— Вечер добрый. Не ждали?

Тонкая голубая жилка на левом виске бьется так быстро, что я ощущаю вкус ее крови на языке.

Испуг в глазах приносит удовольствие.

Боишься? Правильно делаешь.

Мы смотрим друг на друга, но она не понимает, кто перед ней.

Не понимает, глупый мотылек, насколько я близко.

Я отвожу взгляд, — еще не время.

Остается всего ход перед ее партией.

Когда она отворачивается, я улыбаюсь.

— Свали, — занавеска распахивается шире, и я вижу Ивана. Тень от руки падает на его лицо, и мне кажется, что там синяк — почти такой же, как у мамы. Дергаюсь испуганно навстречу, забывая об окружающих, но под насмешливым взглядом Петра вдруг останавливаюсь, будто налетая на стену.

— Ваня? — полицейский протискивается мимо брата, и плюхается на диван рядом со мной. Правая щека красная, будто Доронин спал, лежа лицом на чем-то твердом.

Иван сжимает мою ладонь, но обращается не ко мне:

— Ты долго тут маячить будешь? Или садись, или дуй обратно.

— Братец изволит гневаться, — Петя паясничает, но сам при этом не упускает ни единой детали. Я вижу, как взгляд его скользит по переплетению наших с Ваней рук. Он прищуривается на короткое мгновение, и мне безумно хочется узнать, что в этот момент творится в его голове. — Не буду портить аппетит, поеду и я прогуляюсь. Предамся разврату, вдохновившись примером старших, — он отвешивает шутовской поклон, исчезая.

— Никогда не любила твоего брата, — Лена первой начинает разговор, нарушая молчание. — Клоун.

— Ты знаешь, что все это — показуха, — возражает Иван, позволяя мне по-кошачьи прильнуть к его плечу.

— Ваня, Ваня, сколько можно прикрывать этого оболтуса? Он уже не малолетка, а ты — не его отец.

— Проехали, — Доронин отмахивается от замечаний своей подруги.

— Лен, в каждой избушке — свои погремушки, — Антон мягко притягивает к себе девушку, отвлекая ее внимание от нас. Я пользуюсь случаем и шепчу на ухо Ивану:

— Вырубился в кабинете, — так же тихо признается он. — Голова трещит, попросил Петьку довезти.

— Я не смогла до тебя дозвониться.

Иван достает из кармана сотовый, нажимает на экран, но тот не реагирует:

— Похоже, села зарядка. Ань, все в порядке, я жив и здоров. Не волнуйся.

— Делай заказ, товарищ полицейский, — напоминает профайлер, наливая себе тархун. — Успеете еще нашептаться.

— Ленаа, — Антон закатывает глаза, — ты невозможная.

Остаток вечера проходит в спокойной обстановке. Я расслабляюсь, насколько возможно, прижимаясь к Ивану. Мыслями то и дело возвращаюсь к нападению на маму, пытаясь нащупать связь с маньяком. Шептуны молчат, будто их никогда и не было, и в последнее время я начинаю привыкать к тому, что голоса почти не слышно. Может, это и есть путь к исцелению?

Антон с Иваном играют в нарды; Доронин побеждает дважды, один раз — проигрывает. Под голоса их неспешной беседы, в которой они обсуждают то автомобили, то мировые новости, я расслабляюсь, зевая несколько раз подряд.

Лена, которой их темы кажутся скучными, пытается начать разговор со мной, но я останавливаю ее:

— Прости, я очень устала. Сегодня был слишком насыщенный день.

Когда мужчины оплачивают счет, мы выходим на улицу, где от ночного тумана весь мир становится смазанным, неясным. Неоновые надписи вывесок превращаются в цветные пятна, и кажется, что стоит протянуть вперед руку, и она растворится в густоте молоке.

— Мы вас довезем, — заявляет Антон, и не слушая наши вялые сопротивления, заводит машину, подгоняя ко входу в ресторан.

На заднем сиденье мы с Иваном обмениваемся быстрым поцелуем. Я кладу голову на его плечо, закрывая глаза, мечтая как можно скорее оказаться в кровати, укрыться одеялом и вытянуться. Эта картина кажется настолько притягательной, что ни о чем другом думать больше не хочется.

— Эй, соня, мы доехали, — я открываю глаза, ощущая, как останавливается машина, и несколько раз моргаю, пытаясь понять, где мы. Иван улыбается уголками губ.

