— Нет, — сказала Нина. — Братишка заболел… А он лекарства обещал…

— Врешь!

— Не вру я… — Девушка пошевелилась. — А теперь пустите… Я же сказала: не нужна я вам… — Голос ее звучал враждебно и отчужденно. — Ну? — потребовала Нина. — Пустите!

Бунцев расслабил руки. Упираясь ему в грудь, девушка отодвинулась, все так же не поднимая головы. Он рывком притянул Нину, властно запрокинул ее покрасневшее лицо и увидел испуганные, по-детски незащищенные, умоляющие глаза.

— Так я тебе и поверил! — сказал Бунцев. — Так я тебе и поверил, дура!

Девушка быстро опустила веки. Но обмануть Бунцева она уже не могла.

— Братишка заболел! — сказал Бунцев. — А еще что? Больше ничего не выдумала? Ах ты, дура! Ах ты, дура безжалостная!

Тогда Нина забросила руки на шею Бунцеву, прижалась к нему и заплакала.

Бунцев нежно, осторожно гладил колючий, стриженый затылок.

— Не бойся! — отрывисто говорил он. — Я же с тобой! Ну и порядок. И все! И не думай ни о чем! Я тебя никогда не оставлю… Ах ты, дура моя! Что выдумала, а? Что выдумала только!

Им столько хотелось сказать друг другу и так хотелось смотреть и смотреть друг на друга, касаться руки, плеча, щеки найденного любимого человека, которого война в любую минуту могла отнять, отнять навсегда, что ни Бунцев, ни Нина не знали, сколько прошло времени — пять минут или пять часов, когда оба одновременно услышали нарастающий треск мотоциклов.

Еще не выпуская Нину из объятий, капитан поднял голову. Девушка замерла, прижимая ладонь Бунцева к груди.

— Сюда, — через мгновенье сказал Бунцев. — Буди наших!

Она отпрянула, ползком добираясь до спящих, а Бунцев, нашарив автомат, прильнул к щели. Он слышал, как все отчетливей рокочут моторы и как за его спиной невнятно, спросонок растерянно, отрывисто переговариваются товарищи.

Подползла Кротова.

— Немцы?

— Да! Встань у кладки.

— Есть!

Рядом оказались Телкин и Нина.

— Видишь? — спросил штурман.

— Еще нет… Вот они!

Бунцев невольно сказал последние слова очень громко и пожалел об этом, словно немцы могли услышать его голос.

Немцев было человек двенадцать. Бунцев считал их, пока мотоциклы въезжали во двор. Потом машины исчезли из поля зрения капитана.

— Пройти внутрь! — крикнули снаружи. — Осмотреть помещение.

В ту же минуту хлестнула короткая автоматная очередь, еще одна, еще…

Бунцев не понимал, что происходит. Ясно было одно — немцы вели огонь не по отряду. По кому-то еще. Но по кому?

Внезапно послышался взрыв, автоматы застрекотали с удвоенной яростью, и все стихло.

— Может, наши? — шепнула Нина.

— Тихо! — сказал Бунцев.

Все в камере напряженно ждали. И, наконец, различили голоса немцев. Возбужденные, злые.

— О чем они? — шепнул Бунцев.

— Сейчас… Говорят: «Вот они. Двое… И рация с ними…» — отрывисто пересказывала Нина. — Говорят: «Надо еще искать…»

— Приготовить оружие! — приказал Бунцев, проверяя, на месте ли диск автомата.

Кто-то прошел вплотную к пробоине, и тень на миг заслонила от капитана двор. Потом послышались близкие шаги внутри завода. Кто-то слезал вниз. Загремели кирпичи. Сквозь неплотную кладку проник свет фонаря. Потянулись мучительные секунды.

— Здесь никого! — крикнул спустившийся в полуподвал немец. — И второго выхода нет!

— Тогда вылезай! — приказали со двора.

Опять посыпались кирпичи. Немец выругался. Полез наружу.

«За кем же они охотились? — соображал Бунцев. — Рация? У кого могла быть рация? У партизан? Или у разведчиков?..»

