— Рассказывай, — он несется по дороге, заставляя спидометр взлетать вверх.

Я открываю рот, но не успеваю — в кармане вибрирует телефон. Прерываюсь, чтобы посмотреть на номер звонящего, но не узнаю высветившийся телефон.

Под хмурый взгляд Ивана отвечаю:

— Алло, — и слышу взволнованный голос отца:

— Аня? Аня, это папа. Мама в больнице, на нее напали!

И мир вдруг превращается в черную дыру, в которой исчезают свет, звук и мое сознание.

Иван разговаривает с отцом, забрав у меня мобильный.

Слышу его как сквозь вату: голос Доронина доносится издалека, с трудом пробивается в сознание, но я все равно не понимаю ни слова.

Перед глазами возникает мамино лицо, — не с прошлой встречи, а такой, какой она живет в моих воспоминаниях — с темным каре волос, всегда подведенными глазами, маленькими гвоздиками сережек в ушах. Глядя на них, я всегда мечтала о похожих, и когда в пять лет мне прокололи уши, мама подарила мне серьги — золотого цвета, с малиновыми камнями. Они до сих пор хранятся в коробке с моими вещами.

Мне страшно думать о том, что с мамой. Как бы я не была обижена на нее, потерять родного человека, едва снова найдя общий язык… одна мысль о ее смерти невыносима. Я пытаюсь думать о хорошем, но не знаю, за что зацепиться.

Иван трясет меня за плечо:

— Аня, слышишь, нет?

Я поворачиваюсь, концентрируясь на его губах, пытаясь понять, что он говорит мне.

— Аня!

Наша машина останавливается, Иван проводит ладонью по моему лицу, и я вздрагиваю, вспоминая, как совсем недавно меня так же касался чужой человек. Тихий неживой голос снова шепчет о глупой бабочке, которой сейчас трепещет сердце.

Глаза Доронина темнеют, он тянется ко мне и осторожно целует. Я греюсь в его тепле, оживая, подаваясь на встречу. Держусь, как за спасательный плот, снова ощущая твердь под ногами.

— Все будет нормально, — обнадеживает Иван, только он не бог и не всемогущ. Его обещания лишь для утешения, хотя сейчас довольно и их.

— Поехали, — я отрываюсь от него с трудом, но терять время — страшно. Лишь бы успеть, лишь бы все обошлось…

Через тринадцать минут я переступаю больничный порог, ежась. Стены, выкрашенные светло-зеленой краской, то сужаются, то расширяются, пульсируя. Мы подходим к небольшому окошку, — сначала Иван, за ним я, не понимая, как действовать дальше.

Если бы я приехала без него, то не решилась бы войти, преодолеть самостоятельно двери, отделяющие меня от людей в белых халатах. Я незаметно беру Ивана за руку, и он крепко сжимает мои пальцы, вселяя уверенность.

— Посещения уже прекращены. Она в реанимации. Дождитесь, когда переведут в палату, — сообщает девушка в медицинском колпаке, не отрываясь от монитора.

Я вижу только верхнюю часть ее лица, со светлыми редкими бровями, белесыми ресницами с почти выгоревшими кончиками.

— А когда ее переведут?

Во рту сухо. Хочется пить, но воды поблизости нет.

— Не знаю, женщина, — устало отвечает медсестра, скользя по мне быстрым взглядом.

Иван достает удостоверение, просовывая руку в окошко. Я жмурюсь, считая медленно до десяти.

Раз. Мама в реанимации.

Два. Интересно, папа рядом с ней?

Три. Надеюсь, ее скоро переведут.

Четыре. Может, все не так плохо?

Пять.

— Надевай бахилы, — полицейский протягивает мне два синих полиэтиленовых комочка, прерывая счет.

— Пускают? — вопрос кажется бессмысленным, и я торопливо натягиваю на ноги шуршащие пакеты, следуя за Иваном. Он идет уверенно, будто все ему тут знакомо. Когда мимо провозят женщину лет шестидесяти на каталке, провожающую окружающих пустым, мутным взглядом, я спешно отвожу глаза.

Идем длинными коридорами, и никто не интересуется, что мы тут делаем. Вижу большие часы, показывающие без десяти девять — бесконечный, полный странных событий день, конца которому не видно.

— Аня? — я поворачиваю голову на звук и вижу отца. В белом мятом халате, шатающийся, он не решается шагнуть ко мне, — так же, как и я.