— Прости, сама не заметила, как уснула, — я благодарю Антона и Елену, прощаясь с ними.

В подъезде темно, мы поднимаемся почти наощупь. Я открываю дверь, захожу первой, снимая обувь, не глядя по сторонам. Иван проходит за мной, и когда он включает люстру в прихожей, я уже захожу в комнату, мечтая скорее лечь.

… Сначала темная тень на диване кажется мне черной дырой, но когда я отступаю назад, падающий из-за спины свет освещает незнакомый предмет.

Мгновение я соображаю, что передо мной, а потом закрываю глаза и ору во весь голос.

Траурный венок, с темными цветами, с черной лентой, надпись на которой я не хочу видеть, но знаю, что адресована она — мне лично.

— Б**ть, — Иван отодвигает меня в сторону, проходя вперед. — Аня, успокойся. Это всего лишь венок. Дебильная шутка, ничего больше. Посмотри на меня, — он берет мое лицо в ладони, пытаясь заставить открыть глаза, но я не могу. Темнота прячется не здесь, за закрытыми веками. Она дышит, пульсируя, прячась в бордовых цветах на венке, шелестя шелковой похоронной лентой, поглаживая мое имя, выбитое на ее полотне.

Темноте нравится, что я могу принадлежать ей, что я боюсь ее. Она питается моим страхом, и сегодня я кормлю ее досыта.

— Нет, Ваня, нет, я не хочу видеть, я боюсь, — слезы текут ручьем, щекотя подбородок. — Когда это кончится? Я не выдержу, не выдержу!

Я словно в фильме ужасов, где не знаешь, чем все закончится и когда. Меня трясет мелкой дрожью, зубы начинают выстукивать нервное стаккато.

— Хорошо. Стой здесь.

Иван отступает, шагая на встречу темноте. Я прячусь в ладонях, ухожу в себя.

Он проходит вперед, шуршит венком, пронося его мимо. Хлопает наружная дверь, и я вдыхаю, наконец, полными легкими.

Открыть глаза тяжелее всего. Комната, ободранная мною еще днем, кажется одиночной камерой, холодной темницей. Я подхожу к дивану, откидывая в сторону свою кофту, понимая, что больше не надену ее никогда.

На пол передо мной падает змея.

Я спотыкаюсь, пятясь назад, готовая снова сорваться на крик, но вовремя понимаю, что она — ненастоящая. Муляж, имитация, призванная добить меня.

«Кто это мог сделать? Маньяк?»

«Жена твоего любовника»

«Чокнутая мстительная бабенка»

«Янка, сука»

Брезгливо хватаю гадину двумя пальцами, запихивая ее в кухонное ведро. После мою руки, лицо, засовываю под кран голову. Волосы отросли сантиметров на пять; массирую кожу и выпрямляюсь, давая воде стечь по лицу, плечам. Теплые капли скатываются за воротник, капают на пол. Стараясь не смотреть на отражение, выхожу в коридор, одновременно с тем, как Ваня заходит домой.

Он прислоняется к косяку, впираясь в меня тяжелым взглядом. Белки покрыты красной сеткой полопавшихся капилляров. Темные круги под глазами выделяются еще сильнее, будто подрисованные гримером. Я хочу стереть темноту, поселившуюся на его лице, но не шевелюсь.

— Ань, это Яна.

— Я знаю, — киваю в ответ. — Месть обиженной женщины всегда страшна.

— Я не ожидал от нее такого, — он проходит мимо, качая головой.

— Она, наверное, тоже. И от себя, и от тебя.

— Что? — Доронин оборачивается, непонимающе глядя на меня.

Я сажусь на пол посередине коридора, вытягивая ноги. Вода, капающая с волос, успевает остыть, становясь неприятной, но я терплю. Как обычно, как всегда.

Усталость, моральная и физическая, давит с невероятной силой. Я ощущаю себя столетней развалиной, еле ворочающей языком.

- Ты все понимаешь, Вань. Пока мосты не сожжены, ты так и будешь метаться меж двух берегов.

Он опускается напротив, запрокидывая голову и прислоняясь макушкой к стене.

— Что же мне делать?

Я молчу.

Вопросы, на миг застывающие между нами, обрушаются об пол острыми осколками, раня нас обоих, но мы терпим боль.