Это отвращение, смешанное с гневом.

И я не готов узнать, выполнит ли она свою угрозу.

Я просто дам ей немного времени, чтобы остыть, прежде чем последовать за ней.

Она смотрит на меня подозрительно, но забирается в машину.

Во время всей поездки она скрещивает руки на груди и смотрит в окно, отказываясь произнести хоть слово.

Я тоже не провоцирую ее, предоставляя ей все необходимое пространство.

Как только она закончит свою истерику, она отыграется сполна.

Мы ждем час, пока самолет и экипаж будут готовы. Все это время она вставляет в уши наушники и игнорирует мое существование.

За один час я столько раз был близок к убийству, что это больше, чем в любое другое время в моей жизни.

Глиндон не смотрит на меня, когда поднимается в самолет, кажется, что она забыла о своем страхе перед полетами.

После того, как я убедился, что экипаж защитит ее своей жизнью, я нехотя спускаюсь и смотрю, как самолет уносит ее.

Я ударяю кулаком по боку машины.

Это не изгоняет ярость, бурлящую в моих венах. Пора выплеснуть ее на того ублюдка, который послал ей это видео.

Ашер

Что-то не так.

Я не знаю точно, что и почему, но я уверен, что это тревожные сигналы, когда моя жена обхватывает меня руками, ее дыхание неровное, а тело напряжено.

Ее пальцы рассеянно гладят мою грудь, но она не засыпает. Или разговаривает.

Она просто впала в транс. Фаза, в которой я не смог бы найти ее, даже если бы попытался.

Это навевает ужасные воспоминания о том, как она обходила меня стороной, отдалялась от меня и оставляла меня в порыве агрессии, когда все, чего я хотел, — это ударить все, что движется поблизости.

Но мы прошли этот этап. Уже более двадцати шести лет.

После того, как мы официально стали вместе, бывали моменты, когда Рейна расстраивалась из-за мелочей и предпочитала использовать свою раздражающую привычку создавать дистанцию между нами.

Мы говорили об этом в первые несколько месяцев, и я научил ее никогда больше так не делать. Я сказал ей, как сильно меня бесит, когда она не считает меня частью своей жизни, в то время как она является центром моей.

С тех пор она стала лучше говорить о своих чувствах, о своих сомнениях по поводу определенных вещей и обо всем, что между ними.

В нашем браке мы достигли такого уровня, что нам не нужно говорить, чтобы понять друг друга.

Сегодня вечером все по-другому.

Моя жена не была прежней с тех пор, как выскользнула из постели. И хотя я хочу вытрясти из нее ответы, я заставляю себя ждать.

И ждать.

И, блядь, ждать.

Невозможно заснуть, если она не скажет мне.

Тишина в нашей спальне вскоре становится удушающей, и я запускаю пальцы в ее блестящие светлые волосы.

Неважно, сколько времени я был с этой женщиной, я все еще не могу насытиться прикосновениями к ней. Я все еще думаю обо всех годах, которые мы потеряли и не можем вернуть.

Я все еще нахожусь в ловушке того момента, когда думал, что потеряю ее навсегда. Маленький вздох срывается с ее губ, и ее поглаживание приостанавливается.

— Эш?

— Хм?

— Я думаю, мы совершили ошибку.

— В чем?

Она продолжает зарываться лицом в мою грудь.

— Помнишь, когда Килл принес нам высушенных мышей и сказал: — Смотри, я могу видеть внутри них?

Моя челюсть сжимается.

— Это было, когда мы впервые поняли, что он похож на нее. Конечно, я помню.

— Ему было всего семь, Эш.

— И он уже показывал признаки.

— Дело не в этом. Наш сын был так мал, и мы, должно быть, смотрели на него, как на монстра. — Она смотрит на меня с неестественным блеском в глубоких голубых глазах. — Он сказал Глиндон, что с тех пор я его боюсь. Наш малыш думает, что я боялась его все это время, Эш. Что же нам делать?

— Эй. — Я сажусь и притягиваю ее к себе, и она фыркает, ее щеки промокают и мой большой палец тоже, когда я пытаюсь их вытереть.

— Все в порядке.

