Он хмыкает, этот звук звучит низко в его горле.

— У тебя есть психиатр?

Вопрос достаточно невинный, но он заставляет меня понять, что я разгласила слишком много информации.

Может быть, он думает, что я сумасшедшая. Может быть, он один из тех невежд, которые думают, что психиатр равносилен психушке.

Не то чтобы меня это волновало.

Господи.

Я поднимаю подбородок.

— Да.

— Направь меня.

Я смотрю на него слишком долго. Сомнение даже не может объяснить мои эмоции.

— Правда?

— Я когда-нибудь лгал тебе?

— Бесчисленное количество раз.

— Это не было ложью. Я давал тебе выбор. Не моя вина, что ты выбираешь трудный. — Он толкает меня плечом, и я клянусь, я чуть не загораюсь от его прикосновения. — Я серьезно насчет направления.

— Ты охотно пойдешь к психотерапевту?

— Почему бы и нет?

Потому что он слишком напорист в своей болезни, вот почему. Люди, которые ходят к психиатрам, надеются стать лучше, но я уверена, что Киллиан считает, что он лучшая версия себя.

— Ты понимаешь, что ты болен и нуждаешься в терапии? — Я пытаюсь подколоть его.

— Нет, я просто хочу увидеть лицо человека, которому ты рассказываешь свои самые глубокие, самые темные секреты.

Конечно, этот ублюдок просто хочет потрепать мне нервы.

— Почему эти чудаки смотрят на тебя как на гада? — Ани прерывает наш напряженный зрительный контакт, и я прерываю его, чтобы сосредоточиться на том, куда она наклоняет голову.

Я стону.

— Не обращай на них внимания. Меня не очень любят в классе, потому что считают, что я получаю преференции за то, кто моя мама. Даже мой профессор любит критиковать меня больше, чем их. Так что я просто привыкла к этому.

Киллиан немного хмыкает, затем смотрит на меня.

— Как зовут профессора?

— Небеса. Почему ты спрашиваешь?

— Просто любопытно. — Он улыбается, и если бы я впервые увидела его по телевизору, я бы сочла его очаровательным, даже сокрушительным, но, к сожалению, я слишком хорошо знаю, что скрывается под этой улыбкой. — Кстати, сегодня тебе лучше лечь спать пораньше. Никаких блужданий в странных местах.

— Кто ты теперь, мой отец?

—Разве это не должно быть неодобрительным в твоем моральном кодексе, учитывая, что я планирую тебя трахнуть?

Я подавился собственной слюной, а Анника ухмыляется, как идиотка.

— Не обращайте на меня внимания, ребята. Думайте обо мне как о настенном цветке.

Киллиан, похоже, вообще не замечает ее существования.

— Я серьезно. Никаких прогулок. — Он заправляет прядь волос мне за ухо. — Будь умницей.

Меня пробирает дрожь. Я ничего не могу с этим поделать. Я действительно, действительно не могу ничего поделать, и я ненавижу то, насколько уязвимой я себя чувствую из-за этого.

Даже когда я отстраняюсь от него. Я смотрю вдаль и пытаюсь не обращать на него внимания.

Но он использует Аннику, чтобы заставить меня говорить, и задает всевозможные вопросы об университете, искусстве и моих профессорах. Когда я отказываюсь отвечать, он начинает подкалывать.

Страшно представить, как быстро он может превратиться из дружелюбной версии себя в невыносимую.

Когда Джереми зовет его, он наконец берет Аннику и встает.

— Веди себя хорошо, — шепчет он мне в лоб, а затем целует меня в губы, от чего у меня подгибаются пальцы на ногах.

Мой телефон вибрирует, и я пытаюсь собраться с мыслями, когда Анника грустно обнимает меня и говорит, что будет скучать по нам сегодня вечером.

Затем она поворачивается и уходит с Киллианом.

Я выпускаю дыхание, которое задерживала с момента его появления, и достаю свой телефон, чтобы найти сообщение.

Язычники: Поздравляем! Вы приглашены на церемонию посвящения в Язычники. Пожалуйста, предъявите прилагаемый QR-код по прибытии в клубный комплекс ровно в четыре часа дня.

