— И ещё новость. Мои люди в полиции выяснили, что Осборн отозвал заявление о проникновении, — сказал ему Лео, и, немного помолчав, добавил. — Ты ничего мне не хочешь сообщить?

— Тебе отчитаться? — зло процедил Алек.

Всё то отеческое и покровительственное, что было в Фалани, вдруг начало его раздражать. Алеку вдруг мстительно захотелось указать ему на его место, несмотря на то, что именно Фалани организовал рискованную аферу с похищением и, казалось бы, имел право знать, во что ввязывается. Алек до зубовного скрежета не любил обсуждать свои решения — ему достаточно было критики отца за каждый неверный шаг. От Лео он не желал этого терпеть.

Фалани ничего ему на это не ответил.

— Дон Руссо обеспокоен текущими делами. Ты давно не был в особняке, — осторожно, словно делая шаг по минному полю, заметил он.

— Я заеду, когда вернусь.

— Когда вернёшься? — переспросил Фалани, делая акцент на последнем слове. В его голоса слышалось недоумение. Алек никого не посвящал в свои планы и посвящать не планировал.

— Я улетаю. На пару дней. Мне тоже иногда полагается отпуск, правда?

— Дон Руссо обеспокоен текущими делами. Ты давно не был в особняке, — осторожно, словно делая шаг по минному полю, заметил он.

— Я заеду, когда вернусь.

— Когда вернёшься? — переспросил Фалани, делая акцент на последнем слове. В его голоса слышалось недоумение. Алек никого не посвящал в свои планы и посвящать не планировал.

— Я улетаю. На пару дней. Мне тоже иногда полагается отпуск, правда?

Связь прервалась, разговор был закончен. Лео сунул телефон в карман и, поднявшись в кабинет приёмную, оставил пакет Селесте. Проследил — по старой профессиональной привычке следить за всеми и контролировать всё — чтобы она отнесла его в кабинет.

Лео чувствовал, чем ближе Алек к власти, тем сильнее он отгораживался от близких, тем выше строил вокруг себя стены — не стены, целые башни, с которых взирал на всех свысока. И эта несчастная девчонка с оленьими глазами — сильное чувство или каприз безграничного мужского эго? Лео не знал ответа на этот вопрос, но он его отчаянно беспокоил. Потому что когда-то он знал одну такую девочку.

 Бьянка Фальконе уже полчаса с шумом цедила горькую кофейную прослойку, продираясь сквозь приторную молочную пенку латте. Дрянь неимоверная. Что-что, а кофе в этом фитнес-клубе готовили отвратительный. Лучше бы смузи какой-нибудь заказала, с ним время тянулось бы не так скверно долго. Через обширное панорамное стекло, разделяющее бар и спортивные залы, она уже полчаса наблюдала, как её новый инструктор — Лэнс Мартин — красовался с боксерской грушей в зале боевых направлений. Он занимался без майки, словно бы намеренно демонстрируя любопытствующим идеальную вытесанную спину с широкими «крыльями», плечи и руки, на которых, казалось, видно каждую мышцу и вену. Не тощ и не перекачан, идеальный баланс мускул и жира — Бьянка закусила трубочку, оглушительно громко всосав в себя липкую смесь молока, кофе и воды. Хотелось бы проделать то же самое с его членом. Сидящая чуть впереди неё немолодая, но отчаянно молодящаяся блондинка с коричневой, изжаренной в солярии кожей обернулась и смерила Бьянку недовольным взглядом, Бьянка в ответ показала ей средний палец. Не она одна задержалась в клубе, чтобы полюбоваться на нового инструктора, но уступать она никому не собиралась. Бьянка Фальконе привыкла брать всё, что ей захочется.

Когда Бьянка впервые увидела Лэнса Мартина, он показался ей фриком: выбритые виски, длинные, скрученные в гульку волосы, цветные татуировки на спине, груди и предплечьях, кольцо в носу, пухлые, темно-бордовые губы, будто бы подчеркнутые татуажем. Не похож на нормальных — на тех, с кем она привыкла проводить время. Не похож на Алессандро Корелли — вылощенного, идеального, как картинка с журнала. Наверное, именно поэтому её так потянуло на Лэнса — полную его противоположность.

