— То есть Бьянка Фальконе заказала его подружку? — воскликнул Джулиано. — Из ревности?

— Я тебе больше скажу, когда запахло жареным эта ненормальная заказала его самого, — припечатал Фалани, не сумев скрыть хищной улыбки.

— Чем это нам поможет? Где доказательства? — терпение не было добродетелью Алессандро Корелли. История чертовски интересная для того, чтобы посплетничать за чашкой кофе, но Алеку хотелось скорее добраться до сути. Времени и так было в обрез.

— Самый эпичный провал синьорины Фальконе был в том, что она действовала в обход папочки. Сама нашла исполнителей. Двух идиотов. Они не только не удостоверились, что парень точно мёртв, но и передали ему привет от неё.

— Что, так и сказали? — Джулиано нахмурился.

— Да, так и сказали. Привет тебе от Бьянки Фальконе.

Придурки решили поиграть в мафиози. Алек потёр лоб, не зная толком, что испытывал, то ли досаду от чужого непрофессионализма, то ли едва сдерживаемую радость от неё же. Повезло, что парнишка оказался живучим.

— Кино. Просто кино… — Данте нервно рассмеялся.

— Идиотов я нашёл. Они готовы всё подтвердить. Понимаешь, что мы имеем?

Они получили рычаг давления на Луку Фальконе. Не рычаг, огромный бульдозер, который выроет ему могилу и засыплет её. Лука Фальконе не захочет терять вторую дочь. Он не допустит, чтобы последняя его дочь пострадала от рук Корелли.

— Береги его, как зеницу ока, — Алек сжал зубы. Судьба дала ему один шанс на миллион. Он предвкушал, как сокрушит Фальконе.

Изабелла подкрашивала ресницы, стоя у трюмо в гардеробной Алессандро, среди его развешанных по цветам рубашек, костюмов, брюк, джинсов, разложенной по сезонам обуви, ящичков с часами, запонками, галстуками, где недавно она разыскала ту самую, которую едва не украла в день их первой встречи. Ей хотелось сделать себе из неё кулон и носить у сердца, как талисман. Она была внутри его жизни — где-то здесь притаилась ниша с её пока немногочисленными платьями. Она стала частью его жизни, и едва не лишилась всего этого из-за мимолетной смены настроения, приправленной внушительной порцией алкоголя. Она едва не позволила кому-то со стороны разрушить своё счастье. Эта Бьянка… Ведь она сестра его покойной жены! А ещё она исходила завистью и злобой, Изабелла, как женщина, чувствовала это. Алессандро был для Бьянки тем, кого она не могла получить и никогда бы не получила, что ей ещё оставалось? И Изабелла повелась. Как глупая девчонка. Глупая и наивная, забывшая вдруг, в каком мире живёт, кем она была, пока не встретила его. Алессандро Корелли случился с ней, словно лесной пожар — он сжёг всё, что было до него, и Изабелла беспечно думала, что начала жить заново, что прошлое никогда не настигнет её. Прошлое всегда будет напоминать о себе, но Алек… Алек вернул ей то, что она уже отчаялась получить — ощущение того, что она важна.

Она красила губы светлой, неброской помадой цвета загара и с ужасом вспоминала, как продиралась сквозь ветви и восставшие над почвой древесные корни, убегая со скачек. Как рыдала в такси, пойманном на дороге. Как вышла где-то на Квинсвуд-роуд и долго не могла найти отель. А когда нашла, с тем же ужасом поняла, что на неё смотрят там, как на проститутку. Мир за пределами золотой клетки был жесток и страшен, и Изабелла рыдала, сидя на продавленном матрасе в единственном оказавшимся свободном номере, оплаченном с её кредитки, но деньгами Алека. Она ненавидела себя за то, что так и не научилась быть благодарной.

Облачаясь в чёрное, закрытое до горла платье-миди, Изабелла вспоминала, как жутко замёрзла под вечер. В отеле (или только в её номере) были проблемы с отоплением, и она ничего не смогла с этим поделать, потому что портье — лысый, небритый мужик в растянутой толстовке, который так напоминал ей Хамфри и лицом, и жадными, вечно блестящими от похоти глазами — кажется, был пьян. Она боялась пускать его в номер. Она не смогла бы пережить насилие снова, не смогла бы снова убедить себя, что шла на это по согласию. Она бы просто погибла… Изабелла вызвала такси и сбежала, и истратила безумную сумму по счётчику почти за два с половиной часа пути до «Золотого берега». Она спешила обратно в свою золотую клетку. Туда, где оставила своё сердце.

