Чем ближе они подходили к месту похорон, тем чаще мелькали вдоль дорожек чёрные спины охраны — Изабелла узнавала их по воткнутой в ухо гарнитуре и взгляду, цепкому, но в то же время отсутствующему. Широкая аллея вывела их к часовне, где проходила церемония прощания — там этих чёрных спин было гораздо больше. Приглашённые медленно плелись в сторону распахнутых дверей часовни и исчезали внутри, в дрожащем мерцании свечей, в тяжёлом запахе ладана и пионов. Белые, с переливами в бедно-розовый, цветы, казалось, были повсюду: на деревянных скамьях, у алтаря, у чёрных, как уголь, гробов с золотой вязью на крышке. Изабелла боялась подходить к покойным, но не смела отпускать Алека от себя ни на шаг. Она спряталась за его спину и старательно отводила взгляд, рассматривая бархатистые лепестки кудрявых роз, из которых был составлен её прощальный букет.

Никто не готовил речь, потому что никто не смог бы её внятно произнести — Джулиано, средний брат Алека, беззвучно плакал, закусывая губы, синьор Руссо и синьора Гарделия сидели в первом ряду с каменными лицами, плакали только двое — пожилые мужчина и женщина, наверное, родители Литы — и дети. Боже зачем было брать сюда детей?! Сколько им лет? Четыре, шесть, не больше. Изабелла замечала, как они вжимают головы в плечики стоит дону Руссо лишь поднять на них взгляд. Когда Алек подошёл к ним, чтобы обнять, они вяло позволили это ему, их лица были испуганными и смущёнными. Алессандро они тоже побаивались. Дети, как доверчивые котята, льнули к рукам бабушки и дяди Джулиано. И синьору Леопольдо Фалани они доверяли больше, чем родному деду. Расстановку сил и приоритетов в семье Изабелла с лёгкостью считала с маленьких детей — самых честных существ в этом мире. Самых пострадавших…

Изабелле было дурно от густого, дымного запаха смерти, у неё чертовски разболелась голова, и только тёплая рука Алессандро в её руке удерживала Изабеллу от побега на воздух. Здесь была его семья и самые близкие их друзья, не больше трёх десятков человек, и многие из них с интересом — а кто и с осуждением, словно Алессандро должен был навеки теперь остаться вдовцом! — поглядывал в её сторону. Но Изабеллу это больше не трогало. Она нужна ему, он нужен ей, а злые языки пусть давятся собственным ядом.

После проповеди священника, процессия двинулась вглубь кладбища. Семейный склеп с причудливо выписанной по камни буквой К притаился среди раскидистых ивовых деревьев. Внутрь вошли лишь работники службы захоронения и кровные родственники. И Изабелла — Алессандро не оставил её за дверьми. У него не было ни капли сомнения в том, что её присутствие уместно здесь. Зато были у Руссо — он, сидя в кресле-коляске, смотрел на неё так, будто хотел испепелить. Он действительно внушал страх, теперь Изабелла прекрасно Алека понимала.

Изабеллу ужаснуло то, что в семейном склепе были подготовлены места для всех, даже для живых — ниша на втором ярусе была прикрыта мраморной плиткой, где витиеватой резьбой по камню было выведено Алессандро Корелли. Распахнув глаза, она вопросительно взглянула на Алека, но он даже не понял её — для него это не было чем-то удивительным. Изабеллу поразило то, как обесценивалась его наиценнейшая жизнь, ярость так захлестнула её, что, шепнув Алеку «прости, мне душно» она вышла из склепа. На воздухе её накрыло — Изабелла расплакалась, прижимая ко рту скомканный кружевной платочек. Она плакала так горько, что не сразу заметила, что не одна здесь — Гарделия Корелли вышла из склепа минутой ранее. Высокая, статная, стройная — возраст не портил её, он придавал ей величия. Гарделия не плакала, она была преисполнена достоинства, как настоящая матрона, мать семейства.

— Изабелла.

Она первая дала знать, что заметила её, и, Изабелла, смутившись своей непочтительности, низко опустила голову — Гарделии Корелли хотелось поклониться. За всё то, что её заставили пережить. За то, какой сильной она при этом оставалась. За то, что она родила её любимого мужчину.

— Синьора. Скорблю вместе с вами.

— Скорбеть наш удел.

