Говорили, будто Джером одним ударом отправил ее в нокаут. И что ей едва не удалось осуществить свой безумный план: пожар успел разгореться вовсю, прежде чем его погасили, а ремонт обошелся в целое состояние.

А теперь представь, Квинн, какую опасность представлял собой пожар в те времена. Тогда у нас еще не было насосов по берегу болота, и из города еще не подвели воду. Этот дом мог в мгновение ока сгореть дотла. Но этого не случилось. Блэквуд-Мэнор спасли.

Разумеется, Джером посадил Ревекку под замок до самого возвращения Манфреда, не оставив ей ни свечей, ни ламп.

Можешь себе представить, Квинн, как тяжело было Джерому, черному слуге, брать на себя такую ответственность. Ревекка, запертая в темноте, обзывала его через дверь «черномазым», грозила ему линчеванием и всеми другими ужасами, какие только могла придумать. В те дни действительно еще линчевали людей. Насколько я знаю, судов Линча у нас в округе не было, но в других местах они все-таки практиковались.

Ирландская беднота никогда особенно не благоволила к черным, можешь мне поверить, Квинн, и угрозы Ревекки привезти сюда из Нового Орлеана всю свою родню здорово напугали Джерома, Ору Ли и Перчинку, а также всех их родственников.

Но они никак не могли выпустить Ревекку, поэтому она продолжала вопить и бесноваться в темноте.

Наконец вернулся Манфред. Увидев размеры разрушения, осознав, что чуть не лишился дома, Манфред озверел, вытащил Ревекку из постели, где она, обессилев, только тихо стонала и плакала, и накинулся на нее с кулаками. Он долго бил ее, пока Джером и Ора Ли своими криками не заставили его остановиться.

Джером был недостаточно силен, чтобы удержать Манфреда, и он никогда бы не осмелился ударить своего хозяина, но Ора Ли остановила избиение, просто подняв такой крик, что на него сбежались все цветные и белые слуги.

Ревекка, которая, безусловно, была одним из самых неразумных созданий на свете, орала во все горло, что Манфред обещал жениться на ней, что она станет его женой или умрет прямо здесь, что она никогда не покинет этот дом. Родственники Жасмин, как могли, удерживали ее, умоляя Манфреда больше не распускать руки.

Кипя от ярости, он послал за ее сундуком. Именно Манфред и побросал кое-как все вещи Ревекки в сундук, а затем велел людям отвезти ее на границу своих владений и выбросить там вместе с пожитками. Потом он швырнул в нее пачку денег, и они осыпали ее дождем, пока она в полубессознательном состоянии лежала на полу.

Но порочная и глупая девчонка поднялась, подбежала к Манфреду и, вцепившись в него, заверещала: “Манфред, я люблю тебя. Манфред, я не могу без тебя жить. Манфред, я не стану без тебя жить. Манфред, вспомни Неаполь. – (Люди потом долго повторяли эту фразу: “Вспомни Неаполь”.) – Манфред, вспомни, я твоя Ревекка у колодца, я вышла за водой, чтобы стать твоей невестой. Взгляни на мою камею, Манфред. Я пошла за водой, чтобы стать твоей невестой”.

И вот тогда он спустил ее вниз по лестнице, выпихнул из дома, протащил по лужайке мимо кладбища, доволок до пристани, а там швырнул в пирогу, забрался следом сам и оттолкнулся от берега. Когда она попыталась приподняться со дна пироги, он пнул ее ногой, и она снова упала.

Это был последний раз, когда кто-то видел Ревекку Станфорд.

Две недели спустя Манфред вернулся домой. Увидев посреди комнаты сундук Ревекки, он рассвирепел и велел Джерому оттащить сундук наверх.

Позже Ора Ли нашла в верхнем ящике бюро бархатную коробочку, в которой оказались несколько камей и записка, написанная почерком Ревекки: «Первые камеи, подаренные Манфредом. Неаполь». И была проставлена дата. Ора Ли хранила у себя эти камеи по меньшей мере год, не желая, чтобы их выбросили, так как они были очень красивы. Потом она отдала их Манфреду, а тот попытался подарить их Камилле.

В ней все еще жила ненависть к Ревекке, и, честно говоря, эта ненависть даже со временем не прошла. Камилла не желала даже дотрагиваться до камей, так что Манфред продолжал хранить их у себя. Время от времени он доставал их и разглядывал, что-то бормоча себе под нос.

