Стоило ему закрыть глаза, как он видел белое лицо Якобина в воде, Эбберов крюк, паромщика, Енсе, Сирокко…
Белая Чайка! Миккель сел. Над самым домом гром рокочет, а Чайка стоит под яблоней!
Миккель сбросил одеяло и шмыгнул на кухню. Что это? Кушетка пуста, дверь приоткрыта!.. Похолодев от ужаса, он отодвинул занавеску и выглянул в окно.
Цыган отвязал лошадь и держался за холку, точно приготовился вскочить на спину.
Миккель хотел закричать и не смог. «Если ты опять угонишь Чайку, негодяй, то…»
Но Цыган просто оперся на лошадиную шею из-за ноги.
Вот уже Белая Чайка трусит к конюшне, а Енсе скачет рядом на одной ноге.
Стыд и позор! Цыган подумал о лошади, а он забыл…
Миккель присел на корточках возле плиты и стал подбрасывать полешки.
Он не заметил, как бесшумно вошла в своих войлочных шлепанцах бабушка налить воды в кофейник.
— Коли не спишь, Миккель, зайди сюда. Скажи, как нравится! — позвал отец из своей каморки.
Миккель вошел надутый.
Отец стоял на коленях возле кровати; он только что достал изпод нее кораблик.
— Хотел к твоим именинам поспеть, да оснастка задержала.
Так вот над чем отец трудился всю зиму: игрушечный корабль!
Может, Миккель и успел забыть, кто он такой, — зато сейчас сразу вспомнил. Нет, реи настоящего корабля не для Хромых Зайцев!..
Миккельсон-старший встал с разочарованным видом:
— Что-нибудь не так, Миккель?
Миккель пожевал:
— Только… только то, что на нем далеко не уплывешь. А мне надо в море!.. — Так и сказал: не «хочется», а «надо»! Спасибо, — добавил он.
На кухне бабушка поторапливала Туа-Туа:
— Куда же я сухари дела? Ох, уж эти глаза! Ставь сюда сахар, Туа-Туа… Эй, мужчины, кофе пить!
Но у всех пропал аппетит. Даже Енсе болтал в чашке сухарем без всякой охоты.
— Так вот, — Петрус Миккельсон прокашлялся: — насчет овец, значит…
— В прихожей блеет кто-то, — угрюмо сказал Миккель, Передай сухари да не болтай вздора! — ответила бабушка.
— Али не слышите? Посмотрите сами, коль не верите, обиделся Миккель.
— Выше голову да стой ты, не качайся! — скомандовал кто-то в прихожей.
Туа-Туа стала белее снега — этот голос она узнала бы из тысячи.
— Тетушка Гедда!
Глава тридцать вторая
ТЕТУШКА ГЕДДА ЛОВИТ ОВЕЦ
Тетушка Гедда? Как же так? Разве она не уплыла в Данию, в Эсбьерг?
Конечно, уплыла. Но у тетушки Гедды была одна привычка: всякое дело доводить до конца. А тут она вбила себе в голову, что Туа-Туа — несчастная сиротка, которая сама и нос-то вытереть не сможет.
Мол, ей нужна твердая рука — такая, как у старой Гедды. Так думала тетушка, сидя в каюте «Короля Фракке» с вязаньем — курточкой для «бедной дитятки».
— Выше голову, крошка! — сказала тетушка Гедда и глотнула кофе из чашки.
Но кофе все равно что снотворное для одиноких, старых дев, и она сама не заметила, как заснула.
А когда она проснулась, Туа-Туа исчезла. Даже слезинки не осталось на диванном плюше.
Тетушка Гедда высунула в иллюминатор зонт и завопила страшным голосом.
Сбежались люди.
Тетушка Гедда кричала:
— Кто утащил Доротею Эсберг? Подайте его сюда, я из него душу вытрясу!
Пришел капитан, за ним рулевой, за рулевым — весь перемазанный сажей машинист. Каждый клялся, что с тех пор, как пароход отчалил от Паромной пристани, никто не видел рыжей девчонки в траурном платье и с зеленой лентой.
