— А как твои? — спросил Горлан, когда сержант закончил. — Ты уже в порядке?

— Ничего, — сказал Намир. — Хотелось бы все же знать, за что мы умираем.

Он не это хотел сказать. Его это даже не волновало, хотя по смыслу было довольно близко.

— А ты как думаешь? — спросил Горлан.

Теперь он был обязан ответить.

«Мы прикрываем отступающий флот». «Мы спасаем коерти». «Мы проверяем информацию губернатора по поводу Винокурни». Все это было прекрасно, ясные цели миссии, но не одно и то же. Теперь мы дома и узнаем, что первое объяснение верное. Только это не так — не совсем так, — поскольку оказывается, что мы часть более крупной операции.

— Вы знаете, что не мне спрашивать о большой стратегии. Я сражаюсь, потому что сражается Сумеречная. Но мне не нравится, когда меня используют.

Горлан все так же терпеливо смотрел на него.

— У нас может быть не одна причина для действий?

— Нет, если мы хотим победить, — сказал Намир. — Вы ставите задачу, ваши войска ее выполняют.

Горлан открыл было рот, потом поднял палец, словно заставляя себя умолкнуть. Капитан зажмурился, открыл глаза и заговорил снова:

— Наша цель не завоевание, но алхимия. Трансмутация Галактики. Мы катализатор. Везде, где повстанцы соприкасаются с Империей, должно происходить изменение. Вещество угнетения становится веществом свободы, с каждым таким изменением высвобождаются чудовищные энергии — война, победа и поражение. Но алхимику нет дела до этих энергий. Это побочный продукт, не средство самой трансмутации. Для алхимика важна чистота катализатора. Остальное придет само. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Ну, по большей части. Если мы сохраним силу наших принципов, остальное придет само. Ваша гибель на Коерти не остановила бы процесса. Если бы вся рота погибла, неужели флот не сумел бы отступить? Были бы уничтожены коерти? Стали бы мы меньше знать о намерениях губернатора Челис?

Эти слова ничего не значили для Намира. Он покачал головой и поморщился:

— Я хочу дать моим людям осязаемую цель, а не философию войны. Нечто, что позволит им сосредоточиться.

Горлан улыбнулся:

— Кажется, ты недооцениваешь своих людей, но об этом мы уже говорили.

Так и было — начиная со Смоляного пузыря и не раз после. Эти разговоры никогда не удовлетворяли Намира, но были дни, когда безумие Горлана — стремление пожертвовать Сумеречной ради его личного понимания победы — тревожило Намира больше, чем когда-либо.

Поздно вечером Намир отправился искать Таракашку. Ее не было в Клубе. Он не видел ее с того момента, как они покинули Коерти, хотя медики заверили его, что она здорова.

Один из людей сержанта Фектрина подсказал Намиру, куда идти, и он в конце концов нашел ее в тесном грузовом отсеке. Она сидела, прижавшись спиной к переборке, крепко обняв колени, дрожала и тихонько раскачивалась. Когда Намир вошел, она ожесточенно посмотрела на него.

— Все болеешь? — спросил он.

— Нет, — ответила Таракашка.

Намир обошел груду ящиков и запчастей для двигателей и прислонился спиной к стене рядом с Таракашкой, но не сел на пол. Таракашка глянула на него, затем снова уставилась на свои колени.

— Это просто сражение, — сказала она. — Мое первое. Я впервые убила человека.

— И тебя так ломает из-за парня, которого ты убила?

— Да, — ответила Таракашка.

— Гонишь, — фыркнул Намир.

Таракашка снова подняла взгляд. Сержант покачал головой.

— Многих корежит, когда приходится стрелять в людей, — сказал он. — Только это не твой случай. Потом — может быть, но сейчас у тебя проблемы посерьезнее.

Таракашка продолжала смотреть в пустоту.

Намир скользнул по переборке и сел рядом с ней, вытянув ноги. Он постучал пяткой по металлическому полу, прислушиваясь к почти глухому удару.

— Как давно ты перестала ширяться? — спросил он.

Таракашка покосилась на его ноги. Он увидел, как на ее лице промелькнула нерешительность, и неотрывно смотрел, пока она в конце концов не прошептала:

— С Хейдорала. Незадолго до того.

