете со мной… Вор!

Внезапная заминка, слух о проникших в город парашютистах, прогремевшие неподалеку выстрелы разогнали гарнизонный оркестр. Почетный эскорт рассыпался по улицам, выполняя приказ оцепить район. Шоферы грузовиков и часть офицеров попрятались в подъездах.

Пока восстановили порядок, прошло около часа. Все это время гробы стояли без присмотра. И когда к ним приблизились, обнаружили, что вокруг лафетов и даже на самих гробах валяются листовки с крупными надписями «Смерть палачам!».

Пришлось собирать листовки.

Лишь после этого похоронная процессия двинулась в путь. Наверстывая упущенное время, распорядители церемонии решили махнуть рукой на этикет: автомобили устремились к кладбищу со стремительностью танковой колонны, вводимой в прорыв азартным командующим.

Около тринадцати часов по местному времени Раббе вернулся в штаб эйнзатцкоманды. Как и предполагал штурмбаннфюрер, ночные сюрпризы приумножились. В штабе имелось несколько новых донесений. Первое: о тяжелом ранении заместителя начальника связи армии полковника Хаузера, подвергшегося нападению диверсантов. Второе: об исчезновении члена организации «Скрещенные стрелы» охранника Нилаша. Третье: о появлении вблизи деревни Каба подозрительных людей в немецкой форме, скрывшихся, как только их заметили, в кустах возле кабского озера.

Штурмбаннфюрер кинулся к карте.

От участка, где было совершено нападение на Хаузера, до деревни Каба по прямой выходило сорок километров Но ведь у диверсантов имелся лимузин полковника, и они, бесспорно, не остались в том районе, где действовали! Они должны были уйти из этого района!

Раббе немедленно вызвал командира моторизованного батальона, выделенного для борьбы с парашютистами и партизанами. Уже через пять минут поднятый по тревоге батальон мчался из Наддетьхаза к деревне Каба. Через два часа батальон оцепил озеро, где скрывались подозрительные личности. А еще через пятнадцать минут обнаружил пять человек в немецкой форме, оказавших яростное сопротивление.

В штаб эйнзатцкоманды пленных доставили около шестнадцати часов. Задержанные признались, что они дезертировали из армии. Для опознания личностей дезертиров Раббе вызвал в Наддетьхаза командира роты, названной схваченными солдатами.

Командир роты прибыл в город лишь в двадцать часов с минутами. Он подтвердил, что мерзавцы служили в его подразделении. Он просил дать ему возможность лично расстрелять дезертиров.

— Расстреливать надо командиров, не умеющих внушить своим солдатам чувство долга перед великой Германией! — сказал Раббе, но все же удовлетворил просьбу униженного и злого капитана.

Предпринимать что-либо, кроме расстрела дезертиров, в этот вечер было поздно.

Раббе ограничился тем, что еще раз лично проинструктировал по телефону командиров частей и отдельных подразделений о необходимости проявлять бдительность и задерживать всех лиц, внушающих малейшее подозрение.

Ему снова осталось одно: ждать, ждать, ждать…

Уже собираясь покинуть штаб, он вспомнил о майоре Локе.

«Ну, этот никуда не денется, — подумал Раббе. — И все равно пойдет под суд за воровство. Так что пускай посидит!»

Штурмбаннфюреру хотелось спать. Ночь могла оказаться беспокойной: русские потеснили войска армии, назревала угроза прорыва противника, реальной оставалась угроза выброски новых десантов, и, пока из штаба армии не вызывали, Раббе хотел выкроить часок-другой для сна.

Он вышел из здания штаба вялой походкой обремененного непосильными делами человека.

Часовые приветствовали своего шефа.

Раббе ответил на приветствие, не обратив внимания на открыто идущего по тротуару человека: час был комендантский, жителям полагалось находиться в домах.

Два выстрела в живот свалили Раббе на тротуар.

Он забился и закричал, призывая на помощь.

Часовые бросились к штурмбаннфюреру.

Стрелявший мог бежать.

Но он стоял и смотрел…

Спохватившись, один из часовых бросился на стрелявшего.

Тот не сопротивлялся.

Это был еврейский юноша, почти мальчик.

Позднее, на допросе, он сказал, что мстил за семью, уничтоженную третьего дня.

Но как ему удалось скрыться от облавы, где он взял оружие, мальчик не сказал и умер под пыткой, не выдав ни одного человека…

— Ну, так как жить будем? — спросил Бунцев, опускаясь на землю возле Ольги Кротовой и глядя в степь, туда же, куда смотрела радистка, назначенная им в первый караул.

После завтрака Бунцев допросил пленных, потом они со штурманом побрились найденной в чемодане полковника бритвой, а девушки, отойдя за кусты, переоделись в отутюженное, пахнущее лавандой полковничье белье.

Теперь Телкин и Нина спали, Мате наблюдал за пленными, а Бунцев, пользуясь случаем, пришел к радистке.

— Так как будем жить? — повторил Бунцев.

Он тоже устал, ему тоже хотелось отдохнуть, но другого случая могло не представиться, надо было пользоваться этим.

Радистка упорно смотрела в степь.

— Да как, товарищ капитан? — спросила она. — Как жили, так и будем. Теперь недолго… Карл подтвердил же, что до линии фронта тридцать километров! Значит, завтра-послезавтра к своим выйдем.

— Я про это и говорю, — сказал Бунцев.

— Самое опасное — линию фронта переходить, — сказала радистка, словно не догадываясь, к чему клонит Бунцев. — Артиллерия своя бьет, пулеметы… Но я верю, все обойдется.