— А чего он?

— Он ребенок. Протокольный дроид меньше выслуживается перед хозяином. — Хлопья слюны слетали с ее губ, когда она с трудом выговаривала слова. Достав из кармана платок, женщина вытерла капли с коленей.

Раздражение Намира улеглось, сменившись недоумением.

— И что? — Битва с флотилией давно уже завершилась. И вражеский командир был самой последней из их проблем.

— Зачем этому ничтожному мальчишке атаковать Сумеречную, — сказала она, — когда Дарт Вейдер на Хоте? — Губернатор сверлила Намира жестким мертвенным взглядом.

Ответа у него не было. Он и вопроса-то не понял. Челис наконец протяжно выдохнула и легла на стол. Намир вышел из лазарета, решив разобраться с проблемой губернатора в другой раз.

— За Чокнутого Горлана Маику Ивона, первого и единственного капитана Сумеречной роты и лучшего командира во всем, мать его, Альянсе. Без него в Империи стало безопаснее.

Это был тост Красавчика, долгий и напыщенный, но произнес он его без запинки. Намир поднял свою кружку с дымящейся алой жидкостью вместе с Гадреном, Головней, Дергунчиком и Неменовым — одним их пилотов Х-истребителей с «Клятвы Апайланы», прибывшим в увольнительную. Редкий гость среди солдат Сумеречной. Таракашка вызвалась остаться на «Громовержце» часовым. Еще одна группа солдат расположилась за столиком напротив, через проход, в жгучем оранжевом свете анкуральской кантины, выкрикивая собственные тосты и рассказывая байки о былых сражениях.

— Он будет нами гордиться, — тихо сказала Головня. Они выпили вместе. Намир поморщился от слишком сладкого, химически-фруктового вкуса вина.

Похороны были простыми, в традициях Сумеречной. Чтобы поднять дух солдат, Намир и старшие офицеры разрешили солдатам небольшое увольнение. Хуже не будет, сказал Намир, и должен был признать, что ситуация хоть как-то нормализовалась. Он снова сидел в Клубе, смотрел, как Аякс мухлюет в карты. Снова был на Ванзейсте и вместе с местными праздновал победу над имперцами.

— Он подошел ко мне на Бамаяре, — сказала Дергунчик, глядя в свою кружку. Гадрен и Красавчик подались вперед, чтобы лучше слышать. — После того, как мы взяли тот вонючий космопорт…

— Ченодру, — подсказала Головня.

Дергунчик пожала плечами:

— Ченодру. Подошел ко мне во время зачистки. Я уж подумала, что мы с Аяксом крупно попали. А Горлан начал загонять о строениях — что-то там об арках, колоннах. Как будто мне было до этого дело. Реально чудик был.

— Его интересовало все, — сказал Гадрен. — Фектрин считал, что до войны Горлан был учителем. Это многое объясняет.

— Точно знал Сайргон, — заметила Головня. — Он были близкими друзьями.

Намир покрутил кружку и горько улыбнулся:

— Но он тоже погиб и унес тайну с собой. Горлан умер легендой.

— Мы знали его сердце, — вновь заговорил Гадрен, — и его увлечения. Неужели он действительно был такой загадкой?

Намир пожал плечами:

— Какая разница. Там, откуда я родом, любой, кому хватало наглости возглавить армию, умирал легендой. Это меньшее, что ты можешь сделать.

— Что-то я не понял, — сказал Неменов.

Остальные неловко заерзали. Намир понимал — не для этого вечера такие разговоры. Это из-за спиртного он так груб и не может остановиться.

— Куда проще, — пояснил он, — сражаться за легенду, чем за политику или религию. Даже не надо делать вид, что ты что-либо понимаешь. Ты просто умираешь легендой, а твои последователи получают причину воевать в течение нескольких поколений.

Гадрен заговорил — терпеливо и умиротворяюще:

— Тогда мы должны постараться запомнить Горлана человеком, а не мифом и избегать такой ловушки.

Остальные сдержанно закивали, не сводя глаз с Намира. Он заставил себя улыбнуться и коротко взмахнул рукой в знак согласия. Он пришел в кантину не для споров.