— За это тебя и отправили в исправительную колонию? — спросил Намир. — Наркотическая зависимость?

— В целом да, — кивнула Таракашка.

Намир продолжал говорить непринужденным тоном:

— Мне следовало заметить еще тогда. Пора бы уже научиться отличать нервную испарину от ломки.

Опять долгое молчание. Таракашка заговорила, запинаясь, словно выдавливала из себя слова:

— Я больше не ширяюсь. Я здесь, чтобы сражаться. Я не подведу.

— Конечно, — сказал Намир. — Все в порядке. У каждого свои проблемы.

Девушка слабо, неуверенно улыбнулась, вынужденно отвечая на грустную шутку командира.

Намир взял Таракашку за подбородок. Кожа ее была холодной и влажной. Он приподнял ее лицо:

— Мы защищаем своих. Понимаешь?

Она кивнула. Намир отпустил ее. Девушка не понимала.

Ее продолжало трясти. Костяшки рук, обхватывавших колени, побелели, словно только это могло не дать ее телу рассыпаться, как будто если она расслабится, то растворится и растечется по полу. Какое-то время Намир прислушивался к металлическому реву корабля и низкому, постоянному гулу двигателей, затем придвинулся к Таракашке и положил руки на ее плечи. Он ощущал влажность ее рубашки, чувствовал запах ее пота, слышал ее частое дыхание, словно у пойманного зверька. Мужчина легонько обнял ее. Таракашка на несколько секунд сжалась затем чуть расслабилась и припала к нему.

Они молча просидели всю ночь.

Глава 7

ПЛАНЕТА КРУСИВАЛЬ

Четырехсотый день Трехстороннего культурного конфликта

Пятнадцать лет после Войн клонов

Теперь его звали Уму Седьмой: Уму — в честь второго сына Иеропринца и Седьмой, поскольку Опаловой догме уже служили шесть других Уму. Юноша надеялся получить собственное имя, но главы Догмы были суровы, и существовали перспективы гораздо худшие, чем остаться навсегда Уму Седьмым.

Меж его лопаток было клеймо прежней принадлежности, скрытое под плащом из меха банты. Когда военачальника Малкана не стало, клятвы верности потеряли смысл. К счастью, довольно скоро он встретил Догму. Теперь, стремительно шагая по узким улицам среди песчаниковых стен, он видел такие же, как у него, шрамы на лицах стариков, скорчившихся в наркотическом ступоре на ступенях притонов; на запястьях женщин, подбиравших отбросы в узких переулках; на всех воинах-малкани, у которых не было армии и чей врезанный в плоть триумф теперь отмечал их как изгоев.

Уму не снимал капюшона, отводя глаза от опустившихся малкани. Юноша не боялся за свою безопасность, но он выполнял поручение Догмы. Медлить было нельзя, как и допустить провал.

Оказавшись на рынке, Уму протолкался через толпу торговцев, которые, как ему сказали, могут помочь. Кому-то он ничего не говорил, а просто совал в ладонь пригоршню золотых пеггатов — вознаграждение за службу Догме — и шел дальше. С другими он торговался, и не прошло и часа, как его рюкзак был набит инопланетными батареями, проводами, предохранителями, разными устройствами и деталями.

У Догмы не было недостатка еды, воды и золота, в отличие от технологий. Чтобы уцелеть в битвах с кланами еретиков, нужно оружие, не уступающее оружию противников, и солдаты, которые умели пользоваться бластерами и огнеметами.

Уму Седьмой сражался за Малкана и владел оружием инопланетников.

Покончив с делами на рынке, юноша вернулся в переулки. Он не стал возвращаться прежним путем, зная, что его может ждать засада. Предметы в его рюкзаке могли обеспечить стол и кров одной семье в течение года или оплатить месяц блаженства наркоману. Когда он только начал выполнять поручения Догмы, его порой подмывало смыться с богатством и купить себе свободу и новую жизнь. Такова была его верность хозяевам, несмотря на коллективное повторение заученных клятв утром и вечером и постоянное чтение «Книги Иеропринца». Порой где-то внутри он ощущал болезненное, тяжелое чувство вины из-за отсутствия в себе веры. Но проходили недели, и ему стали поручать более важные задания. У него появились новые причины хранить верность Догме.