Его грудь обнажена, подчеркнутая изломанным, преследующим вороном, а лицо хранит мрак готической часовни.

Я всегда считала Киллиана красивым в суровом смысле, но это первый раз, когда я вижу его как настоящий кошмар.

Моя рука дрожит, когда я поднимаю ее, чтобы показать ему видео.

— Это ты?

Он смотрит его, не меняя выражения лица. Мой позвоночник снова и снова покрывается мурашками, когда повторяются эти слова.

Слова о том, как довести самоубийцу до смерти.

Слова, которые никто не должен говорить нормальному человеку, а тем более тому, кто борется с депрессией.

Когда он молчит, я повторяю, на этот раз более решительно:

— Тот, кто был в красной маске, был ты, Киллиан?

— И что с того, если это был я?

Мне кажется, меня сейчас вырвет.

Или я потеряю сознание.

Или и то, и другое.

Я встаю на шаткие ноги и начинаю уходить. Я не знаю куда, но мне нужно идти.

Сейчас же.

Он хватает меня за плечо, но я отшатываюсь назад и отпихиваю его.

— Не трогай меня, блядь, ты, чудовище.

— Осторожно, — вырывается у него.

— Не приближайся ко мне, или я пойду в комнату твоих родителей и закричу на весь чертов дом. Я серьезно.

Потом я бегу, бегу, плачу и бегу.

Я чувствую зуд под кожей, потребность вытащить все это наружу, покончить со всем этим, как это сделал Девлин.

Но я делаю что-то другое. Я продолжаю бежать.

Киллиан

Я бью кулаком по стене.

Боль взрывается по всем костяшкам пальцев, но она не имеет никакого значения по сравнению с тиканьем в моей голове.

Я приближаюсь к обрыву, к краю, а это опасно.

Мои действия становятся непредсказуемыми, когда реальность противоречит моим желаниям, а прямо сейчас они являются определением катастрофы.

Я глубоко вдыхаю, но тяжелое дыхание не помогает прогнать черные точки, выстраивающиеся перед моим взором.

И все же я заставляю себя не броситься за Глиндон. Даже я не представляю, как я отреагирую, если поймаю ее прямо сейчас.

Знаете что? К черту.

Я снова и снова говорил Глиндон, что сбежать от меня — не вариант. Она должна была вычеркнуть эту мысль из своего репертуара, но она решила уйти. Она решила бросить мне вызов и спровоцировать дьявольскую сторону, которую она так ненавидит.

Я накидываю одежду, собираю вещи Глин и беру ключи от маминой машины.

По дороге в гараж я проверяю приложение на своем телефоне. Красная точка движется в умеренном темпе—- она не идет пешком, но и не едет на машине.

Похоже, мой кролик взяла на вооружение свою любимую привычку бегать.

И да, как и обещал, я, черт побери, установил трекер на ее телефон после того, как она в тот раз ушла от меня.

Я догоняю ее через две минуты езды, когда она бежит трусцой по обочине дороги. Сзади мерзкая ночь поглощает ее маленький силуэт.

Если бы я был хищником, ищущим свою следующую добычу, она была бы чертовски идеальным кандидатом.

Моя челюсть сжимается при мысли о том, что другой хищник может увидеть ее. Он увидит, какая она маленькая и слабая, и примет решение наброситься на нее.

Я резко торможу на обочине дороги и распахиваю дверь.

Она не останавливается, чтобы посмотреть на суматоху, кажется, даже не обращает внимания на свое окружение.

Еще одна гребаная причина для того, чтобы ее утащили в темноту окружающего леса.

Особняк моих родителей расположен в безопасном районе высшего класса на окраине Нью-Йорка, но никогда не знаешь, что таится в темноте.

Я бегу трусцой за Глиндон, падаю в шаге, затем скольжу перед ней. Она врезается мне прямо в грудь, и я хватаю ее за локоть, чтобы она не упала набок.

Оранжевые огни дороги бросают теплый отблеск на ее осунувшееся, залитое слезами лицо. Обычно яркий зеленый цвет ее глаз потускнел и стал таким же безжизненным, как в тот первый раз, когда я увидел ее на обрыве.

Увидев меня, она бросается назад и отбрасывает мою руку.

