— Вадим, — попыталась остановить Данина Марина, но он и не взглянул в ее сторону.

— Верно, товарищ Татосов?

— Я не Татосов, — гася ненавидящий взгляд, сказал Хомяков.

— Тем более, — Вадим хлопнул ладонью по столу. — Вы ведь не горожанин, Хомяков, — Вадим сузил глаза, как проницательный следователь на допросе рецидивиста. — Откуда вы родом?

— Вы меня уже спрашивали об этом, — процедил Хомяков, и желваки на скулах у него ретиво забегали.

— Да? — удивился Вадим. — Не помню. Но неважно. Так откуда же?

— Вадим, хватит! — крикнула Марина. — Ты что, пьян?

Хомяков хмыкнул и, помедлив, заметил с тихой вкрадчивостью:

— А ведь у вас самого, как мне известно, участок имеется…

— А вам какое дело?! — тут же вскинулся уличенный Данин.

— Успокойся, — сказала Марина обессиленно. — У тебя впереди еще куча всего. Мне надо сказать тебе кое-что важное.

— Говори, — безразлично произнес Вадим.

Марина едва заметно показала глазами на Хомякова.

— Пойдем в коридор, — предложила она, поднимаясь. — Там прохладно. И тихо. И никому мешать не будем.

— Там негде сидеть, а я устал, — капризно протянул Вадим и нарочито небрежно развалился на мягком стуле. — А почему бы товарищу Хомякову не оторваться от своей замечательной, тщательно оберегаемой чашечки. Вы, кстати, бы ее цепью к ножке стола приковали. Нет, лучше к радиатору отопления…

— Вадим, — опять оборвала его Марина и сделала осуждающую гримасу, легонько постучала себя пальчиком по лбу.

— И все же, товарищ Хомяков, — Вадим выпрямился и говорил теперь строгим, официальным тоном. — Соблаговолите покинуть помещение во избежание скандала и, не исключена возможность, отвратительной потасовки. — Он с трудом сдерживал смех, он давился им, и в уголке левого его глаза вдруг вспухла крохотная слезинка.

— Да что с тобой наконец? — не сдержалась Марина. — Что ты привязался к человеку…

— Не защищайте меня, Марина Владимировна, — подал голос Хомяков. Он деловито завернул в хрустящую пергаментную бумагу сполоснутую кипятком чашку, спрягал ее в стол и два раза крутанул ключиком. — Я сам могу постоять за себя.

— Ого, — сказал Вадим.

— А что касается того, что вы хотите конфиденциально сообщить товарищу Данину, так я уже в курсе. Все уже в курсе. Только один товарищ Данин не в курсе. Потому что он привык опаздывать на работу, потому что он думает, что ему все дозволено. Другим не дозволено, а ему — пожалуйста. — Хомяков дернул губами и опять с усилием пригасил взгляд. — И если вам, Марина Владимировна, не совсем приятно сообщать эту новость, то за вас это могу сделать я.

— Да нет, не надо, спасибо, — растерянно поблагодарила Марина.

— Ну-ка, ну-ка, давайте, любезный, — посмеиваясь, проговорил Вадим.

— Завтра состоится заседание месткома, — Хомяков сделал паузу, потому что больших усилий ему стоило впервые за все время знакомства не отвести взгляда и не опустить скромненько головку к груди. — Где будет разбираться поведение товарища Данина. Ко всем прочим его «геройствам» прибавилось и еще несколько достойных внимания фактиков. И порядочные люди не позволят себе пройти мимо них. И как ни прискорбно, заседание это может кончиться не просто внушением или выговором, но и кое-чем похуже.

Хомяков неторопливо встал, презрительно сжал губы, убийственно, как ему, верно, казалось, взглянул на Вадима, победительно вскинул голову, так что бросились в глаза густые кустики волос, торчащие из его ноздрей, и с достоинством покинул комнату.

Вадим, хмыкнул, показал вслед Хомякову язык и повернулся к Марине:

— Что за чушь он здесь нес?

— К сожалению, не чушь. — Марина тихо вздохнула и полезла в сумочку за сигаретами. — Так оно и есть. Помимо опоздания, помимо случая с Кремлем, помимо жалоб на твое не совсем учтивое поведение, появились еще и анонимки.

— Что за вздор? — Вадим медленно стер улыбку и брезгливо прищурился. — Какое поведение? Я никогда ни с кем, кроме как с улыбочкой, с шуточкой…

— Вот именно, с улыбочкой, с шуточкой, как сегодня…

— Анонимки какие-то, — Вадим пожал плечами. — Какие анонимки? О чем?