Иван толкает меня в спину, заставляя двигаться вперед.

— Не сейчас, — тихо говорит на ухо.

Действительно, не время думать о прошлом.

— Где она?

— В интенсивной терапии, — я подхожу к папе, ощущая неловкость. Он прячет руки в карманы, — мы оба не знаем, как себя вести. — Идете?

Папа с любопытством посматривает на Ивана, не решаясь задавать вопросы. Я не представляю Доронина, и он понимающе кивает, оставаясь в коридоре, за пределами отделения интенсивной терапии:

— Я приеду за тобой позже. Позвони, как освободишься.

Отец проводит до палаты, в которой находится мама. Толкает дверь, заходя первым, я, чуть помедлив — следом.

… Она кажется такой маленькой, — закрытые глаза, в обрамлении двух темных синяков, смотрятся темными провалами на черепе. От левой руки тянутся провода, присоединенные к пикающему аппарату над головой. Правая — в гипсе.

Когда я тихо прикрываю за собой дверь, мама распахивает глаза, пытаясь сфокусироваться сначала на папе, а потом — на мне.

— Ты… пришла, — вижу, как больно даются ей слова. Частота пульса, высвечивающаяся на табло, взлетает до цифры «131».

— Все хорошо, — я подхожу ближе, касаясь ее плеча и присаживаясь на корточки возле кровати. — Ты помнишь, что произошло?

Возможно, сейчас еще рано задавать такие вопросы.

Возможно, их вовсе не стоит произносить вслух, но мне важно знать: не связано ли это как-то с расследованием Ивана.

Не я ли косвенно причастна к тому, что она лежит сейчас, беспомощная, в палате интенсивной терапии, рядом с отцом, который постарел, кажется, еще лет на десять?

Мне важно.

— Не очень… Шла с сумками из магазина… Вдруг — резкий удар по голове… А дальше… дальше…

Пульс становится еще выше, и я уже жалею, что подняла эту тему, видя, как по маминому лицу скатываются слезы.

— Все, все, успокойся, мама, — я глажу ее по здоровой руке, вытираю осторожно слезы, боясь причинить боль.

— Я вышел встречать ее, — подхватывает разговор папа, — увидел, как мама арку прошла. Пока спустился, думал, что Наина дошла уже до подъезда, а ее нет. Пошел на встречу… А на меня парень бежит, я уже сейчас, задним умом, думаю, он, наверное, и напал. Высокий такой, здоровый, натянул капюшон, что лица не видно… За угол свернул- смотрю, лежит кто-то, вокруг головы кровь. Я ведь даже не понял, что это мама твоя поначалу…

Папа останавливается, и я понимаю, что вот-вот, — и он сам заплачет, вслед за женой.

Ком подступает к горлу, и мне хочется рыдать вместе с ними, обняв обоих за плечи, позволить себе быть слабой, переложить проблемы на плечи других людей. Но кто-то сейчас должен быть сильнее, и, кажется, наступает моя очередь.

«Какие они беспомощные, — с ужасом понимаю я. — Уже старики, пенсионеры. Может, им обоим осталось не так много жить. Ведь сегодня мамы могло бы не стать…»

Мне становится страшно: от того, что так быстро летит жизнь; от того, как бездарно мы ее тратим, не думая о главном. Сколько лет потеряно по глупости, — а смогу ли я наверстать все недосказанное, недополученную любовь?

Шептуны рыдают во мне вместе с отцом и мамой, но я держусь. Так надо.

— Ладно, девушка какая-то помогла, «Скорую» вызвала. Я ведь вообще не соображал, что делать — как упал на колени возле Наины, так и сидел сиднем, старый дурак.

Папа успокаивается, берет себя в руки.

Почти незаметно вытирает уголки глаз, и продолжает рассказывать, как приехала «Скорая», как их везли в больницу. Мама перебивает, хотя ей и тяжело говорить, говоря про операцию — падая, сломала кисть руки. Ударилась затылком — вот поэтому огромные синяки, сотрясение.

Мы сидим еще час, пока мама не утомляется настолько, что засыпает посреди фразы. Пару раз заглядывает медсестра, недовольно посматривая на нас с отцом, и я понимаю, что пора идти.

— Папа, а тебе здесь как разрешили? — уже собираясь уходить, уточняю у отца.