Обыскать пароход было минутным делом. Тетушка Гедда зарыдала и выгнала всех вон из каюты. Бедная крошка свалилась за борт! Не сидеть ей в городском парке в Эсбьерге, не слышать ей соловьиных трелей…
Тетушка Гедда до того расстроилась, что пальцы ее сами начали вязать.
Но что это торчит в тетушкином клубке? Дрожащие пальцы развертывают смятую салфетку. Гедда надевает очки и читает:
Дорогая, дорогая, милая тетушка Гедда! Ты никогда не простишь меня, но я тебя очень-очень люблю. Конечно, Дания очень красивая. Но…
Дальше был большой пробел и мокрое пятно, точно кто-то остановился, чтобы поплакать. Тетушка Гедда тоже вытащила платок. Вот напасть — еще и насморк одолел!
…моего лучшего друга звать Миккелъ Миккельсон. Он живет в Льюнге на постоялом дворе, но мы, наверное, убежим в Америку на угольщике. Не ищи. Орган возьми себе.
Что сделала тетушка Гедда? Она отправилась на капитанский мостик, ткнула капитана зонтом в спину и гаркнула:
— Поворачивай пароход! Я еду обратно!
Но капитан «Фракке» не позволял каким-то там датским тетушкам командовать собой.
Он гаркнул в ответ:
— Здесь я решаю, когда и куда поворачивать!
Губы тетушки Гедды сердито дернулись. Но ей было известно, что и в Швеции и в Дании выбрасывание капитанов за борт карается по закону. Поэтому она довольствовалась обещанием, что ее высадят на берег.
— На первой же пристани! И орган чтобы выгрузили!
И тетушку Гедду высадили на берег. На ближайшем хуторе она наняла здоровенную подводу. Добрый крестьянин помог ей погрузить орган.
— Поехали! — скомандовала тетушка Гедда.
Возница чмокнул губами, подвода тронулась. Тетушка Гедда сидела за ящиком и вязала так, что спицы звенели.
Мы уже знаем, что дорога кончалась у Синторовой пристани. Но тетушке Гедде нужно было дальше.
— Сгружай орган! — распорядилась она. — Вот тебе крона за хлопоты, да не трать ее на какой-нибудь вздор.
Правда, крона была датская, но тетушка Гедда сказала, что она даже лучше шведской. И зашагала через пустошь.
Как раз в это время вернулась гроза. Она была из тех гроз, что способны неделями бродить вокруг деревни. Ветер завывал в горелом вереске. Тетушкины башмаки гулко шлепали по лужам.
— Бэ-э-э-э!
Тетушка Гедда круто остановилась. Ягненок? Ну конечно, ягненок!
Богатей Синтор перегнал свое стадо на северную пустошь, да, знать, один сосунок отбился и теперь звал мать.
Тетушка Гедда сразу определила: вон за тем обгоревшим загончиком блеет, бедняжечка.
— Ах ты, дитятко жалкое! — пробормотала Гедда и тихонько обогнула загон.
Но здесь она увидела не овечку, а человека в черном костюме и широкополой шляпе. Шляпу украшал венец из красных перьев.
— Бэ-э-э-э! — усердствовал мужчина; он еще не заметил тетушку Гедду.
— Постыдился бы, негодник! — крикнула тетушка и стукнула его зонтом так, что перья полетели.
Мужчина испуганно заблеял и бросился наутек на полусогнутых ногах. Но зонтик тетушки Гедды снова метнулся вперед, как молния, и зацепил беглеца ручкой прямо за шею.
Говорят, будто старые девы за версту кофе чуют. А дым над трубой постоялого двора был настоящего кофейного цвета. Если бы не этот дым, тетушка Гедда ни за что не нашла бы дорогу.
— Шагай, слизняк! — скомандовала она и повела полузадушенного кривляку вниз по Бранте Клеву, определяя путь по запаху.
В прихожей человек-овца вдруг заблеял еще раз и попытался вырваться.
— Нет, нет! — всхлипнул он при виде грозно поднятого зонтика. — Я не бежать вовсе, только чулки снять!..
На башмаки «артиста» были натянуты красные чулки от трико.