Когда отец женился на моей матери, Манфред предложил ей камеи, но отец не позволил жене принять подарок, ибо тоже вспоминал Ревекку только с ненавистью.

Потом, когда я немного подросла, Манфред отдал камеи мне. Я была тогда десятилетней девочкой, и все, что говорил тогда старик, казалось мне странным, диким и непонятным».

...И тут тетушка Куин рассказала мне ту историю, которую мы слышали от нее сегодня вечером, о диких выходках Манфреда. Правда, из того первого рассказа, адресованного юноше восемнадцати лет, она исключила некоторые подробности...

«Я взяла камеи, не думая ни о чем плохом, – заявила тетушка, – о Ревекке мне было ничего не известно, а ее историю я услышала лишь много лет спустя.

К тому времени я уже начала коллекционировать камеи, и у меня собралось их около десятка, когда я наконец рассказала отцу о том, как Манфред положил начало моей коллекции. Но историю Ревекки я услышала вовсе не от отца. Мне рассказала ее Ора Ли – знаешь, как это бывает: языки развязались за кухонным столом. По правде говоря, Ора Ли испытывала симпатию к Ревекке, ибо понимала бедную ирландскую девушку, которая захотела для себя лучшей доли, которая боялась своего жестокого отца-ирландца и мамаши, наполовину немки, наполовину ирландки, и которая побывала на далеком итальянском берегу вместе с Манфредом, когда он во время обеда при свечах собственноручно приколол к ее кружевной блузе первую камею на сюжет «Ревекка у колодца».

К тому же Ора Ли уверяла, что Ревекка с самого начала не была жестока к детям или кому-нибудь другому, а изменилась постепенно, со временем, по причине недовольства своей жизнью. На самом деле во всем виноват был Манфред, закоренелый тиран.

И, как говорила Ора Ли, к старости она начала лучше понимать Ревекку. Ора Ли полагала, что Ревекка была убита на болотах – можешь в этом не сомневаться, – но я хочу сказать о другом: к старости Ора Ли начала оправдывать все поступки Ревекки, но одного не простила никогда: жестокости по отношению к Камилле.

Рассказывая мне все это, Ора Ли умоляла никогда, ни при каких обстоятельствах не упоминать имя Ревекки при отце или моей тете Камилле.

«Твоя тетушка Камилла к тому времени уже была погублена, – рассказывала мне Ора Ли. – Бедная девочка всегда была болезненной, а тут она вообще замкнулась в своей скорлупке и никогда больше оттуда не показывалась».

Но вернемся к истории твоего знаменитого предка, – спохватилась тетушка Куин, – я и без Оры Ли знала, что он еще много лет продолжал привозить в этот дом ирландских девушек и каждый раз селил несчастную в своей спальне наверху. Мне исполнилось двадцать или около того, когда мама рассказала, как незадолго до моего рождения отец умолял старого тирана оставить свои дурные привычки, хотя бы ради внучки, которая вот-вот должна была появиться на свет.

Старик расшумелся, выругался, ударил кулаком по столу так, что загремело серебро, но в конце концов согласился. Ради невестки он бы и пальцем не пошевелил, но ради внучки – что ж, он готов. Вот так и получилось, что Манфред освободил лучшую комнату наверху, в которой обитаешь теперь ты, мой дорогой племянник, и переехал сюда, в заднюю половину дома. Но даже первые годы моей жизни – когда я была еще совсем маленькой и ничего не могла запомнить – он потихоньку приводил сюда женщин через заднюю дверь.

Смена комнат имела огромное значение для всех. Местный священник, отец Фларети, перестал захаживать к Манфреду из-за его нечестивого поведения, а к тому времени, когда мне исполнилось десять и старик подарил мне камеи, он превратился в жалкую слюнявую развалину, беснуясь в одиночестве и стуком своей клюки стараясь привлечь внимание каждого, кому случалось пройти мимо двери.

Моя мама стала официальной хозяйкой Блэквуд-Мэнор, потому что тетя Камилла была сломленным созданием и никогда бы не сумела занять это место.

Что касается сундука, то, наверное, я забыла о нем, и он превратился в один из многочисленных чердачных сундуков, в которых хранят старую одежду. Разумеется, я всегда собиралась подняться и исследовать чердак, но как только, бывало, подумаю, с каким беспорядком придется там столкнуться, так весь пыл проходит, да и у других его тоже не было.