Гарделия не взглянула на неё, её взгляд, преисполненный вековой тоски и мудрости, устремился куда-то вдаль. Изабелла не могла оторвать от неё взгляд — синьора Корелли была похожа на статую. Такая же бледная, неживая, но до безумия красивая.

Церемония закончилась. У подножия могил положили последний букет. Гости отправились на обед, Алессандро — на деловую встречу, Изабелла — домой, приходить в себя. Она вспомнила знаменитую фотографию министра нацистской пропаганды Йозефа Геббельса — его запечатлели в тот момент, когда он узнал, что фотограф — еврей. На прощание Дон Руссо Корелли посмотрел на неё точно также. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​

Тюрьма округа Кук — крупнейшая в Чикаго — была расположена в центре Саут-Лондейла, в трёх часах езды от кладбища Грейсленд. Большую часть пути Алек преодолел за рулём, а после, оставив «Ягуар» на платной парковке, пересел в такси. В такси он переоделся в клетчатый твидовый пиджак и рыжее кепи, чёрные кожаные перчатки и тёмные очки — встреча с Фредерико Романо должна была оставаться тайной во избежание ненужных слухов. Консильери дома Корелли ожидал суда в комфортабельной камере со всеми удобствами: интернетом, телефонией и телевидением и эксклюзивной возможностью изредка и под бдительным присмотром принимать у себя посетителей. В его внешности не было ничего выдающегося, никакого намёка на величие — обычный мужчина, рост ниже среднего, худощавое телосложение, только взгляд — цепкий, расчётливый, холодный — выдавал в нём того, кто он есть. Уставный капитал «Чикаго нейшнл рэйлвей» был в два раза больше, чем у «Корелли консалтинг», одно лишь это вызывало безоговорочное уважение и неоспоримый факт необходимости прислушиваться к каждому его слову.

Когда Алек вошёл в камеру, Фредерико играл в шахматы сам с собой.

— Здесь чертовски скучно.

На нём была свободная серая униформа, такая непривычная, против его любимых строгих костюмов из тонкой шерсти. Фредерико Романо словно раздели и выставили голым на мороз под осуждающие взгляды толпы. Его осудят, уйдёт эпоха, когда всё было привычно, понятно, хорошо — Алек ощутил, как досада и бессилие что-либо изменить навалились на него бетонной глыбой, заставляя сутулиться, втягивать голову в плечи.

— Это моя вина.

— Не придумывай, ни мои, ни твои адвокаты не справились бы, — Романо жестом пригласил его сесть. Алек опустился на стул, пластиковый и чертовски неудобный, снял с доски фигуру чёрного короля, повертел её в руке. — Я знаю о брате, искренне соболезную. Он никогда не сделал бы того, в чём его обвиняют. Даже после смерти человек имеет право на оправдание.

— Мы делаем для этого всё.

Фредерико намекал на то, что расследование необходимо продолжить и найти всех тех, кто близок к их окружению, но верен Фальконе. Если Литу действительно подставили — она это утверждала — то нужно это доказать. Джулиано занимался этим прямо сейчас. Поначалу Алек отнёсся к этому скептически, но теперь с нетерпением ждал развязки.

— Сандро, времени у нас не много, поэтому я перейду к делу, — Романо оторвался от безмятежного созерцания шахматной доски и посмотрел Алеку в глаза. — Договора, которые я передал тебе через Данте, необходимо подписать и вернуть курьером в офис железки.

— Поясни, что ты задумал?

— Я знал, что против меня готовится заговор, Сандро. Я знал, что меня хотят предать. Но я продолжал верить…, — он вздохнул и, прежде чем продолжить, крепко сжал свою маленькую сухую ладонь в кулак. Ходили слухи, что в дело замешан кто-то из близких Фредерико, вовремя исчезнувший со всех радаров по программе защиты свидетелей. Алеку показалось нетактичным выпрашивать подробности. — Но я готовился. «Чикаго нейшнл рэйлвей» уже месяц как официально не существует. Я раздробил её на части и продал. Конечно, в надёжные руки. В твои руки, Сандро. Пятьдесят пять процентов акций железки так или иначе теперь под твоим управлением. Теперь те, кто хотят меня поиметь, не получат ничего. А когда я выйду, а выйду я очень скоро, моё дело снова вернётся ко мне. Ты расчистишь нам землю, Сандро, и нашему могуществу не будет предела.