Громкий крик вырывается из груди одновременно с тем, как стая бабочек выскальзывают наружу; они летят в разные стороны, врезаясь в лицо, в шею, касаясь прохладными крыльями тела. Я все еще ору, отмахиваюсь от них, кручусь на месте, не понимая, в какую сторону бежать, чтобы выбраться из этого порхающего, ужасного цветного облака.

Необузданный страх парализует, не давая соображать; все силы уходят на крик. Наконец, едва справляясь с собой, забегаю в комнату, закрывая дверь, готовая расплакаться от охватившего ужаса. Ни за что не выйду отсюда! Может, они вылетят в распахнутое кухонное окно? Пульс частит, и я все еще слышу тихое трепетание крыльев насекомых, — звуковые галлюцинации?

Или все, что сейчас было со мной — тоже галлюцинации?

Нет, бабочки точно были!

Дурацкий, дурацкий сюрприз! Терпеть не могу, боюсь их. Противные, мохнатые, скрывающиеся за красивыми крыльями, твари. Решаю позвонить Ивану и сказать, что в следующий раз стоит спрашивать, прежде чем делать такие неожиданности, но вспоминаю, что телефон так и не нашла. Спасибо, хоть не гусеницами… Меня бьет крупная, нервная дрожь.

… На кухню захожу, когда на улице уже темнеет, с опаской, вооружившись тряпкой и готовая отбиваться от них. Да, выглядит смешно и глупо, но я не выношу насекомых ни в каком виде, а уж летающих — и подавно.

Кухня чиста, только коробка на столе напоминает, что произошедшее — не выдумка, не бред. Заглядываю внутрь и отшатываюсь: на красном бархате подложки, ровно посередине, находится бабочка, с большими синими крыльями, пришпиленная аккуратной булавкой с наконечником в виде алого камня. Под насекомым подпись, распечатка на тонкой полоске бумаги, имитирующая рукописный шрифт. «Morpho didius», — значится на ней. Я смотрю на бабочку, и не могу оторваться: левое крыло синего цвета к краям переходит в коричневый окрас. Точно так же, как и у глаз Ивана.

Мне не хватает воздуха. Я не могу отвести от проткнутой насквозь бабочки взгляда. Снова становится страшно, но на этот раз — дико, так, что я даже не слышу криков голосов. Скидываю со стола коробку, вместе с ее содержимым, и в этот момент дуновением ветра вверх взлетает занавеска, опускаясь на меня, накрывая, словно белым похоронным саваном. Это оказывается последней каплей, и я опять кричу, закрывая лицо, топая ногами, а после выбегаю босиком на улицу, под моросящий дождь.

Чтобы отдышаться и взять себя в руки, мне требуется пару минут, после чего я спешно возвращаюсь назад, пока Ване ни один из соседей не доложил, что квартирантка его сходит с ума, будя всех криком и шастая по улице без обуви.

И ведь самое обидное, будь на моем месте кто-то другой, здоровый, без справки, вряд ли кто-то обратит на его бездумные поступки внимание, либо просто посмеется. А если подобное себе позволяет человек с неприглядным диагнозом, то порицание и общее презрение не замедлят себя ждать. Как мне это знакомо…

В итоге, я оказываюсь дома. Бабочка, вместе с бархатным полотном, валяется среди кухни, и невероятных усилий стоит запихать подставку обратно в коробку, через отвращение и страх. Неужели у Ивана такие странные фантазии? Среди живых насекомых оставить одно мертвое. Да еще какое, — с расцветкой его глаз, что выглядит просто ужасающее. Словно десяток освободившихся душ, которые ждут перерождения, улетели, а он, сломанный, остался пригвождённым, без возможности спастись.

И тут жуткая мысль заставляет меня замереть: а что, если это — не Ваня?

Тогда … кто?

Даже про себя я боюсь озвучить версию, которая приходит в голову. Петр? Но Доронин — младший приходил сегодня с пустыми руками. Зато у него был шанс положить коробку вчера, когда меня здесь не было. Ключи у братца — адвоката имеются, сегодня он мне это продемонстрировал.

А может — тот самый маньяк? А вдруг убийца действительно гораздо ближе, чем я предполагаю?