— Нет. — Ее голос ломается. — Это не нормально, когда семилетний ребенок думает, что его родители боятся его. И совершенно не нормально, что он вынашивал эту мысль более двенадцати лет. Вот как возникает травма.

— Он не восприимчив к травме. Ты чувствуешь эти ужасные эмоции, но он не в состоянии их переработать, Рейна. Ты не должна проецировать свои чувства на него. Он не такой же.

— Но он наш сын, и мы могли его подвести.

— Ты слишком много думаешь об этом. Кроме того, ему все равно.

— Конечно, он любит. Я знаю, что ты хочешь, чтобы он этого не делал, и пытаешься доказать, что он просто монстр без каких-либо искупительных качеств, но это неправда, Эш. Если ему все равно, разве он будет отвечать на мои сообщения, регулярно звонить мне и рассказывать о своей жизни в кампусе? Если ему все равно, разве он привел бы свою девушку, чтобы познакомить нас?

— Это все фасад и заученное поведение. Он на сто процентов социализирован и уже давно научился обманывать окружающий мир. Ты можешь сколько угодно отказываться видеть это, но это не отрицает его сущности.

— Что, черт возьми, значит то, что он из себя представляет? Он наш сын. Наша плоть и кровь. Он не подопытный кролик и не урод, перестань анализировать его так, как будто он им является.

— Не тогда, когда он склонен потерять контроль в любую секунду.

Она отталкивается от меня, ее тонкие брови хмурятся, затем начинает уходить с кровати.

Я сжимаю ее запястье.

— Куда ты идешь?

— Куда угодно, только не рядом с тобой, пока ты не перестанешь говорить о нашем сыне, как о психологическом исследовании.

— Как будто, блядь, ты уйдешь. — Я прижимаю ее к себе, и она задыхается, падая обратно в мои объятия. — Ты можешь злиться на меня, пока говоришь со мной.

Моя жена выдыхает.

— Пожалуйста, постарайся увидеть в нем нечто большее, чем твое предубеждение относительно его типа. Мне тоже было больно, чрезвычайно, до безумия больно от нее, но это не значит, что Килл похож на нее или что я вымещу свою боль на нем.

Я собираюсь успокоить ее, просто чтобы вывести из этого настроения, когда громкий взрыв раздается из комнаты рядом с нашей хозяйской спальней.

Рейна вскакивает, накидывая халат, и я следую за ней, надевая футболку.

Мы оба выбегаем и останавливаемся в коридоре, когда снова раздается взрыв. Мы с женой переглядываемся. Гарет.

Мы спешим в его комнату, и, к нашему удивлению, дверь оказывается открытой.

Перед нами разыгрывается сцена прямо из фильма ужасов.

Рейна зажимает рот двумя руками, и перед нашими глазами разворачивается то, что, как я предсказывал, должно было произойти.

Киллиан держит брата за локоть у горла, прижав его к стене. Звук удара раздается, когда он оттаскивает его, чтобы снова прижать к стене.

Дикое выражение лица Киллиана напоминает мои самые страшные кошмары и не похоже на то, что я видела раньше. Даже когда он редко попадал в неприятности в школе. Весь свет из его глаз, о котором не умолкала Рейна, и которым он одарил нас во время этого визита, исчез.

Вместо этого его лицо покрывает полный мрак.

— Я не собираюсь спрашивать снова. Зачем ты послал ей это видео? — Несмотря на мрачные черты лица, Киллиан звучит собранно, в своей стихии, абсолютно не на грани.

Что является тревожным сигналом, поскольку он из тех, кто становится спокойнее, чем больше он разъярен.

Смертельный тип спокойствия.

— Я же говорил тебе не вмешиваться, не так ли? Я говорил тебе не лезть в мои дела, если не хочешь, чтобы я перерезал твое гребаное горло, но ты пошел вперед и сунул свой тупой гребаный нос туда, где ему не место.

Гарет поднимает кулак и бьет его по лицу. Рейна задыхается от силы удара, кровь запеклась на губах Киллиана, но он не отпускает брата. Даже наоборот, его хватка становится еще крепче.

Рейна подбегает к ним, кладет руку на руку Киллиана и пытается говорить твердо, но мягко.