Он страдал оттого, что не смог помочь. Но что могли сделать захваченные врасплох, замурованные в камере люди? Открыть огонь из пробоины? Не по кому было. Противника они не видели. Да и немцы легко блокировали бы камеру, зашвыряли бы отряд гранатами… Попытаться разобрать кирпичную кладку и выскочить, напасть на фашистов, захватить врасплох? Но пока разберешь кладку, отряд обнаружат и перестреляют всех, как цыплят…

Бунцев знал — люди ждут его сигнала, команды. Они не оробеют. Но он не давал команды. Он молчал. В его планшете была карта полковника Хаузера. В отряде были Карл Оттен и Ласло Киш, отлично осведомленные о частях противника…

Немцы шарили по заводу еще с четверть часа. Не найдя никого, кроме тех двух неизвестных, уже убитых ими, фашисты вернулись к мотоциклам.

— Может… — прошептал над ухом Бунцева штурман.

Бунцев не ответил.

«Не последний день… — думал он. — Еще встретимся…»

Перед тем как лечь спать, Бунцев запретил покидать камеру и, велев разбудить его, если что, устроился в дальнем от пробоины углу. Нина не решилась лечь рядом с ним. Устроилась под боком у Мате. Последнее, что ясно видел капитан, силуэт штурмана у пробоины…

Проснулся Бунцев поздно, около пяти часов дня. В камере было темно, только в углу слышался чей-то шепот да у пробоины по-прежнему сидел кто-то, наблюдая за территорией завода.

— Телкин! — позвал Бунцев.

— Спит, — ответила за штурмана радистка.

— Ну, что? — спросил Бунцев. — Без происшествий?

— Почти, — сказала Кротова.

Бунцев подобрался к пробоине.

— Что значит «почти»?

— Прислушайтесь, товарищ капитан…

В голосе радистки звенела радость. Бунцев прислушался. Сначала он не сообразил, чему радуется Кротова. Но вскоре смутная догадка затеплилась в сознании: гул орудий не только приближался, теперь гудело с двух сторон — справа, на линии фронта, и слева — где-то за заводом.

— Немецкая артиллерия? — еще неуверенно, боясь ошибиться, спросил Бунцев, кивая в левую сторону. — Она?

— Она! — сказала радистка. — Там тяжелые немецкие батареи! Мы уже впереди них, товарищ капитан! Наши наступают!

Бунцев с торжеством вслушивался в грохот орудий.

— Разбирай кладку, — приказал он. — Довольно. Оглядеться пора.

Едва люди выбрались на волю, грозный гул артиллерийской канонады, доносившийся с востока, как бы надвинулся на них. Тяжелые батареи немцев стояли где-то неподалеку. Не больше, чем в двух километрах от завода. Залпы немецких орудий звучали резко, в них слышался тот звон, какой выдает близость огневых позиций. Свиста снарядов никто не различал.

Бунцев послал штурмана, Мате и Ласло осмотреть территорию завода. Те не обнаружили ни поста, ни наблюдательного пункта противника, но возле полуразрушенной трубы наткнулись на трупы двух людей в форме советских артиллеристов. Карманы убитых оказались вывороченными.

— Артразведка, — сказала Кротова. — Надо захоронить, товарищ капитан.

— У нас же ни заступа, ни лопатки пехотной, — сказал Бунцев. — Нет. Положим ребят в нашей камере. А встретимся со своими — скажем…

Он сам пошел за телами разведчиков.

Разведчики лежали рядышком на красноватой, размокшей земле. Смерть уже свела вечной судорогой их руки и ноги, выбелила молодые лица, заморозила широко открытые глаза. Глаза казались странно большими. Приглядевшись, Бунцев понял — в глазных впадинах стоит дождевая вода.

Капитан снял фуражку.

Эти смельчаки пробрались сюда, далеко за позиции фашистов, чтобы корректировать огонь. И наверное, успели связаться со своим штабом…

Эго были герои. Настоящие. И они дрались до последнего. А он, Бунцев, не помог им.

Бунцев и не мог им помочь, но знал: теперь до последнего дня своего будет вспоминать об этих ребятах и мучиться, что не выручил их.

Бунцев опустился на колено и ладонью осторожно смахнул дождевую воду.

Отряд с трудом дождался наступления темноты. Погоны и знаки различия с немецких шинелей и мундиров были спороты. В последнюю минуту Бунцев снял и швырнул в кирпичи эсэсовскую фуражку.

— Задача — выйти к своим, — сказал он. — У меня в планшете — карта Хаузера. Если меня убьют — прежде всего возьмите карту… Приказ ясен?