Дождалась она утра и спустилась в подклет к самозванцу.

– Кто ты есть?

– Претич, – отвечал прикованный за шею злодей. – Твой подручный боярин.

– Мать не признала в тебе сына, а ее не обманешь.

– От горя умом повредилась, потому и не признала.

– Я верю материнскому оку! И нет тебе более проку скрывать истинное имя. Коль был ты Претич, казнили бы на площади. Но поелику ты не ведомый мне вор и злодей, казнят как изгоя, а тело бросят в степи волкам на съедение. Признайся же мне, кто ты и с каким умыслом творил разбои? Почему назвался чужим именем?

– Придется, княгиня, казнить меня на площади, ибо я .есть Претич, – тянул самозванец, – А смерти я не боюсь, тебе это ведомо.

– Не упорствуй! Не вынуждай меня прибегнуть к пыткам! – пригрозила княгиня. – Кто бы ты ни был, должно быть, знаешь мой гнев, слышал, как я древлян казнила. На дыбе под каленым железом скажешь свое имя. Лютая смерть тебе будет! И не на лобном месте, а в пыточном срубе, вне глаз народа. Но ежели избавишь меня от этих мерзких трудов – плоть твою терзать, – признаешься добром, то и я избавлю тебя от позорной казни.

На мгновение встрепенулся злодей, проблеск надежды озарил лицо, однако он тут же потряс буйной головой, загремел привязной цепью.

– На своем стою, княгиня. Претич я, твой подручный.

– Добро, – вдруг согласилась она. – Не стану казнить никакой смертью. Отпускаю тебя на все четы ре стороны.

Позвала она тиунов, велела сбить оковы со злодея и сама отворила перед ними дверь подклета:

– Ступай.

Не ожидал подобного самозванец, смешался, глядя то на княгиню, то на распахнутую дверь.

– Нельзя мне уйти…

– Отчего же? Ведь я помиловала тебя! И более не держу. А слово мое твердо.

– Слышал я, ты мудра и коварна, княгиня…

– Не верь молве! Ведь отпустила я с миром древлянского князя Мала. Должно быть, и об этом слышал. Так и ты иди! Иди, куда глаза глядят.

– Не могу я идти! – чуть ли не вскричал злодей. – Мне след казненным быть!

– Здоров ли ты рассудком? Не повредился ли умом? – спросила княгиня. – Отчего не приемлешь милость мою?

– Не волен я и милости твоей принять!

– Знать, не властен ты над собой, незнакомец…

– Не властен, – признался он и голову опустил. – Не отпускай меня, а лучше казни на лобном месте.

– Нет уж, коль слово изронено – ступай.

– Ох, княгиня! – взмолился злодей. – Что пытки твои, что каленое железо твое на дыбе? Ежели невредимым и милованным от тебя выйду – будет мне пытка!.. Будет мне лютая смерть!..

– От кого?

– Боюсь и имя назвать… Божьего гнева боюсь! Я клятвою связан. А быть казненным мне жребий выпал. Знать, рок мне – под твой топор. Не жалей меня, княгиня, казни! Не увидят моей головы на твоем частоколе – весь род мой погибнет, до последнего корешка…

– Добро, я спасу твой род от смерти, – согласилась княгиня, – г Но должен ты назвать свое имя, прозвище рода своего.

– Имя мое – Снегирь, а дед прозывался Радимич, ибо жил в землях северян, но вышел от радимичей.

– Жребий пал на тебя, поскольку ты на Претича похож? – спросила княгиня.

– Да, милостивая…

– А скажи мне, Снегирь, откуда известно тебе стало, куда и зачем послан мною Претич?

– От моего господина, , .

– Зачем же твой господин замыслил опорочить моего подручного боярина? Казнить его ложно и голову на позор вывесить?

– А чтобы объявить настоящего Претича самозванцем, когда он вернется с реки Ганга. Ибо ведь ты казнишь его.

– Знать, жив мой подручный?

– Жив, княгиня, – сказал Снегирь. – Сколько ни гонялись мы за ним, как бы ни заслоняли путь ему – прошел через все заслоны. А господину моему смерти подобно пускать его на реку Ганга. Не хочет он, чтобы Претич приводил на Русь Раджу. И ныне лютует…

– Твой господин сам тешит мысль отправиться в Полуденную страну?

– Мне его замыслы неведомы, – уклонился злодей. – На меня жребий пал…

– Зачем же он собирает дружину великую из малых детей? Отчего дев позорит, отрезая космы?

– И так довольно тебе сказал, чтобы на площади быть казненным.

– Ничего более не говори, – вздохнула княгиня. – Остальное сама знаю. Твой господин – сын мой, князь Святослав.

