Ведь это вполне вероятно.

Я думаю о том, чтобы рассказать ему правду.

Каждый день.

И тогда говорю себе, что уже слишком поздно. Что я давно упустила свой шанс.

— Всегда есть время для того, что действительно хочется, — говорит он. — Если захочешь, то найдешь его.

Да. Правда. Но мне все еще нужно знать, будет ли он там в пятницу вечером.

Задержавшись в дверном проеме, я все же решаюсь сказать ему правду. Я должна. Должна выложить все прямо здесь и сейчас. Покончить с этим. Совершить правильный поступок.

— Ретт. — Я вздыхаю, формируя мысли в слова.

— Да? — Он приподнимает бровь. Но в этот момент его телефон начинает вибрировать. Подняв палец в воздух, призывая меня замолчать, он отвечает: — Алло... да, привет. — Он садится. Что ж, не в этот раз.

— Я ухожу, — шепчу я. Он кивает, поворачиваясь ко мне спиной, когда я ухожу.

Нужно положить этому конец.

Ретт

Лицо Ирены озаряется, когда в пятницу днем она смотрит на меня через весь зал ее любимого ресторана. Она машет мне и улыбается, а мой живот стягивает в узел, когда я понимаю, насколько она напоминает мне женщину, о существовании которой я пытаюсь забыть.

— Привет, дорогой, — говорит она, указывая на место напротив себя. Она тихо благодарит администратора, но в то же время не отводит от меня взгляда. Она теребит свои короткие темные волосы и ерзает на месте, что очень на нее не похоже. — Большое спасибо за то, что согласился сегодня встретиться со мной. Знаю, нужно было предупредить заранее.

— Все в порядке. — Я сажусь и беру бокал вина, который она предварительно заказала для меня.

Она выдыхает, сжимая свои красные губы.

— Сегодня в городе я занимаюсь некоторыми вопросами, связанными с имуществом моей дочери, и хотела бы поговорить с тобой о том, что беспокоит меня уже некоторое время.

— Хорошо.

— Есть кое-что, что, как мне кажется, ты должен знать, — говорит она, опуская взгляд к нетронутой корзине с хлебом, стоящей между нами. — Кое-что о Дамиане.

По правде говоря, я ничего не хочу знать, но не собираюсь грубить Ирене. Она не сделала ничего плохого.

— Это случилось в прошлом году, — начинает она, прочищая горло. Ее щеки розовеют, и она замолкает, нервно улыбаясь. — Боже, я так волнуюсь. — Ее ресницы трепещут, будто она пытается сморгнуть слезы, и на секунду отводит взгляд в сторону. — Мне очень трудно говорить, Ретт. Я хочу, чтобы ты это знал. В том, что я скажу, нет ничего простого.

— Ирена, вы заставляете меня нервничать. — Я сажусь прямо, оглядываясь, чтобы посмотреть, не обращает ли на нас кто-нибудь внимание, но сейчас три часа дня, и здесь пусто.

— Ладно, позволь мне попробовать снова. — Ее нервная улыбка быстро исчезает. — В прошлом году моя дочь узнала, что беременна.

Все вокруг начинает вращаться. В ушах звенит, грудь сдавливает.

Ирена протягивает свою тонкую руку через стол и кладет ее на мой сжатый кулак.

— Это был не твой ребенок, дорогой. Его.

Я сжимаю челюсть так сильно, что начинает болеть все лицо.

Мало того, что она трахалась с моим лучшим другом, так она делала это с первого года наших с ней отношений. И вдобавок ко всему, так сказать, проклятая вишенка на торте, этот хитроумный сукин сын обрюхатил ее.

— Она была так расстроена, — говорит Ирена, чем наносит еще один удар. — Я была единственной, кому она сказала. Она думала, что потеряет тебя... и карьеру. Все, что ей было дорого, было поставлено на карту. Она не любила Брайса. Никогда. Мы еще вернемся к этому, Ретт. Но она думала о… ну, ты понимаешь... но потеряла ребенка. Был очень маленький срок. Поэтому она не говорила тебе об этом. Не хотела причинять тебе боль, она так тебя любила. Все еще хотела выйти за тебя замуж, и мы с Джорджем говорили ей, что идеальнее тебя ей не найти.

— Разве от этого мне должно стать легче? — со злостью спрашиваю я. Никогда в жизни я не разговаривал с Иреной таким тоном, но сейчас я зол, меня одолевают ужасные мысли, которых я обычно стараюсь избегать.

