Намир заметил, что ее акцент снова изменился — она не подражала знакомому ему говору, но в ее словах появилась какая-то еле заметная медлительность, тягучесть гласных. Ее поза тоже изменилась, расправленные плечи опустились, голова и руки двигались более непринужденно.

Впервые он ощутил, что губернатор не пытается манипулировать им.

— Остальное вы знаете, — сказала она. — Я здесь, и если мне придется низвергнуть Империю, чтобы вернуть себе прежнюю жизнь, да будет так.

— И этот план вы собираетесь изложить Верховному командованию Альянса?

Челис сморщила нос:

— Да полно вам. Они хотят услышать от меня об «имперском гнете», так и услышат. Это называется дипломатией. — Она выдержала паузу. — Иронично, но я не считаю, что они совсем уж не правы. — Женщина подалась вперед, небрежно опершись локтем на столешницу. — Они считают, что Империя с каждым годом выжимает из своих граждан все больше соков ради процветания своей усыхающей элиты. Отнимает все свободы и комфорт у народных масс, чтобы утолить бездонный аппетит Императора и Правящего совета. Тут они правы. У меня есть цифры, подтверждающие это. Но Альянс ошибочно полагает, что это никогда не замедлится и не закончится. Что неизбежным итогом является, — ее голос обрел насмешливую торжественность, — полное опустошение и отсутствие надежды для любого живого существа… кроме самого Императора. — Теперь она наслаждалась собой, воодушевляясь по ходу речи. — Они так уверены в своей праведности, что не видят, насколько на самом деле нереален их кошмарный сценарий, — сказала она. — Правящему совету не нужно, чтобы штурмовики контролировали каждую ферму по добыче влаги, не нужно превращать каждую обитаемую планету в фабрику. В определенный момент Палпатин просто взглянет на Империю и скажет: «Вот теперь хорошо».

Челис покачала головой и вздохнула, устало улыбаясь. Глядя на нее, Намир понял, что она не просто не манипулирует им: на его памяти это был первый за долгое время разговор с тем, кто не рассматривал Галактику как поле идеологической битвы. От этого губернатор не становилась менее омерзительной, но по сравнению с извилистыми философствованиями Горлана и фанатичной самоотверженностью Гадрена этот разговор был приятно честным.

Или нет. Части головоломки встали на свои места, и Намир снова рассмеялся.

— Вы лжете, — сказал он.

— О чем? — без намека на обиду спросила Челис.

— Насчет сокрушения Империи, — пояснил Намир. — Вы использовали Сумеречную, чтобы удрать с Хейдорала, и с тех пор работаете на Альянс. Но вы бросите его сразу, как подвернется случай.

— Возможно, — сказала Челис. — Но пока я с Альянсом. — Встав со скамьи, она постучала костяшками пальцев по столу, а затем повернулась к выходу. — По крайней мере, у меня есть цель. Есть о чем подумать.

Она ушла, и Намир остался в столовой один. Ощущение комфорта исчезло. Он выбросил этот разговор из головы, постарался позабыть прощание с товарищами в Клубе. Надо будет сделать обход и проверить своих солдат еще раз, прежде чем он покинет борт «Громовержца».

«Не думай о базе повстанцев, — говорил он себе. — Ты глазом моргнуть не успеешь, как вернешься».

Глава 11

СЕКТОР МЕТАТИССУ

Тринадцать дней до Плана К-один-ноль

Капитан Табор Сейтерон провел большую часть месяца на борту «Вестника», наблюдая за экипажем корабля, ведущим охоту на губернатора Челис под руководством прелата Верджа. И первое его впечатление, как он осознал, было неблагоприятным.

В команде, состоящей из молодежи всего полгода как из космопорта, такие недуги, как усталость и военный невроз, лучше всего лечатся посредством структурирования и дисциплины. Если коротко, в войсках, стремящихся выполнять свои обязанности, более частая смена вахт способствует большей собранности, а четкое следование уставу дает стимул тем, кто не желает быть собранным.