Мои пальцы дергаются, чтобы придушить ее, но у меня такое чувство, что это произведет эффект, прямо противоположный тому, что я задумал.

Я скрежещу зубами.

— Это второй и последний раз, когда ты отталкиваешь меня, ясно?

Она начинает обходить меня, но я преграждаю ей путь, понижая голос.

— Мы, блядь, разобрались?

— Пошел ты. Ты все это время играла с моими эмоциями, прекрасно зная, какие у нас с Девлином были отношения.

— Отношения? — Мне требуется усилие, чтобы не вытрясти из нее всю эту хуйню. — Это преувеличение. ты знала его не более двух месяцев до его смерти. Единственная причина, по которой ты чувствовала близость с ним, это то, что он питался твоими неуверенностями, заставлял тебя чувствовать себя родственной душой и бла-бла-бла. Он манипулировал твоей глупой эмпатией и получил от этого удовольствие. Я до сих пор не могу понять, почему, но я знаю манипуляцию, когда вижу ее.

— О, потому что ты лучший в этом? — Свежие слезы каскадом текут по ее щекам, и мне хочется их убрать, но если я дотронусь до нее, она ударит меня по руке или толкнет, и я превращусь в бешеное животное.

Поэтому я постукиваю пальцем по бедру, призывая терпение, которого у меня нет.

— Ну и что, что я лучший в этом? Это должно быть комплиментом.

— Ты слышишь себя? — Ее голос повышается. — Ты даже не оправдываешься. Вместо этого ты делаешь классический ход, перекладывая вину на кого-то другого. Этот кто-то сейчас мертв и дошел до этого благодаря тебе.

— Я не убивал его.

— С таким же успехом ты мог бы! — Все ее тело сотрясается от силы ее слов. — Неужели ты не понимаешь, насколько твои слова могут быть режущими для человека в депрессивном, суицидальном состоянии?

— У него не было ни депрессии, ни мыслей о самоубийстве. Этот мерзкий ублюдок мог обмануть тебя, но он никогда не сможет обмануть меня.

Ее губы дрожат.

— Ты никогда не изменишься, не так ли? Вместо того, чтобы признать это, ты перекладываешь вину.

— Вместо того, чтобы быть рациональной, ты становишься чертовски эмоциональной, Глиндон.

— Прости, что я не такой робот, как ты!

— Осторожно, — пробурчал я. — Это может не выглядеть так, но я зол, блядь, и я сдерживаю себя. Еле-еле. Так что перестань давить на меня. Я серьезно.

Ее плечи сгорбились, подбородок задрожал, а руки сжались в кулаки.

— Я хочу домой. В Лондон.

— Как ты собиралась это сделать? Бежать всю дорогу? Ты даже не взяла свой гребаный паспорт или сумку.

Она поджимает губы.

— Я могу позвонить дедушке.

— До или после того, как кто-то нападет на тебя посреди ночи? Ты даже не знаешь Штаты и Нью-Йорк. Что, и я не могу это подчеркнуть, происходит у тебя в голове?

— Я хочу сбежать от тебя. — Бесстрастность в ее голосе царапает мой рассудок. — Просто оставь меня в покое.

— Не могу. Садись в машину.

— Нет.

— Ты можешь уйти по-хорошему или не очень по-хорошему.

— Я не хочу сейчас видеть твое лицо, Киллиан, — пробормотала она и ударила по груди. — Больно. Вот здесь. И если ты будешь продолжать принуждать меня, я выброшусь из машины.

Постукивание моих пальцев становится все интенсивнее, но я останавливаю себя от того, чтобы перекинуть ее через плечо.

Я сказал ей, что больше никогда не позволю ей думать о самоубийстве, но в этот момент я провоцирую её.

И хотя это может быть гнев, я не хочу, чтобы она действовала в соответствии с этими эмоциями.

Не сейчас. Никогда.

— Садись в машину, —ьповторяю я с напряжением, достаточным для взрыва страны.

— Я сказала...

— Я знаю, что ты, блядь, сказала. Я отвезу тебя к частному самолету и проинструктирую пилота, чтобы он отвез тебя обратно в Лондон.

— Ты... действительно позволишь мне вернуться одной?

— Я не хочу, но позволю.

Потому что впервые я ненавижу то, как она смотрит на меня. Это не страх, не раздражение или вызов.