Сидя на угольно-сером пуфе в гардеробной Алека, Изабелла надевала чёрные неброские лодочки и прокручивала в памяти самое ужасное из воспоминаний. Темнота. Пустая бутылка. Алек. Его бешеные глаза. Его пьяные слёзы. Она представить не могла, что однажды увидит его таким. Она не могла поверить, что Алессандро Корелли может что-то сломить.

«О, боже…»

Тогда он казался ей призраком, бледным оттиском того Алессандро Корелли, которого она знала. И она возненавидела себя за то, что оставила его в такой тяжёлый момент.

— Ты готова? — Алек заглянул в гардеробную. Он был бледен, весь карибский загар словно бы сошёл с него этим утром. Чёрный смокинг, чёрная рубашка и бордовые траурные цветы, он и сам казался мёртвым. Словно собирался на собственные похороны. — Я ещё раз повторюсь, что ты можешь не ехать, если не хочешь…

— Нет, Алек. Я буду с тобой. Я хочу быть рядом.

Алессандро кивнул и исчез за дверью.

В ту ночь он рассказал ей всё. Про жену, про брата, про отца… Рассказал без прикрас, чего стоила такая его жизнь, какая тьма скрывается за безупречным фасадом. Но Изабелла не испугалась, она лишь сильнее полюбила его. Лишь сильнее захотела ему счастья. Сегодня на похоронах Данте она будет рядом с ним. Сегодня она покажется его семье и тем подтвердит честность своих чувств.

Завершив образ чёрной шляпкой с вуалью, Изабелла вышла из гардеробной. Она нашла Алека сидящим на банкетке у выхода. Он смотрел в одну точку и почти не двигался. При свете дня его бледное лицо посерело, глаза впали и заострились скулы. Он будто снова и снова прокручивал в памяти тот злополучный вечер, когда чужая воля заставила его нажать на спусковой крючок.

— Милый, — она дотронулась до его плеча. — Ты ни в чём не виноват.

— Виноват, — глухо и зло ответил Алек. — Я мог остановить всё это.

— Он бы тебя убил.

— Не посмел бы.

— После всего, что ты рассказал мне о своём отце, я не была бы так уверена, — она обошла его со спины, поддела пальцами подбородок. — Посмотри на меня. Алек.

Его взгляд был словно колотый лёд, холодный и острый. В нём больше не было тоски и скорби, только отчаянная злоба, непредсказуемая, пугающая. Изабелла безуспешно пыталась угадать, куда она направлена, внутрь или вовне, и никак не могла угадать. Алессандро бесконечно о чём-то думал и почти ничего не обсуждал при ней. К ней он приходил за редким и оттого безумно желанным отдыхом для души — так он ей говорил. И Изабелла приняла это. Потому что безумно любила.

— Ты не виноват, у тебя не было выбора.

— Ты не представляешь, как я устал быть марионеткой, — он тяжело вздохнул, разгладил невидимые складки на бёдрах. Белый циферблат «Одемар Пике» — минималистичный, едва ли не скромный дизайн, чёрный ремешок, под цвет всеобщего траура — поймал солнечный блик. Непогода отступила, даже солнце вышло проводить младшего Корелли в последний путь.

— Я верю, когда-нибудь это изменится. Я всегда поддержу любое твоё решение.

Алек положил ладонь ей на поясницу, протянул к себе, прижался щекой к её тёплому, мягкому животу. А после резко встал, одёрнул пиджак, снял с ключицы брелок от «Ягуара».

— Пора. Не хочу опаздывать.

Изабелла кивнула и молча скользнула следом за ним в фойе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Старое кладбище Грейсленд было настолько большим, что впору было заблудиться. Изабелла никогда не была здесь — её родители были похоронены на кладбище Святого Бонифация, но и там она постоянно плутала, пока вовсе не бросила попытки навещать молчаливые могильные плиты, бывшие когда-то её семьёй. Она шла возле Алека, крепко держа его под локоть, своим прикосновением напоминая ему, что она рядом. Туфли слишком громко цокали — на кладбищах всегда была плотная, стоячая, как болото, тишина, и даже шумное дыхание сравнимо было со свистом ветра. Поразительно, но игравшие с сухими листьями порывы остались за воротами кладбища — даже ветер боялся беспокоить усопших. Алек плотно замолчал ещё в машине, и здесь не проронил ни слова — они тихо шли по главной аллее, и Изабелла от скуки рассматривала старые надгробия и памятники, многим из которых было больше двухсот лет.