— Ясен, — за всех ответила Кротова.

…Вминая тело в застывшую на морозе грязь, Бунцев лежал, с трудом глотая воздух, чувствуя, что еще минута — и сердце не выдержало бы, разорвалось. Сил, чтобы оглянуться, окликнуть своих, не было. Он не знал, все ли уцелели в этом последнем броске, все ли вышли из-под огня, но сил, чтобы оглянуться, не было. Сил оставалось ровно столько, чтобы дышать, чтобы вдавливать непослушное тело в грязь и принуждать его не двигаться…

«Вот что достается пехоте! — думал потрясенный Бунцев. — Вот что!»

Земля дрожала. Эту дрожь он ощутил давно, уже с час назад, уже около шоссе, где отряд залег перед перебежкой. Но тогда это было только слабое подрагивание, еле ощутимые толчки особенно близких разрывов. Эпицентр стихии оставался вдали. Только текла и текла по шоссе исторгнутая невидимым вулканом, выброшенная, казалось, самой разгневанной землей грязная лава войны — тягачи с орудиями, грузовики с армейским имуществом и снарядами, танки, бронетранспортеры и опять тягачи, грузовики, танки… Без огней, ухая на выбоинах, завывая на скользких подъемах, в отчаянии скрежеща гусеницами, стремилась эта лава прочь от настигающего возмездия.

«Драпают, гады! — думал Бунцев, вслушиваясь в грозный рев незримого вулкана. — Драпают! Дали им!»

С тех пор как отряд переметнулся через шоссе, прошел час. Бунцев по-прежнему упорно вел людей на восток, навстречу грозному реву, и сам грозный рев постепенно перемещался все ближе и ближе, и вот первый шквал накрыл ближние холмы, вздыбил их, окутал огнем, засвистел осколками, и земля заколебалась, уходя из-под ног, и древний, темный инстинкт швырнул людей на нее, подавляя волю и все желания, кроме одного — распластаться, слиться с землей, уйти в нее, спасаясь от гибели. Не было ничего более унизительного и страшного, как подчинение инстинкту. Он обманывал, суля спасение. Он обрекал на смерть. И капитан Бунцев понял это, и криком поднял отряд, и вывел из-под огня. Но теперь сил не оставалось. Теперь он лежал, дышал, ждал, пока сможет пошевелиться, и думал одно:

«Вот что достается пехоте! Вот что!»

…Новый артиллерийский налет закачал землю.

— Вперед! — не слыша себя, закричал Бунцев.

Он не оглядывался. Он верил, что люди не отстанут. И когда с разбегу споткнулся на чем-то, ощутив, будто по левой ноге, по голени беспощадно хлестнули железной палкой, когда падал, досадливо кривя рот, он подумал, что такой глупый случай может обойтись дорого: лежать нельзя, надо вскочить и перебежать дальше.

Он использовал миг падения, чтобы глотнуть воздуху, и, едва коснувшись земли, едва почувствовав, что может оттолкнуться от нее, оттолкнулся, и, все крича яростное: «Вперед!» — хотел встать, но рванувшая ногу боль пронизала и все тело, сжала сердце, и капитан распластался на земле, царапая ее ногтями.

…Шквал переместился налево, туда, откуда в черное небо вырывались огненные языки огрызающихся немецких батарей. Но впереди бушевал другой шквал. Шквал бушевал и за спиной отряда и где-то справа. Само небо рушилось на трясущуюся, опаляемую вспышками и заревами землю. Наступала советская пехота.

— Что с тобой? Что с тобой? — услышал Бунцев.

Нина лежала рядом, трепетными руками ощупывая его лицо и голову.

— Нога… — сказал Бунцев. — Левая…

Он напряг все силы, застонал, но ему удалось сесть.

— Ляг! — требовала Нина. — Ляг!

— Сапог… разрежь… — попросил Бунцев.

Нина нагнулась над его ногой. Бунцеву чудилось, что огромная онемевшая нога умерла. Но ему пришлось стиснуть зубы, когда лезвие ножа коснулось голенища.

— Что? — спросила подбежавшая радистка.

— Александр Петрович!.. Саша!.. Ранило? — говорил штурман. — Ранило? Да?..

— Не сбивайтесь, — процедил Бунцев. — Хотите, чтоб всех?.. Лечь!

Нина сняла разрезанный сапог.

— Осколок… — сказала Кротова. — Надо жгут.

— Возьми мой ремень, — процедил Бунцев.

— Лежите!

