Что касается ужина, то нам всем предстояло присоединиться к тетушке Куин, которая расположилась во внутреннем дворике, мощенном плитами, среди отреставрированной плетеной мебели.

«Эта мебель Ревекки, – пояснил я Моне. – Мы с Ревеккой... это было во сне... пили вместе кофе, сидя в этих самых плетеных креслах. Сейчас увидишь».

И я тоже увижу, подумал я. Сейчас я увижу, в точности ли совпадает обстановка с моим сном, потому что я мог все нафантазировать, когда бродил среди мебели, ничего не понимая.

Пока мы шли к дому, я взглянул на краснеющее и темнеющее небо и вновь ощутил панику. Но прогнал ее прочь. Наступил час живого радостного общения, и я мысленно готовился к нему.

Быстро поискал глазами Гоблина. «Идем, побудь с нами». Я попытался улыбнуться ему, но, думаю, он догадался о моих страхах. Хоть он и не умел читать мои мысли, зато умел читать по лицу.

Стоило мне увидеть гарнитур белой плетеной мебели, как я тут же признал в нем тот, что видел во сне. По спине у меня побежали холодные мурашки, удушливой волной нахлынула паника, так что я чуть не застучал зубами.

В голове у меня звучал голос Ревекки, и я боялся, что опять отключусь. Когда я описывал эти приступы дурноты врачам в Мэйфейровском медицинском центре, то те говорили о кратковременных припадках.

Но как мог такой диагноз объяснить происходящее – что я видел перед собой мебель, приснившуюся мне когда-то во сне? А дело, видимо, было в том, что версия с припадками здесь не годилась.

«Мона, любимая, – сказал я, когда мы приблизились к столу, – ты мне нужна».

«Больше всего в этом мире тебе нужно поговорить со Стирлингом Оливером», – ответила она, но я заметил в ее взгляде страсть, я увидел, что она сдерживается, я увидел свидетельство того, что наши отношения развиваются.

«А всем нам нужно поужинать», – сказала тетушка Куин, приветствуя меня поцелуем. Потом она поцеловала и Мону.

«А знаешь, дорогая, – сказала тетушка Куин, – ты по-настоящему красива».

Тетушка Куин принарядилась для ужина: мешковатое платье из бежевого атласа, длинные нитки жемчуга, камея у горла и блестящие туфли на шпильках, какие я еще не видел. Полоска на туфлях, закрывавшая пальчики, была усыпана бриллиантами, и великолепная камея, изображавшая Аполлона с лирой, была тоже обрамлена крошечными бриллиантиками.

Кресло и стол, накрытый к ужину, освещал мягкий свет прожекторов со стороны дома, а также кольцо свечей в фонарях-«молниях». Плетеная мебель с большим количеством мелких деталей была прекрасно сконструирована – за такой гарнитур любой антиквар с готовностью выложил бы целое состояние – и, пока я рассматривал все эти кресла и диван, я вспомнил атмосферу сна. Ревекка произнесла мне на ухо: «Рыжеволосая сучка». Во сне я попробовал кофе. Ощутил холодок, пробежавший по всему телу. Снова заговорила Ревекка: «До тех пор, пока все здесь не сгорит дотла». Меня накрыло волной ужаса. «Жизнь за мою жизнь. Смерть за мою смерть».

Мы уселись в свежевыкрашенные плетеные кресла, Гоблин, как всегда, разместился слева от меня. А ведь я даже не подумал попросить для него отдельное кресло.

Меня переполняли другие чувства. Едва взглянув на Мону, я захотел тотчас отнести ее наверх, в свою спальню. Но тут сквозь радостные мысли прорвалось воспоминание о страданиях Ревекки, являвшейся мне во сне. Может, этот сон и был ее местью? Сжечь дом дотла? И другого средства избавления не существует? «Жизнь за мою жизнь...» Усилием воли я постарался переключиться на то, что происходило сейчас вокруг меня. Ради Моны я должен быть мужчиной. Сейчас не место и не время превращаться в какой-то неестественный гибрид.

Жасмин, изумительно выглядевшая в приталенном фиолетовом костюме с легкой белой блузкой, принесла нам цыпленка с эстрагоном и рис. Большая Рамона, как всегда в накрахмаленном белом фартуке, разливала вино.

Я видел, что тетушка Куин сотворила с Жасмин какое-то чудо. Жасмин, видимо, осознала перемену своего статуса, в ней появился блеск, и уж конечно, не я был тому причиной.

