Опять странное хихиканье.

— С чего вы взяли, что мы вообще с кем-то сотрудничаем? — спросил инородец.

113 открыл было рот, но чадра-фэн продолжал говорить между приступами хихиканья.

— Вы всех так запугали, что они вообще не хотят иметь с нами дела. Да, они берут нашу еду, но чтобы присоединиться к повстанцам? Не-не-не. Нападение на перерабатывающий завод? Это были только мы. Наша ячейка. И никто иной.

— Забирайте его, — сказал 113.

Трое штурмовиков — те, что были ближе всего к панели, — шагнули вперед. 475 попятилась, чтобы обеспечить внешнее оцепление на случай, если инородец попытается удрать. Она медленно дышала, с силой пропуская воздух сквозь зубы. К этому ее и готовили. Ее товарищи знают свое дело. Они сумеют взять одного-единственного повстанца.

475 почти потеряла его из виду, когда трое штурмовиков подступили к нему, но услышала его слова:

— Не-а. Не сегодня.

Затем сквозь треск разрядов послышался крик:

— Детонатор!

Она застыла на мгновение дольше, чем следовало. Тело в белой броне врезалось в нее, пытаясь протолкнуться мимо, убежать. Толчок развернул Тару, и она отлетела прочь. Она больше не думала о своей команде. Она не думала ни о чем.

Девушка ощутила удар в спину, потеряла опору, ударилась лицом о щиток своего шлема, когда ее швырнуло вперед. Послышался звук — оглушительный треск и рев, чуть приглушенный ее броней.

На несколько мгновений ее оглушило, она не могла двигаться. Когда девушка вновь подняла взгляд, она лежала ничком на входном трапе и не слышала ничего, кроме далекого звона. Она задыхалась — из носа текла кровь.

Тара — 475 — пережила свое первое столкновение с повстанцами. Но корабль вонял горелым пластиком, обгорелой плотью и паленым мехом, и она задумалась, повезло ли еще хоть кому-то так же, как ей.

Глава 21

ПЛАНЕТА КРУСИВАЛЬ

Четвертый день сражения за башню

Девятнадцать лет после Войн клонов

Купол над башней маслянисто-радужно мерцал, как будто один из огромных инопланетных кораблей сбрасывал снаряды на Крусиваль. В вечерних сумерках его мерцание было даже ярче, чем горизонт, и он вспыхивал и сверкал все ослепительнее с каждым попаданием энергетического разряда, с каждым вражеским залпом. Зеленое и желтое пламя, изрыгаемое идеально ровными струями из далеких пушек, шло волнами по неестественной поверхности купола. Горящие, трескающиеся снаряды падали на него с визгом, их взрывы были способны сровнять с землей целый холм.

Снаружи, на расстоянии километра вокруг вздымающейся к небесам стальной башни, земля была усыпана пеплом, развороченным металлом и мертвыми телами. Тут и там желтые травинки пробивались сквозь искореженные обломки сбитого флаера. Окопы и каменные стены обрушились. Несколько отважных, но вместе с тем глупых мужчин и женщин припали к земле, периодически отстреливая захватчиков, расположившихся лагерем вне пределов видимости.

Битва была проиграна. Молодой человек по имени Хазрам понимал это. Еще важнее было то, что ее вообще нельзя было выиграть, и он ненавидел себя за то, что не понял этого раньше.

Он пополз в пыли, врываясь в землю пальцами и скребя ногами по камням. Что-то острое вдавилось ему в грудь, и он осторожно приподнялся на ладонь от земли, чтобы не порезаться о шрапнель. Вынырнув наружу, он ящерицей метнулся в укрытие. Оказавшись в развалинах окопа, юноша перевел дух.

Поднимать голову было смертельно опасно: сгоришь от лучевого оружия захватчиков, попадешь под выстрел снайпера, тебя разнесет на части одной из передвижных машин хозяев башни, которые без разбору уничтожали как своих, так и врагов. Или, если такая машина взорвется, тебя продырявит осколком.

Так много вариантов гибели.

Оказавшись в траншее, Хазрам ощупал себя на предмет ранений и крови и понял, что при нем больше нет корпускулярного бластера.

