— Ты не ломись, не ломись силою, — уговаривал меня дядька Кащей. — Ты слушай себя, силу свою слушай…

Я злилась. От того, что ничего не получалось, было стыдно и неловко.

— Вот что, — вздохнул Кащей. — Вспоминай, Премудрая, что да как ты чувствовала, когда волшбу успешную творила. Как вспомнишь, сумеешь ухватить ощущение в памяти, так и держись за него.

Дал напоследок совет, и откланялся.

Я проводила его до ворот, а затем, кажется, на мгновение всего отвлеклась — а когда снова повернулась, Кащея уже нигде не было, и накатанная дорога, уходящая от тесовых ворот, была пуста.

Словом, Кащей ушел, а я осталась.

Вспоминай, говорит, чувствовала, когда успешную волшбу творила...

Тут бы вспомнить, когда я ее творила-то, успешную волшбу!

Черепа отметаем сразу: это точно наследие старой карги. Моей волшбы там нет, в самый первый раз, когда у меня с ними установилась связь, это не я к ним подключилась — это они ко мне.

Как настырное устройство к незапороленному вай-фаю.

Когда “показывала силу” богатырям, точно помню, что чувствовала злость.

Когда “принимала присягу” лесных обитателей — просто хотела, чтобы они ушли до того, как наступит ночь.

Ладно. Об этом я буду думать, если не останется другого выбора. А пока что — стоит вспомнить о том, что с утра у меня был план. Визит Кащея его, конечно, отодвинул, но не отменил.

За размышлениями я успела войти в дом и почти уже поднялась по лестнице в горницу, когда снизу меня окликнул домовой.

— Матушка.. эта… тута… — он нервно теребил рубаху и явно не мог подобрать слов.

— Что, Гостемил Искрыч?

— Я эта… слушал, как ты нелюдю ентому сказывала, про ворота-то…

— Так и есть, — я кивнула, подбадривая и успокаивая. — Говорила.

— Так эта, матушка… Не могу я ворот твоих ни открыть, ни закрыть! Домовой я — моя сила в доме и заканчивается, а с воротами ты сама!

Так. Вот это новости. Вот это, так сказать, откровения.

Ладно, об этом я тоже подумаю позже.

Сделала шаг. Остановилась.

— Гостемил Искрыч… а Булат как же? Он же на конюшне, а не в доме, но с ним-то ты управляешься!

— Так сравнила, матушка! — домовой смешно встопорищил бороду. — Руками же, безо всякой волшбы!

— Откройся! Отворись! Приказываю!

Проклятый сундук поддаваться не желал.

Я перепробовала уже все методы — разве что пока не решилась одолжить у Ильи богатырский меч, чтобы использовать его вместо фомки.

Хотя возможность отыскать на хозяйственном дворе топорик и попросту снести к чертям петли — рассматривала вполне всерьез.

Пока не решилась: не было никакой уверенности, что не прилетит в ответ чем-то, не менее увесистым, чем топорик. Будет крайне обидно умереть, получив сдачи от сундука.

Ладно. Это пока тоже отложим!

Конечно, хотелось бы иметь более твердую позицию на грядущих переговорах, но можно обойтись и так.

По лестнице я спускалась с куда большим воодушевлением, чем поднималась по ней.

Комната, сени, крыльцо, стук топора, долетающий из-за избы, где Илья дисциплинированно колол дрова, и вот, наконец-то конюшня.

— Булат! Булатик… Ты ведь знаешь дорогу к Прекрасным и Искусницам?

— Знаю, вестимо! — янтарный глаз из-под черной густой челки блеснул любопытством. — В гости, нешто, собралась?

— Ага, в гости! — согласилась я. — Сейчас только…

“Оседлать-то я тебя сама не смогу!”, — добавила мысленно.

Гостемила Искрыча просить немного совестно — он же без всякой магии с этой здоровенной зверюгой как-то обходиться должен. Но ничего, у меня в хозяйстве целый богатырь есть!

Я решительно направилась на звук.

Чтобы вынырнуть из-за угла избы — и оторопело замереть.

Колоду, чтобы колоть дрова, Илья пристроил неподалеку от бани, и работал честно, без дураков — задний двор вокруг него был завален свежими дровами, нежно мерцающими свежими сколами, а вдали, под навесом ближе к забору, он уже начал укладывать поленницу.