Радистка сбросила вещевой мешок, повозилась над ним, и капитан почувствовал, что ногу выше колена туго стягивает.

— Перевязать нечем… — сказала радистка. — Чью-нибудь рубашку…

— Мою, — сказал штурман. — Сейчас.

— У меня чистая, — сказала Нина. — Мою.

Она сбросила шинель, торопливо расстегивала немецкий китель.

— Брось! — крикнул Бунцев.

Нина стянула через голову рубашку Хаузера. Бунцев закрыл глаза.

— Оденься… Простынешь… — услышал он дрогнувший голос Кротовой.

Руки радистки ловко бинтовали его ногу.

Бунцева несли по двое на скрещенных руках, часто меняясь. На первой остановке он попытался опять встать на левую ногу и чуть не упал.

— Ищи укрытие! — сказал он Кротовой. — Оставите меня.

Радистка промолчала.

Так отряд добрался до берега ручья, преграждавшего путь на восток.

Бунцева опустили на землю. Нина спустилась к воде, принесла в пилотке воды, и капитан жадно выпил холодную, отдававшую тиной воду.

Горящий город, шоссе остались позади, справа. Артиллерия продолжала бить по городу, по шоссе, по ближним к шоссе холмам, а тут, на берегу ручья, было почти спокойно.

— Больно, родной? — спросила Нина, гладя голову Бунцева.

— Терплю, — сказал он, поймал ее руку и сжал в ладони. — Ольга! Сколько до наших?

— Километра четыре, — сказала радистка. — Я думаю, четыре.

Она сидела рядом, глядя на судорожные артиллерийские зарницы, опаляющие небо на востоке.

— Надо идти! — сказал Бунцев. — Отдохнете — и пойдете.

Люди молчали.

— Ты слышала? — повысил голос Бунцев.

— Все выйдем, — сказала Кротова. — Близко… Разрешите разведать ручей, товарищ капитан? Может, он к нашим заворачивает? Нас берег прикрыл бы…

— Разведай, — нехотя согласился Бунцев. — Только быстро.

— Слушаюсь, товарищ капитан.

Радистка встала, сбросила шинель.

— Карл! — позвала она. — За мной!

Оставшиеся сбились около капитана. Лежали. Слушали гул артиллерии, смотрели на восток.

Радистка и шофер полковника Хаузера возвратились через тридцать пять минут. Ручей, как и предполагал Бунцев, к линии фронта не заворачивал.

— Но там мост, товарищ капитан! — быстро сказала Кротова, опережая приказ Бунцева. — Двухпролетный. И по нему техника идет.

— Далеко?

— Метров триста отсюда… За поворотом… Немцы его минировали, взрывать будут.

— Мост… — сказал Бунцев. — А охрана?

— Только на въезде и около съезда. Четверо часовых.

— «Только»! — сказал Бунцев.

— Подойти к мосту можно, — сказала Кротова. — Подползем по берегу. В темноте сверху не увидят. И услышать нельзя. Огонь же! И машины грохочут…

Бунцев молчал, не принимая решения.

— Немцы увозят артиллерию, — сказала Кротова. — Боеприпасы везут. Это же все на наших обрушится… И танки отойдут…

— Чем взрывать? — спросил Бунцев.

— Взрыватели от гранат есть. Вынуть из зарядов запалы, вставить взрыватели.

— А нашим мост не понадобится?

— Его же взорвут.

— Да. А если провода перерезать?

— Не дураки. Обнаружат.

Бунцев молчал, вглядываясь в темень, скрывавшую неизвестный мост.

— Разрешите, товарищ капитан? — спросила Кротова.

— А проволока у нас осталась? — спросил Бунцев.

— Метров пятьдесят есть. Достаточно.

— Ни черта не достаточно, — сказал Бунцев.

— Достаточно, товарищ капитан. За глаза хватит.

— Технику же увозят, — сказал Телкин. — Позвольте мне, Александр Петрович. У меня особый счет.

— Мне проще, товарищ капитан, — сказала радистка.

Бунцев задумался. Телкин стоял над командиром, и Бунцев, не видя, знал, какое у штурмана сейчас лицо.

— Лейтенант Телкин пойдет, — сказал Бунцев, и Телкин шевельнулся, тотчас стал снимать шинель. — Дайте ему запалы и проволоку.

— Может, вместе тогда… — тихо сказала радистка.

— У кого взрыватели? — спросил Бунцев. — У тебя?

— У меня, — сказала радистка.

— Александр Петрович… Вот… На всякий случай… — сказал Телкин.