Он хрипло, болезненно хохотнул. Заряд у бластера полностью вышел в первый же день сражения. Это был его взнос — чистое полированное оружие, способное поспорить со всем, изготовленным на Крусивале, — за вступление в ряды союзников хозяев башни, чужаков, которые называли себя Первой Галактической Империей.

Теперь это казалось ему плохой сделкой. Он сражался за стольких хозяев — военачальника Малкана и его клан, Опаловую догму с сотнями доктрин и праведным рвением, Хозяйку монет и ее покрытых пылью приверженцев и еще многих. У каждого было свое собственное вымученное обоснование, почему они, и только они, имеют право владеть Крусивалем. Но он не мог вспомнить, когда его в последний раз интересовало мнение своих хозяев о справедливости их войны или когда он действительно верил, что Крусиваль под властью одного правителя будет отличаться от Крусиваля под властью его противника. Когда впервые за много лет из башни вышли посланцы Империи, заявив, что на планету идет враг и они дадут оружие любому, кто обещает сражаться за них, это показалось ему всего лишь очередной возможностью. Лучшей возможностью, которую Хазрам видел за много лет.

Он был слишком стар, чтобы переходить из одной фракции Крусиваля в другую. И уже не был мальчишкой, жаждавшим положить жизнь ради какого-либо дела. Из-за прежней службы его определяли либо в ряды подозрительных, либо в ряды отверженных. Выбора у него толком не было, и если он сумеет вооружить себя и своих союзников, как Малкан, создать свою мощную фракцию… Да, такая возможность была. А Империя просила помощи лишь в одном сражении.

Он взял с собой Пиру. Девушка была рядом еще со времен Догмы, она была его семьей. Он привлек и других — Тара и Мишру, против которых сражался до того, как они потеряли своих хозяев. Он подобрал их на городских улицах, где они, скрывая свои татуировки, грабили прохожих. В целом банда Хазрама насчитывала десять бойцов, готовых прекратить нырять из одной войны в другую.

Когда имперские войска в белой броне раздали им винтовки и приказали охранять башню от повстанцев, нападающих с воздуха, Хазрам посмотрел на свою шайку и увидел людей, переживших войну. Лучших воинов Крусиваля.

И почти все они погибли во время первой атаки.

Хозяева башни и их белые войска отошли под купол, оставив своих наемников сражаться с авангардом повстанцев. Империя точно знала, что жители Крусиваля не смогут победить. Они стали пушечным мясом. В лучшем случае они послужили отвлекающим средством. Какая-то тысяча бойцов и тысяча корпускулярных бластеров ничего не стоили по сравнению с арсеналом чужаков.

Хазрам далеко не сразу понял это и проклинал себя за недальновидность.

Он выбрался из окопа и вновь пополз по полю боя прочь от башни.

За его спиной послышался низкий гул. Оглянувшись через плечо, он увидел металлическую сферу размером с человеческую голову, плывшую над обломками. Ее единственный красный глаз смотрел то вперед, то назад. Эта штука принадлежала Империи, не повстанцам, но Хазрам знал, что она будет делать. Когда сфера замечала что-то движущееся, она ловила это взглядом. Вскоре прилетал флаер, а затем следовал «дождь смерти».

Вопреки здравому смыслу, Хазрам побежал. Бомбы флаера не оставят от него ничего, кроме воронки и пыли. Даже клочков не останется.

Он споткнулся раз, другой, чудом удержавшись от падения. После мучительно долгого перемещения ползком он забыл, насколько устал. Даже перед сражением он почти не ел, воруя, что мог, из военных лагерей или продавая всякие безделушки городским торговцам. Хазрам ощущал себя одновременно легким, как пушинка, и тяжелым, как гора. Перемахнув широким шагом через гребень холма, он уже оттолкнулся и тут увидел под собой резкий обрыв. Пролетев три метра по откосу, он жестко приземлился, подвернув щиколотку, и испустил протяжный стон.

Больше бежать он не мог. Хазрам притянул колени к груди и вжался спиной в узкую канавку под откосом. Он услышал грохот над холмом, и его осыпало пылью.