Рубаху Илья то ли снял, чтобы не замарать, то ли попросту поленился надеть после того, как оборачивался псом и выходил на Кащея рычать.

Он брал очередную чурку, ставил на колоду — взмах, взмах, взмах… Поленья только успевали разлетаться.

Мышцы перекатывались под дубленой кожей, разогретые работой. Тяжелый топор-колун порхал бабочкой.

На какое-то время а забыла, зачем пришла.

И что куда-то ехать собиралась.

Так. Так, Лена, отмирай.

— И… Илья!

“Лучше б ты Гостемила Искрыча позвала” — намекнул мне самой этот комариный писк.

Я прочистила горло, чтобы повторить, но он и так услышал — доколол чурку, подхватил рубаху, ею же утерся (меня чуть не уронило в обморок прорисовавшимися рельефами спины), и только потом пошел ко мне, на ходу одеваясь.

— Звала ли, матушка?

“Шлеп!” — раздалось у меня в голове.

Это меня с небес на землю спустило.

Коня он заседлал быстро, уверенно и… красиво, что ли?

Скупые, экономные движения человека, знающего что делает.

Булат посматривал на него сквозь челку и вовсю куражился: то переступит не ко времени — да так, что копытом своим здоровенным, с тарелку, того и гляди наступит на мысок сапога, то крупом поведет, норовя притереть богатыря к стенке стойла… Илья справлялся, словно вовсе не замечая конских выходок. Но замечая — потому что ни разу обормоту его задеть не удалась.

Я поймала взгляд Булата, строго и недовольно посмотрела ему в глаза. Многозначительно, предупреждающе сощурилась. Он зафыркал, затряс головой — но дурить перестал.

Н-да. Транспорт мне достался беззлобный, но вредный. Спасибо хоть на меня, на хозяйку, не бузит.

— Готово.

Я завертела головой, прикидывая на что бы мне встать, чтобы достать до стремян… Илья вздохнул, и подхватив меня за талию, усадил в седло.

— С… спасибо! — поперхнулась я воздухом, и торопливо перекинув ногу через луку седла, принялась нашаривать стремена.

— Не на чем! — отрезал хмурый богатырь, и развернулся, чтобы уйти.

— Погоди! Как дрова нарубишь, баню истопи и сам первым парься.

— Это еще на что?

А сам насупился, глядит на меня с подозрением.

— На что-на что… вернусь, жрать тебя буду! На лопату, и в печь. Так что ты смотри, хорошо парься!

Придурок!

— Как скажешь, матушка, — согласился Илья.

И пока я решала, почудилась мне насмешка или нет, Булат деловито шагнул вперед, вынося меня из на свежий воздух — и мимоходом, будто бы случайно, притер богатыря к стене конюшни.

И, конечно, мне бы следовало одернуть нахала (копытного), но я вместо этого позлорадствовала, что оперативного простора, чтобы увильнуть, Илье на этот раз не хватило.

Нет, это, разумеется, хорошо, что он расчехляться начал — но чего сразу язвить-то, чего язвить?!

Возле ворот решила не рисковать и действовать проверенным способом:

— Гостемил Искрыч, открой мне, пожалуйста, ворота.

Створки медленно и беззвучно подались в стороны. Но вот чудилась, чудилась мне в их движении некая задумчивость — словно они не были уверены, а надо ли? Словно сомневались.

Как и я.

— Ну что? Куда в первую голову?

Конь подо мной чуть ли не приплясывал — но сдерживался, помнил, какая на нем умелая наездница.

— Давай для начала Прекрасным. И вот что… Ты скакни так, чтобы киломе… версту-другую не допрыгнуть. Сделаешь?

— Да отчего б не сделать, хозяйка? — удивился Булат. — Сделать-то сделаю… Да только зачем бы тебе?

— На лес её взглянуть хочу, — неохотно отозвалась я.

Неохотно — потому что сама не могла бы сказать, зачем мне это нужно и что я хочу там увидеть.

Но Булат ничего переспрашивать не стал — для него моё “надо” аргументом было исчерпывающим и в уточнениях не нуждалось.

Он знакомо переступил на месте, попятился назад — и я предусмотрительно вцепилась в луку седла, по опыту уже зная, что в поводьях, вот ведь подлость, совершенно не за что держаться!