Но Табор не спешил вводить изменения на «Вестнике». Слишком часто он видел, как командиры ломали порядок действия своих команд, а результат оказывался ничтожным. Вместо этого капитан в течение долгих дней расхаживал по километровому кораблю от носа до кормы и знакомился с главными офицерами корабля и инженерами-специалистами. Он решил расспрашивать об их обязанностях во время этих обходов. Раз в неделю он даже присоединялся к ним в столовой и беседовал о всяких мелочах: семьях, родных планетах. По вечерам Табор читал их личные дела и комментировал для последующей аттестации. Оценок прелата он не игнорировал, но и не доверял им слепо, поскольку они были либо блестящими, либо пессимистическими и редко когда встречалась средняя.

В конце концов он понял, что команда была добросовестной, но сбилась с пути. Это были хорошие мужчины и женщины, верные и способные, но они уже не понимали, во что верить. Это могло сломить любого солдата, и тут капитан уже мало что мог поделать.

И вину за это он возложил непосредственно на Верджа.

Однако и самого прелата Табор недооценил. Этот юнец рабски преклонялся перед Императором — что есть, то есть, — ему недоставало военного опыта, и все же личностью он был по-своему блестящей и весьма харизматичной. Когда Вердж расспрашивал о ребенке лейтенанта Куртерела, обещая тому, что команда штурмовиков будет охранять от повстанцев его семью на Ванзейсте, он был неподдельно искренен. Когда он стоял перед экраном тактического центра, прокладывая десятки курсов, которыми повстанцы могли вывезти Челис с Хейдорал-Прайма, то анализировал и отвергал варианты так быстро, что Табор мог лишь кивать, делая вид, что ухватывает его логику.

Но все же эти специфические особенности уравновешивались тонкой натурой юноши. Табор выяснил это в свой шестой вечер на борту «Вестника», во время импровизированного представления, устроенного прелатом.

Это мероприятие раздражало капитана с самого начала. Прелат приказал переоборудовать стыковочный отсек в концертный зал, где голографические музыканты играли неоклассические гимны в честь Нового порядка, а астродроиды разносили закуски с офицерской кухни. Приглашенные — как понял Табор, выбранные случайным образом, — были в восторге, охотно пировали и танцевали по приглашению прелата.

Через час после начала праздника Вердж выступил вперед, чтобы озвучить причину мероприятия. Как оказалось, днем он узнал, что один офицер не сумел вовремя доложить ему важную информацию.

— Побоялся разбудить меня ночью, — говорил прелат, — сомневаясь, что эта информация — об обнаружении повстанцев губернатора Челис на Коерти — точна. — Вердж продолжал говорить, а двое штурмовиков вывели упомянутого офицера на середину стыковочного отсека. Табор удивился, не увидев на его лице паники — только отчаяние. — Его недоверие к информации понятно, — продолжал Вердж, — но то, что он не довел ее до моего сведения, говорит о том, что он ставит свое суждение выше мнения своего начальства. Это неприемлемо и непростительно.

Один из штурмовиков достал тонкий металлический цилиндр. Вердж кивнул, и цилиндр превратился в дубинку, на одном конце которой с треском танцевал электрический разряд.

— Я решил даровать привилегию совершить наказание всем вам, — сказал Вердж. — Если он выживет, то на службу вернется исправленный человек. Лучше, чем был.

Затем прелат покинул собрание. Присутствующие сделали то, что от них ожидалось. Той ночью Табор плохо спал.

Груз прожитых лет сказывался на Таборе. Хотя он и приспособился к гравитации звездного разрушителя, все равно каждое утро мышцы сводило судорогой и болью. Ему недоставало сортов чая, которые были в Академии Кариды, и приходилось увеличивать шрифт донесений на инфопланшетах, которые доставляли ему молодые офицеры.

Но сила его интеллекта оставалась неизменной. Доводилось ему видеть и худшие вещи, чем то, что вытворял прелат, да и не раз случалось делать их самому. Но как работать команде, когда ее начальник непредсказуем? В один момент Вердж цитирует Императора восхищенной аудитории на мостике, в другой приказывает лишить инженера звания за промахи неисправного дроида.