И вот, по старой поговорке «Не было бы счастья, да несчастье помогло», довелось Лёньке обнять своего четвероногого друга.

В воскресенье, уже в сумерках услышал Лёнька, как Серафим поругивал свою Стешу.

— Опоздаем же… — шипел он на неё. — Билеты зазря пропадут. Три целковых, не шутка… Могла бы подешевле взять.

— Успеется… — гудела в ответ Стеша, так что забор легонько вздрагивал. — Не могла же я неглаженая ехать? Я не чучела… И за билеты не ворчи — не полезу же я с лисой на галёрку! Не разоримся с трёшки… Ты лучше проверь, всё ли хорошо заперто.

— Да не учи ты учёного… Лезь уже в машину… Доездимся вот по театрам твоим, вернёмся в пустой дом… Люди-то кругом какие… — бурчал в ответ Серафим.

Наконец Стеша умостилась, Серафим вывел машину за ворота и запер их на все сорок хитроумных замков, засовов и запоров.

Надо полагать, что они ещё и до города не доехали, когда в окнах их запертого дома появился свет. Но это был не свет обыкновенной электрической лампочки, а зловещий отблеск пожара. Второпях Стеша забыла выключить утюг…

Забор загораживал окна, и пожар заметили не сразу. А когда заметили люди беду и бросились на выручку, наткнулись на почти непреодолимое препятствие — на все замки и засовы у ворот и калитки. Пришлось применить древнее орудие штурма крепостей — таран. Добыли люди откуда-то телеграфный столб и принялись разбивать им ворота. Немало ушло на это времени, а когда ворота поддались и добровольцы-пожарники хотели ринуться в пролом, их встретили овчарки таким свирепым лаем, что все невольно попятились.

Серафим немало потратил времени на их воспитание. Он приучил их видеть в каждом постороннем человеке личного врага, и псы стойко выполнили свой собачий долг до конца: пока не примчались пожарники на красных машинах, они не впустили во двор ни одного человека. Но и пожарникам пришлось применить один из шлангов, чтобы отогнать собак в дальний угол двора, за гараж.

Пожарники уже не могли ничего сделать. Им удалось спасти из имущества Серафима и Стеши только большой фанерный чемодан и три мешка с чем-то очень лёгким. При ударе о землю чемодан раскрылся, и на снег вывалилось множество аккуратных бумажных кулёчков, наполненных… лавровым листом. Мешки тоже были набиты лавровым листом, но не расфасованным, а спрессованным, как сено, в квадратные тючки…

Видно, в первом же антракте вспомнила Стеша про утюг. Когда в облаках пара и дыма рухнула крыша дома, ко двору на предельной скорости подлетел «Москвич» Серафима. Народ шарахнулся в сторону, и машина с ходу врезалась радиатором в пожарный «ЗИС». Раздался дикий вопль, точно от боли заревел сам «Москвич», но тут же люди поняли, что это вопил Серафим. Он боком вывалился из машины, приподнялся на четвереньки и так, не поднимаясь на ноги, по-собачьи, продолжая выть, пополз во двор. Народ расступился.

Наткнувшись на чемодан, Серафим сел на снег, вдруг перестал кричать, как-то хитровато улыбнулся и принялся подбирать кульки и торопливо засовывать их в чемодан. У него даже отразились на лице какие-то человеческие чувства, чего никогда и никто не видел раньше. Можно было со стороны подумать, что этот чемодан хранил все самые ценные сокровища в его доме. Подбирая, Серафим начал что-то бормотать, сначала невнятно, тихо, потом всё громче и громче, и, наконец, привстав на одно колено, он принялся выкрикивать:

— Есть лавровый лист!.. Пожалуйте лавровый лист!.. Настоящий сухумский ароматный лавровый лист… Рупь кулёк!.. Всего один целковый… Подходите… Подходите! Хватай! Налетай!