«Взгляните на туфельки этих прелестных дам, – обратился я к Нэшу и Моне, – так и хочется поцеловать их ножки».

«Ешь лучше свой ужин, маленький хозяин, – едва слышно произнесла Жасмин. – Моих ножек тебе не целовать».

Мона расхохоталась.

«Ничто не доставляет такого наслаждения, как излишество, – заметил с улыбкой Нэш. – Должен сказать, для меня огромное удовольствие находиться здесь среди всего этого великолепия. Я нигде не слышал такого пения цикад, кроме как здесь, в Луизиане».

«А как ты провел день? – поинтересовался я. – Мне кажется, полюбив Мону, я перестал обращать на тебя внимание, но, когда знакомишься со своей будущей женой, уже ни о чем другом думать не можешь. Я стал счастливым безумцем».

«Так и должно быть, – ответил он. – А обо мне не стоит беспокоиться. Здесь все внове для меня, буквально все завораживает. Я прекрасно провел время. После обеда поспал подольше, а затем получил огромное удовольствие, знакомясь со знаменитой коллекцией камей твоей тетушки Куин».

«Камеи, – произнесла Мона. – Значит ли это, что у вас больше камей, чем мы видели в витрине гостиной?»

«Намного больше, – ответила тетушка Куин. – Я собирала их всю жизнь, и ты можешь себе представить, как это долго. – Она сменила тему: – Предлагаю тост за Мону Мэйфейр, нашу прелестную молодую гостью, и за Нэша Пенфилда, который вскоре повезет нас в большое турне, и за моего внучатого племянника, который с сегодняшнего дня вступил в свою часть наследства».

«Мона едет с нами в Европу, тетушка Куин, – заявил я. – Не могли бы мы каким-то образом выехать до полуночи? Мона отправится в путешествие в качестве моей новобрачной».

Мона слегка вздрогнула, но не рассмеялась. Она лишь подарила мне ослепительную улыбку, а затем наклонилась и смело поцеловала в щеку.

«Ты в самом деле готов жениться на мне сегодня вечером? – спросила она. – Мне кажется, ты действительно до обалдения в меня влюбился».

«Раз и навсегда, – сказал я. – Но нам необязательно ждать церемонии. Мы могли бы вылететь сегодня и пожениться в Париже. Тетушка Куин все время так делает... то есть летает. Нам, конечно, понадобится твой паспорт, но я поеду с тобой в твой дом...»

«Дорогой, – сказала тетушка Куин, – думаю, в этом нет необходимости. Мне кажется, приехали Мэйфейры».

Огромный черный лимузин, такой же как у тетушки Куин, хрустел по гравию подъездной аллеи, неуклюже подкатывая к парадному крыльцу, где и остановился.

Мона обернулась, затем снова села, как прежде, и взглянула на меня. В ее глазах стояли слезы.

«Тарквиний, – сказала она, – ты действительно хочешь увезти меня сегодня вечером?»

«Да, не сомневайся! – воскликнул я. – Тетушка Куин, ты ведь всегда хотела, чтобы я поехал в Европу, чтобы я стал образованным! Нэш, ты сможешь обучать нас двоих». – Я был готов умереть за Мону, я знал это. Я был готов сразиться с любым из той машины.

«Нэш, – сказала тетушка Куин, – ступайте и поприветствуйте их за меня, дорогой. Я верю, что охранник собирается что-то предпринять. Отзовите его, а то я не успею пересечь лужайку на таких каблуках. Побудьте нашим представителем, хорошо, дорогой?»

Мона тем временем быстро перечислила тех, кто приближался к нашему столу: Райен Мэйфейр, юрист и отец Пирса, доктор Роуан Мэйфейр и ее муж, Майкл Карри. Разумеется, я поднялся, но Мона осталась сидеть, и тогда я зашел за спинку ее стула и положил руки ей на плечи. Таким образом я оказался спиной к тем, кто сейчас шагал по лужайке. Я повел себя грубо. Я собирался с силами для битвы.

«Не волнуйся, моя храбрая Офелия, – едва слышно произнес я, – ты не погибнешь, пока жив этот смелый Лаэрт».

Но самым любопытным для меня был не громкий стук собственного сердца, а настороженность, почти враждебность на лице тетушки Куин. Тем временем маленькая делегация подошла к столу, обогнув меня слева, Нэш тут же пригласил их присесть, а сам отправился на поиски дополнительных стульев.