— Ретт. — Ирен, похоже, в шоке. Она поднимает руку к бриллиантовому кулону, свисающему с ее шеи.

— Зачем вы рассказываете мне об этом сейчас?

У нее отвисает челюсть, и она заикается, отвечая мне.

— Милый, я просто подумала, что ты должен знать. Я не смогу нормально жить, скрывая эту тайну.

Она снова обхватывает своей рукой мою, наклоняясь вперед.

— Моя дочь была очень сложной женщиной, — говорит она. — Ее сердце поистине было скрыто за семью замками. Все эти двери, замки и ключи. Никто не мог добраться до него. Они могли пройти первую дверь, иногда вторую. Но на этом все. Остальные были заперты наглухо. Только она знала, что там внутри.

— Как поэтично.

Ирена наклоняет голову, и ее взгляд смягчается.

— Я знала ее лучше всех, Ретт. Поэтому верь мне, когда я говорю, что тебя она любила. Действительно любила. Однажды я спросила ее, почему она поступила так. Я хотела знать, что толкнуло ее в объятия мужчины, который не любил ее, пока рядом с ней был мужчина, который любил ее несмотря ни на что. Она сказала, что сделала это, чтобы испытать адреналин. По крайней мере, поначалу. Брайс здесь ни при чем. Она не любила его, ты должен это знать. Когда я сказала ей, насколько она эгоистична, она сломалась. Она поклялась никогда больше не делать этого, потому что ты для нее был единственным. Единственным. Не знаю, почему она не остановилась, Ретт. Не знаю. Хотелось бы, чтобы у меня были ответы на эти вопросы. Я знаю, что тебе нужно расставить все точки над «i». И успокоиться. И мне больно осознавать, что ты никогда не получишь их. Не от нее. Не так, как ты хочешь. Не в этой жизни.

— Пожалуйста, Ирена, — говорю я, вздыхая. — Со мной все будет хорошо. А как насчет вас? Как вы справляетесь?

Я пытаюсь поменяться с ней ролями, переключив все внимание на нее. Для женщины, которая только что потеряла единственную дочь, Ирена переживает горе с изяществом и уравновешенностью английского дипломата.

— Ты только говоришь так, но когда я смотрю на тебя, я вижу это. Вижу боль в твоих глазах. Вижу, потому что знаю, каково это. Мы с тобой очень похожи, Ретт. Мы умеем хорошо притворяться. Мы отвлекаем себя, делая вид, будто ничего не произошло. Боль настолько глубоко, что мы ее даже не чувствуем, но она все равно всегда там. — Она прижимает ладонь к груди. — Хотелось бы, чтобы ты тоже это увидел, но ты слишком занят, делая вид, что в порядке, вместо того, чтобы просто посмотреть в зеркало и осознать, что на самом деле это не так.

— К чему вы все это говорите? — Я смотрю на часы, проверяя время.

— Я всегда была сторонником открытости, — говорит она. — И у меня никогда не было секретов. Знаешь, мы с Джорджем знаем друг о друге все. Абсолютно все. В любом случае, обдумав всё последние несколько недель, я поставила себя на твое место и решила, что, возможно, если будешь знать все, ты сможешь двигаться дальше.

— Я двигаюсь дальше.

Ирена вздыхает. Она не купилась на это.

— Ты должен пойти к ней.

— Это вряд ли, — отвечаю я с сарказмом.

— Тебе стоит сделать это. Чтобы покончить с этим раз и навсегда. — Она делает небольшой глоток вина, первый с тех пор, как я сел. — Она похоронена на семейном кладбище в поселке Хэмпстед, в поместье моих родителей. Тебе понадобится ключ, чтобы открыть ворота.

— Я не пойду к ней.

— Возможно, сейчас ты не готов, — говорит Ирена. — И это нормально. Но только простив ее, Ретт, ты сможешь двигаться дальше.

Я ничего не говорю.

— Прости ее, Ретт. Не ради нее, а ради себя.

Я вливаю в себя оставшееся вино и собираю все свое самообладание в кулак.

— Я должен идти.

— Ретт. — Ирена смотрит на меня широко распахнутыми глазами. — Я не хотела тебя огорчать.

Я ухожу. Ухожу, потому что, если этого не сделаю, я взорвусь. Взбешусь. А я не хочу, чтобы она это видела. Она хороший человек, и хотела, как лучше, но, черт возьми. Это своего рода бомба, которую бросают кому-то в уединенном месте. Не в ресторане со звездой Мишлена в Верхнем Ист-Сайде, посреди пятничного дня.