– Неведомо мне… А называем его иначе – Великий каган.

– Вот как? Потому он и учинил разбой по Руси, коль Великий каган, а не князь ей… Довольно я терпела от сына своего. Не знать ему теперь ни любви моей, ни пощады!

Оставив Снегиря-самозванца, княгиня покинула подклет и, выйдя на гульбище, обернулась к восходящему солнцу.

– Ты, владыка, плотью своей поделился, дабы родила я князя, и я ему жизнь дала! А ныне попираю свою суть и говорю: я дала жизнь, мне и отнять ее! Поправивши же материнство, я искуплю вину свою перед землей русской!

Не словом она говорила, но мыслью, ибо опасалась чужого уха. Однако услышана была самой природой: проснувшиеся зоревые птицы не звенели, а ночных сон не брал. Все в мире присмирело от речи ее, даже лазоревое небо осталось по-ночному холодным, хотя теплый свет струился от восхода. В тот миг все смолкло на земле. Ни шороха, ни звука! Оторопели пчелы на цветах, и лист горькой осины обвял, сомлел, травы сникли и бурная вода на .камнях свой бег остановила. Княгиня узрела знак божий – звезды светились над восходящим солнцем!

Казалось, жизнь замерла, остановилось Время…

– Не отрекусь! – воскликнула княгиня. – И слово мое твердо!

В сей же миг небо заслонили тучи, багровый свет, пронизав их, коснулся земли, и в тот же час запылала земля! Травы чудились огненными сполохами, струи реки – потоками пламени: то ли пожар великий разлился по яругам, а оленицы, бросая обжитые чащи, порскнули на чистые поля и, неприкрытые, уязвимые, встали, ожидая неведомо что. Кони зауросили, оскалясь, заржали и, не повинуясь ни окрикам, ни тугим плетям, помчались неведомо куда, сбрасывая седоков.

И люди предались испугу, воззрившись на пылающую землю, зароптали:

– Кто небо прогневил?

– Быть беде!

– Не взойдет завтра солнце!

А княгиня сбежала с гульбища и велела седлать коней. Расторопные тиуны и холопы вывели взбешенных лошадей из конюшни, едва справляясь с ними, подседлали: куда княгиня собралась в эдакую роковую пору?!. Она же вскочила на самого резвого коня и уж не таясь, не пряча слова дерзкого, крикнула тем, что возле терема оказались в тот час – страже, дворне, слугам:

– Эй, люди! Слушайте меня! И те, кто из вас не мне служит, а супостату и все мои речи доносит чужому уху – слушайте! Да не спешите нести молву тайным господам своим, ибо все одно не поспеет упредить десницу мою, хитрых и коварных заслонов выставить на пути! А еду я ныне не по следу ворога лютого, а по следу сына своего единокровного, который величает себя Великий каган и зорит Русь! Я обрекла русские земли на страдание – мне и избавить их от поругания!

И поехала она по следу Святослава: благо, не было нужды искать его в лесах и полях Руси. Где прошел князь-детина, там ор, плач да дым стояли столбами. И всюду жаловались, что налетел некий боярин Претич с дружиной, якобы по воле княгини, взял отроков от семи до двенадцати лет, девиц похватал, кои попрятаться не успели, имущество отнял, доспехи и оружие отобрал и ушел неведомо куда. А ежели не пускали его в город, то со злобы он стены поджигал, селян окрестных зорил и бил нещадно, говоря при сем: “Вы есть рабы мои! Что желаю, то и делаю с вами!”

Послушав немало воплей, позрев на слезы горькие, княгини говорила:

– Не Претич вас зорил, но сын мой! А посему не будет ему материнской любви и пощады!

И вот достигла она дальних земель по Великой Реке Ра, где после набегов Святослава еще угли не успели остыть, пепел не заколел, слезы не обсохли. Знать, где-то близко был сын-супостат! Выехала княгини в чистое поле и закричала гневным голосом:

– Выходи ко мне, сын! Это я зову тебя, твоя мать! Судить тебя буду.

В сей миг даже волчицы оборвали вой: все, что живо было на земле – поникло и затаилось, скованное страхом, поскольку от гласа княгини листва сбивалась с дерев, в птичьих гнездах лопались ненасиженные яйца и рыбья молодь всплывала из глубин кверху брюшком. Хладнокровный полоз, повивший свою жертву тугим кольцом, вдруг обомлел, раскрепостился и стал уж не полоз, а будто червь. И жертва – олене-, нок – был свободен, но не смел бежать, заслыша женский клик. Он жался к полозу, ровно к матери…