Ей было шестнадцать, когда Корелли в полном составе впервые переступили порог дома Фальконе с явным интересом к перемирию, сотрудничеству и кроме того, к их дочерям. Размазывая противоположным концом трубочки остатки молочной пены по стенкам стакана, Бьянка вспомнила, какой была тогда дурой. Ей было шестнадцать, у неё вовсю чесалось в причинном месте, хотелось любви и прочих радостей жизни, она загорелась Алессандро с первого взгляда, понятия не имея о том, что её в принципе никто не рассматривал — Алек и Габриэле уже успели познакомиться заранее, в более непринуждённой обстановке и, кажется, понравились друг другу. Быть в роли отвергнутой влюбленной дуры Бьянке Корелли чертовски не понравилось, а в шестнадцать лет любое светлое чувство легко обратить в ненависть. Она укреплялась в этом чувстве, слушая рассказы сестры о скуке семейной жизни, об угасшей страсти, о равнодушии, о прыщах на заднице и волосах в носу. Укреплялась, глядя на идеально подобранный галстук, на идеально начищенные ботинки, на идеальные до тошноты пальцы с маникюром, которыми Алессандро Корелли держал вилку и нож на семейных ужинах, зная, насколько на самом деле не идеален его внутренний мир. Она укрепилась в нём окончательно, когда сестры не стало. Боги, она бы трахнула Алессандро Корелли из одной только ненависти, чтобы после выставить его вон, как уличную потаскуху; жаль, что в этом мире — мире, принадлежащем мужчинам — такое в принципе невозможно. Она хотела убить его, увидев в «Империал» с какой-то потаскухой в тряпках от кутюр, и это всего спустя всего месяц после смерти Габриэле! Этих дешёвых потаскух видно за милю, слишком уж они стараются показать свою «светскость», оставаясь при этом насквозь фальшивыми. Кажется, она эту сучку уже где-то видела. Наверняка чья-то бывшая шлюха, а ведь Бьянка думала, что Алессандро Корелли куда более разборчив и брезглив, чтобы пихать член в чужих баб.

Когда Лэнс закончил тренировку и скрылся в направлении душевых, Бьянка с облегчением отбросила изжеванную трубочку, поднялась со своего места и бесцеремонно плюхнулась на стул, стоящий напротив блондинки. Фальконе вытащила из рюкзака три сотни и положила их на стол.

— Слушай, сходи купи себе сумочку или смотайся в клуб, трахни какого-нибудь бармена, а его оставь мне. Если будешь выпендриваться, твой банановый шейк окажется у тебя в декольте, окей? — произнесла она, перегнувшись через стол.

Бьянка знала, как её гаденькая, злая улыбочка действует на людей. Она делала её похожей на чокнутую маньячку. Блондинка спала с лица, но деньги взяла и удалилась молча и гордо. «Малолетки оборзели совсем», — бросила она перед самым выходом. Бьянка усмехнулась. Один бой выигран, остался ещё один. Небрежно забросив маленькую спортивный рюкзак на плечо, Бьянка направилась в зал боевых направлений.

— Поехали в отель, я оплачиваю.

Бьянка не стала церемониться, все эти традиционные предкоитальные жеманничанья были ей чужды. Капельки воды блестели на полностью обнажённом теле Лэнса Мартина, и она не была уверена, что вообще дотянет до отеля. Сгодилась бы даже скамья в раздевалке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты забавная, — он внимательно и чуть насмешливо оглядел её с высоты своего немалого роста, откинув в сторону полотенце. Бьянке пришлось сделать над собой усилие, чтобы смотреть ему в глаза, а не вниз. Вариант отказа она не рассматривала. — Лучше ко мне, не люблю, когда за меня платят.

Она бросила свою машину у клуба и села к нему на мотоцикл. Конечно же, у него был мотоцикл — такие парни не водят седаны. И, конечно же, маленькая, захламленная квартира — чёрт, как в таких люди вообще живут и как не дохнут в панике от клаустрофобии, но Бьянке было не до разглядывания интерьеров в ту ночь. Они ввалились в коридор, отчаянно целуясь и скидывая на ходу одежду. Бьянка кусалась, царапалась, срывала до хруста бельё — до невозможности жадная, она хотела всего и сразу. Лэнс со снисходительным смешком, которого она даже не заметила, позволил ей верховодить. Бьянка толкнула его на диван, вцепилась в пряжку ремня его узких джинсов.