«Нужно срочно поговорить с Иваном», — решаю я, ощущая себя без мобильного совсем беспомощной. Тщательные поиски не дают результата, сотовый, оставленный им вчера, так и не находится. Трубка домашнего отключена, возможно, за ненадобностью. Что мне остается? Идти за ним в ночь, к дому, где ему на ужин Яна готовит запеченный рулет? Рассказывая, как сильно испугалась бабочек, что пришлось выбегать из квартиры? Или что в крыльях одной из них мне чудятся его глаза, а я, начитавшись разных книг, строю досужие домыслы касательно чужого послания? И боюсь теперь Ваниной квартиры, которая вдруг перестает казаться надежным пристанищем.

До рассвета я не смыкаю глаз, таращась в светлеющее небо за окном и словно всей кожей ощущая, что на кухне все еще находится мертвая бабочка. Какой глупый, иррациональный страх.

И как близка я в своих мыслях к правде.

Утром вчерашний вечер кажется глупым и сюрреалистичным, словно воспоминание о просмотренном фильме, прочтенной книге. Тем не менее, прикасаться к коробке я не планирую, хотя к приезду Ивана вовсе забываю о ней: в ванной прорывает трубу, а я мечусь по квартире по щиколотку в воде, пытаясь перекрыть проржавевший вентиль, отключить электроприборы и не растянуться.

Возмущенный сосед снизу появляется почти сразу, с порога начиная наезжать на меня:

— Ну чё за херня, я тока ремонт недавно закончил! Вы чё там, с ума посходили?

Я предстаю перед ним взмокшая, нервная, с тряпкой в руках. По обалдевшему выражению лица, понимаю, что сосед немало удивлен.

— Помогите, пожалуйста! Не могу справиться сама.

Мужчина оценивает меня, потом заглядывает за спину, оглядывает потоп:

— Охренеть можно. Двигайся.

Скидывая домашние тапочки за порогом, он подворачивает джинсы и заходит внутрь:

— Хорошо, что у нас колонки, — не кипяток хлещет.

— Плохо, что трубы мертвые, — вздыхаю я, наблюдая, с какой ловкостью мужчина справляется с вентилем. Вода, наконец, перестает течь, но меньше ее от этого не становится.

— Чё встала? Тащи еще одну тряпку, пока с первого бабка не прибежала. Она и мертвого замучает.

Я протягиваю ему кусок мягкой материи, найденной в темнушке, и мы приступаем к уборке. Судя по всему, мой помощник не в состоянии долго молчать:

— Тебя звать-то как? Я — Кирюха.

— Анна.

— Как Каренина, — усмехается Кирилл, но я оставляю его замечание без комментариев.

— А чё лысая какая? — нахально продолжает интересоваться Кирюха, не забывая выжимать воду в ведро. — Рак что ли? Или чё похуже?

- Любовь к экспериментам, — пожимаю плечами, не вдаваясь в детали.

— А здесь какими судьбами? Снимаешь, что ли?

— Ага.

— Я тоже недавно переехал. Вроде мент хозяин квартирки?

— Начальник полицейский какой-то.

— Ну не фига себе, — Кирилл присвистывает. — Потом не выйдет, что это я тебя затопил, надеюсь?

Я смеюсь: несмотря на манеру разговора, сосед оказывается довольно забавным собеседником.

Через двадцать восемь минут в квартире почти сухо. Я распахиваю настежь окна, позволяя теплому воздуху заполнять влажное помещение. Квартира оказывается почти не пострадавшей: мокрые лишь вещи, неубранные с пола, да обои по самой кромке над плинтусом. Техника в целости. Я перекидываю через подоконник половик и утираю со лба пот.

— Не расслабляйся, еще и у меня убираться надо.

Я киваю, выпивая залпом целый стакан воды, и следую за соседом на второй этаж.

Квартира Кирилла разительно отличается от той, в которой я живу: хороший, дорогой ремонт, минимум мебели.

— Твое счастье, что я обои не клеил, — хмыкает Кирилл, крутя ключи от квартиры меж пальцев. — Тряпка в ведре, ведро в ванной.

Я провожу рукой по стенам:

— А что это?

— Декоративка. Ты чё, не видела ни разу что ли?

Предпочитаю не отвечать, — последние годы меня окружали только крашеные дешевой, вонючей краской стены, и слово «декоративка» ровным счетом ничего не говорит мне.

У Кирилла почти сухо: только капает в коридоре из отверстия под люстру на натяжных потолках и стекает по стенам в ванной.