Но на этот раз не торопились люди покупать у Серафима его «сухумский товар». Потому что, даже свихнувшись, он вызвал у них не жалость, а ещё большее отвращение. Все притихли, и даже потрясённая Стеша не могла выдавить из себя ни звука…

И вдруг в тишине раздался снова отчаянный крик. Но это кричал уже не Серафим и не Стеша — кричала Лёнькина мать: громадная мокрая овчарка, выбежав из-за гаража, в несколько скачков очутилась около её Лёньки и повалила его ударом лап в грудь на снег. Мать бросилась к сыну, но тут закричал Лёнька:

— Не подходи, мама! Разорвёт…

Лёнькина мать напрасно кричала: Рекс вовсе не собирался растерзывать её сына на куски. Он лизал Лёньку в обе щеки, повизгивал от полноты чувств и горячо шептал своему другу на ушко, чтобы никто не слышал:

«Ну, что же ты, Лёнька?.. Вставай, бери меня на поводок и веди куда хочешь, только подальше отсюда… Веди в лес, на пруд. Ты же обещал, Лёнька!..»

Чтобы прекратить всякие прения, отец сказал Димке:

— Как тебе не стыдно! У тебя есть выходной? Есть! И у меня есть. Почему же у мамы не может быть выходного? Побудь с Томкой. Это тебе домашняя нагрузка, — добавил он шёпотом.

— А я ничего не говорю… Идите в театр, если хотите, — не совсем шёпотом заявил отцу Димка. — Только скажите ей, чтобы она не ревела тут без вас…

— Займись с ней чем-нибудь, она и не будет плакать, — тихо сказала мама, надевая пальто.

Но у Томки был очень хороший слух. Она выскочила из своего уголка за диваном, увидала мать в пальто и собралась немедленно зареветь. Но папа сказал строго:

— Тихо! Что это такое? Не маленькая уже… Должна понимать. Сегодня у мамы выходной, мы уходим с ней, дома остаётся Дима. Не реви, слушайся его, тогда он будет с тобой играть.

Пока Томка, хлопая глазами, решала, реветь ей или не реветь, родители ушли, и Димка остался с сестрёнкой один на один. В тот момент, когда в передней захлопывалась дверь, Томка окончательно пришла к выводу, что реветь надо… Димка поморщился, как от зубной боли.

— Чего же ты теперь-то орёшь, когда они уже ушли? Раньше надо было реветь… А теперь бесполезно, в театр они пошли…

Узнав, что папа с мамой ушли без неё в театр, Томка окончательно расстроилась. Она уже знала, что такое театр…

— И я… И я хочу в театр… — заголосила она.

— В Большой или Малый? — насмешливо спросил Димка.

Томка на минуту перестала реветь, прикидывая в уме, какой лучше. Решила остановиться на Большом: Большой, наверно, настоящий…

— В Большой хочу… — затянула она.

Раздался звонок. Это пришёл сосед Вовка звать Димку во двор. В руках у него была проволочная клюшка.

— Не могу… — мрачно сказал Димка. — У мамы выходной, они с папой пошли в театр, а мне оставили вот эту домашнюю нагрузку. И что я с ней буду делать? Тебе хорошо, ты у вас один в семье…

— А чего нагрузка плачет? — поинтересовался Вовка.

— В театр ребёночку захотелось… — пояснил Димка.

— В Большой… — добавила Томка, всхлипывая.

Вовка был человеком удивительно находчивым.

— В театр? — переспросил он. — В Большой? Замечательно! Сейчас ей будет представлен Большой театр на дому…

Он моментально сбросил пальто и шапку, на глазах у изумлённой публики сдёрнул со стола красную бархатную скатерть, завернулся в неё, вскочил на стул и, взъерошив волосы, запел страшным голосом:

Томка сразу притихла и попятилась в свой угол. А Вовка запел ещё страшнее:

Ну как? — спросил он.

— Здо?рово, — засмеялся Димка. — У Томки даже мурашки по спине пробежали…

— Ещё! Ещё хочу! — закричала Томка. — А на одной ножке ты играть умеешь?

— Это она Аистёнка видела, — объяснил Димка.

— Хо! На одной ножке… Вот невидаль!.. Я на руках умею… Алле! Гоп-ля!

Вовка стал на руки и прошёлся вверх ногами вокруг стола. Томка завизжала от удовольствия.