Глиндон

— Как поживает моя любимая внучка?

Я широко улыбаюсь, поднимая планшет повыше, чтобы лучше видеть лицо дедушки.

На самом деле он папин дядя, но он вырастил его после смерти родителей и поэтому стал моим дедушкой.

То есть моим самым любимым человеком на земле.

Я люблю своих родителей, но ничто не сравнится с полным обожанием и связью, которую я разделяю с дедушкой. Все свое детство я практически прожила с ним и бабушкой Авророй. Всякий раз, когда мама и папа забирали меня домой, он приходил, чтобы «украсть» меня снова.

Известно, что я его любимая внучка. Ему нравятся Крей и Брэн, он возлагает большие надежды на Илая и Лэна, но я единственная, кого он балует, как принцессу.

В конце концов, я единственная женщина в роду королей на протяжении нескольких поколений.

Я могу чувствовать себя ничтожной перед талантом мамы и моих братьев. Я могу считать себя непригодной для того, чтобы быть с ними в одной картинной раме, но эти чувства никогда не возникают, когда я с дедушкой.

И, честно говоря, все должно быть наоборот. Джонатан Кинг — безжалостный бизнесмен с империей, которая простирается во всем мире. У него репутация, которая заставляет людей трепетать в его присутствии.

А я? Я в восторге. Я не вижу в нем холодного, безжалостного человека, каким его описывают люди. Я вижу в нем человека, который научил меня делать первые шаги, кататься на велосипеде и купил бабушке новый набор специальной косметики, когда я решила пошалить и разрисовала дверь всеми своими красками.

На вид ему около пятидесяти, хотя он намного старше. Две белые полоски украшают его волосы по бокам, добавляя мудрую грань к его жестким чертам лица — чертам, которые смягчаются, пока он разговаривает со мной, сидя в своем домашнем кабинете с книжными полками позади него.

— У меня все отлично, дедушка. Учусь и пытаюсь убедить своего профессора, что не все мои картины настолько ужасны. — Я смеюсь, пытаясь скрыть неловкость.

Он единственный, с кем я готова поделиться своей неуверенностью.

— Или я могу отправить его на другую планету, где он пожалеет, что побеспокоил мою принцессу.

— Нет, дедушка, не делай этого. Я действительно хочу убедить его сама.

Я думала, что уже близка к этому сегодня, когда профессор Скайс захотел поговорить со мной наедине, но потом он попросил меня узнать, сможет ли мама прийти на открытие галереи, которое он планирует.

Не то чтобы это меня покоробило или что-то в этом роде.

Ладно, может быть, немного, когда я услышала, как он сказал своему помощнику учителя:

— Не могу поверить, что Глиндон — дочь Астрид К. Кинг и сестра Лэндона и Брэндона Кинг. Ее техника в лучшем случае подростковая и настолько хаотичная, поэтому мне неловко сравнивать ее с ними.

Я давно усвоила, что быть художником — значит быть открытой для критики. Мама и мои братья получили свою долю, но, видимо, я не настолько сильна, как они, и не настолько уверена в себе, чтобы закрыть уши от подобной критики.

Именно поэтому мне пришлось сразу после этого поговорить с дедушкой. Он помогает мне чувствовать себя лучше. Мама тоже, но я не говорю с ней ни о чем, что касается художественной школы, потому что мне кажется, что она просто не поймет.

Она лучше.

Она не борется с низкой самооценкой или другими мрачными мыслями.

— Если он не сделает этого, я позабочусь о нем. Он явно мошенник, если не признает твою ценность, — говорит дедушка.

— Если ему не нравится моя работа, это не значит, что он мошенник, дедушка. Он всемирно известен.

— Ему может аплодировать сам Пикассо, но он все равно будет мошенником, если не поймет, что ты не такая, как твоя мать и братья. — Он делает паузу. — Тебя еще кто-нибудь беспокоит?

— Нет, у меня все хорошо. Мы с девочками завели нового друга. Но хватит обо мне, расскажи мне о себе! Ты стал меньше гулять и работать?

Забавный взгляд охватывает его черты.

— Да, доктор.