— О пьянстве и разгульной жизни…

— Что? — Данин подался вперед. — Да бог с тобой… Бред какой-то.

— Не бред, — возразила Марина, она затягивалась скоро, порывисто, как студент перед звонком на лекцию. — Просто тебя не любят.

— Не любят… не любят… — повторил Вадим, старательно выбивая пальцами дробь на столе. — А кого любят? Татосова? Хомякова? Сорокина? Кого любят? Да всех не любят, и тебя не любят. А? Нет?

— Не любят, но вреда не желают, а тебе желают.

— Но отчего, отчего?

— Потому что видят, что они для тебя ничто, потому что смеешься над ними, потому что ходишь вальяжно, да просто потому, что ты — это ты, а они — это они. Не такой. Непонятно?

— Понятно. И ты тоже?

— Что тоже?

— Ну не любишь?

— Вадим, я серьезно, — с неумелой строгостью сказала Марина.

— Уж куда серьезней.

— Тебе не обо мне сейчас думать надо, а о том, как защищаться.

— Фу, глупость. Да никак не защищаться. Да плевал я на них.

— Он ухмыльнулся, — а я не приду, я заболею…

— А потом ведь опять.

— Ерунда, обойдется, — он устало махнул рукой. — Разберемся. И хватит об этом, надоело, — но он все-таки досадливо дернулся. — Надо же… Праведники.

— Я уже кое с кем поговорила. — Марина нервно растерла недокуренную сигарету в пепельнице. — Есть достойные люди.

— А вот этого не надо, — Вадим вытянул вперед ладони. — Сами уже как-нибудь. Худо бедно, а головка имеется.

— Ну, хорошо-хорошо. Забыли до завтра.

В половине второго он оторвался от бумаг — работалось, как ни странно, в охотку — потянулся сладко, осмотрелся, комната была пуста. Вспомнил, что Марина говорила что-то про соседний универмаг. А коварный Хомяков, видимо, гуляет по бульварам с Татосовым. Они каждый обеденный перерыв гуляют по бульварам и, опасливо озираясь, вполголоса о чем-то беседуют. Строят планы грандиозного ограбления? Размышляют, как бы удрать в пампасы от постылой жизни? Желудок был пуст и, несмотря ни на что, требовал к себе внимательного отношения.

Вадим спустился на третий этаж, Приблизился к стеклянным дверям светлой огромной и, несмотря на величину, уютной, ухоженной столовой и неожиданно остановился. Сколько людей? Сидят, стоят, бегут, жуют, чавкают, глотают, потеют, спешат, говорят, хохочут. И почти половину из них он знает. И никому, то есть совершенно никому из них, нет до него дела, и ему нет дела ни до кого из них. Деревьям в лесу больше дела друг до друга, чем им.

— Да плевать я хотел, — пробормотал Вадим, невольно пятясь назад. — Разберемся, все будет славненько.

За полчаса до конца рабочего дня Марина засобиралась вдруг, вскинулась с двумя толстыми сумками, объяснила, смущенно улыбнувшись:

— Опаздываю, надо маме с проводницей продукты передать. Дефицит. Мама любит вкусно поесть, совсем как ты.

Вадим вспомнил, что Марина родом из поселка в двухстах километрах отсюда, там мать, сестра. Поравнявшись с ним, женщина наклонилась, прошептала скороговоркой:

— У меня в ванной с краном что-то. Зашел бы сегодня.

Вадим внимательно посмотрел на нее и неожиданно для себя кивнул:

— Зайду. В семь. Нет, в полседьмого.

— Правда? — выдохнула она недоверчиво.

Вадим опять кивнул.

Татосов с Хомяковым о чем-то пошептались, поглядывая в сторону Вадима, и через пятнадцать минут тоже ушли, хотя дисциплинированный Хомяков возражал и упирался. А без пяти шесть раздался голос «ворона» — черного местного телефона, сорокинского.

— Зайдите, — коротко обронил Сорокин.

Он вошел в кабинет спокойно, уверенно, с легкой, фатоватой ухмылочкой и напоминал сейчас себе храброго поросенка Наф-Нафа из известной сказки, который совсем не боялся волка и любил напевать про это песенку. Вадим, правда, песенку не напевал, но слова ее вертелись у него в голове, оттого, подойдя к столу, он ухмыльнулся шире: и, заметив такую наглую гримасу на лице подчиненного, Сорокин поморщился и решил начать сразу, не замазывая поначалу расплывчатыми фразами истинную суть предстоящей начальственной беседы. Вадим же без приглашения уселся на стул напротив, подвинул к себе газету и, не стесняясь, принялся изучать программу телевидения.