Разговор двинулся дальше. Между тостами Дергунчик отпускала пошлые шуточки, а Красавчик слегка подкалывал Неменова. Все вместе они вспоминали истории о Горлане и Сумеречной роте. Головня рассказала о вербовке на Демилоке, когда в Горлана стрелял имперский шпион, прикинувшийся новобранцем. Когда спустя двое суток капитан очнулся, то пришел в ярость, узнав, что Сайргон свернул вербовку. Красавчик вспоминал о тяжелых днях после потерь на Магнус-Хорне, когда Альянс пытался приписать оставшихся солдат к другим пехотным подразделениям, а Горлан отстоял своих бойцов и не дал расформировать роту.

Поздно вечером, когда Намир сунул бармену денег, чтобы тот не обращал внимания на разбитые кружки и сломанный стул за их вторым столиком, они начали — по двое, по трое — возвращаться на «Громовержец». Даже навеселе никто из них не был настолько глуп, чтобы идти в одиночку. Под конец остались только Намир с Гадреном.

— Знаешь, он никогда мне не нравился, — сказал Намир.

— Знаю, — ответил инородец. В ядовито-ярком свете кантины его кожа мерцала, как угли.

— И все равно не могу представить Сумеречную без него.

Гадрен медленно кивнул и сложил вместе одну пару рук. Низкий дрожащий звук послышался из его глотки, словно он пытался не дать вырваться наружу каким-то словам.

— В том, что ты говорил о легендах, есть своя правда, — сказал он наконец. — Легче сражаться, когда под рукой у тебя есть некий символ. Мы все посвятили жизнь борьбе с Империей. Я не сомневаюсь в чьей-либо отваге или понимании глубины того зла, с которым столкнулся наш век. Но Горлан объединял наши надежды, и если рота хочет продолжать существовать… ей нужно на чем-то сосредоточиться. Мечта. Цель.

— Или что-то еще, — сказал Намир.

— Или что-то еще, — согласился Гадрен.

— Сейчас у нас, считай, даже корабля нет.

Инородец рассмеялся, словно его это вовсе не волновало.

— Капитана, — заговорил он, — никогда не беспокоила численность или оснащенность роты. Он был уверен, что, пока действует согласно своим принципам, Сумеречная будет жить.

Он был фанатиком, — сказал Намир.

— Нет, — ответил Гадрен, и слово это прозвучало жестко и решительно. — Он был человеком слова. Но я тоже не могу понять его до конца.

Тогда вряд ли это имеет значение. — Намир прикончил свою выпивку. — Был ли он чокнутым фанатиком или непостижимым гением, без него у нас все равно нет будущего.

В ту ночь каюта была в полном распоряжении Намира. Роджа погиб, а остальные его товарищи предпочли спать снаружи. Без храпа соседей в полном мраке каюты он чувствовал себя совершенно одиноким. Как в склепе.

Как в рухнувшем туннеле на Хоте.

В полусне Намир снова видел фигуру в черной броне, убивавшую его товарищей лучом света. Увидел, как Челис поднялась в воздух по мановению его руки, слышал, как хрящи ее шеи трещат, словно сухие листья.

Это ли было причиной сражаться для всех остальных? Это ли было тем самым «абсолютным злом», которое, по словам Гадрена, угрожало всему сущему? Чистейшая мерзость, за которой стояла неумолимая мощь; бесконечная тень, поглощающая звезды, вставала перед ним в образе Галактической Империи. Дарт Вейдер был всего лишь ее острием.

Намир вовсе не стремился снова столкнуться с этой тьмой, но начал понимать, почему бойцы Сумеречной роты не свернут с пути, даже осознав безнадежность своего дела.

Мысли его путались, ныряя в море отвратительного пойла, выпитого вечером. Он вспоминал, как Челис смеялась над страхами повстанцев перед полным уничтожением, вспоминал дни своей службы Догме — тогда он в первый раз начал воспринимать своих товарищей-солдат как семью. Он вспомнил, что последний раз так напивался на Хоте, с тем самым капитаном грузовика.

В ту ночь он сказал себе: «Если ты не понимаешь, во что они верят, может, пора уйти».

Они заслуживали лучшего.

Он любил их всех. Гадрена и Головню, Красавчика и Таракашку, Дергунчика и Хобера, Роджу и Клюва. Связистку, которой Сумеречная так и не нашла замены. Пиру.