Вам хочется крутить головой во все стороны, прыгать, быть может, валяться, а вашу морду стягивают всякие ремешки, во рту — трензель, на глазах — шоры! Нет, нет! Я не жалуюсь. Подобное состояние взрослой лошади — в порядке вещей. Но иногда становится тяжело, и никакая воспитанность уже не в силах сдержать ваших чувств. В особенности я мучился, когда пробежка оказывалась слишком короткой. Энергия еще бурлила во мне, а меня возвращали в денник. Пока наступало время новой прогулки, я весь исходился от нетерпения. Тело переставало мне подчиняться. Я знал, что должен вести себя хорошо, но ноги не слушались. Они прыгали, бегали, и даже наш конюх Джон ничего не мог с этим поделать. Я понимал, что Джону видеть такое не слишком приятно. Другой конюх, наверное, не удержался бы и как следует меня наказал. Но Джон никогда не выходил из себя.

— Спокойно, спокойно, мой мальчик, — ласково уговаривал он. — Сейчас как следует пробежимся, и зуд в ногах у тебя пройдет.

Он садился верхом на меня. Как только мы проезжали деревню, Джон переходил на рысь, и я мог бежать так хоть несколько миль подряд, пока не уставал. Когда Джон снова ставил меня в конюшню, я пребывал в превосходном расположении духа.

— Отдыхай, отдыхай, Черный Красавчик, — говорил на прощание мне добрый конюх. — Теперь лишняя сила из тебя вышла.

Я провожал его благодарным взглядом. Он разбирался в чувствах молодого коня. К сожалению, часто бывает наоборот. Молодая горячая лошадь не знает, куда деваться от избытка энергии, а непонятливый конюх считает ее капризной. Вместо того чтобы дать вам как следует пробежаться, конюх вас бьет и пугает, а потом еще не может понять, отчего ваш характер портится день ото дня.

Какое счастье, что Джон был совсем другим! Он понимал: все мои фокусы происходят от незагруженности и расцвета сил. Когда ситуация выходила из-под моего контроля, Джон просто подыскивал для меня дело, и я успокаивался. Конечно, бывали случаи, когда он был вынужден прибегнуть к угрозам. Но мы так хорошо понимали друг друга, что Джону не приходилось пускать в ход хлыстик. Достаточно ему было чуть жестче усесться в седле или потянуть резко повод, и я брался за ум.

Замечу, что изредка мне и моим новым друзьям все-таки выпадали часы настоящей свободы. Обычно это случалось летом по воскресеньям, когда погода была хорошей. Делами в такие дни никто из хозяев не занимался. Церковь была совсем рядом с домом сквайра. Они с женой туда шли пешком. А нас, лошадей, выпускали резвиться в паддок или среди старых яблонь. Какой мягкой и сочной была там трава! Как свеж и пленителен воздух! Пара-другая часов в такой обстановке, и мы вновь начинали чувствовать себя личностями. Иногда мы пресыщались травою и вольными играми еще до того, как нас отводили в конюшню. Тогда, стоя под сенью большого каштана, мы неспешно беседовали, и это тоже было прекрасно.

Именно под этим каштаном мы однажды разговорились с Горчицей. Сперва она долго расспрашивала меня о детстве. Я постарался ей все рассказать как можно подробнее. Внимательно меня выслушав, Горчица вздохнула.

— Если бы со мной в детстве так хорошо обращались, характер у меня сейчас был бы тоже прекрасный, — с грустью произнесла она. — А теперь, боюсь, никогда мне не стать покладистой лошадью.

— Почему? — удивился я.

Тут-то Горчица и поведала мне печальную повесть о первых годах своей жизни.

— Детство у меня было совсем другим, — говорила она. — Вокруг меня не оказалось никого доброго или хотя бы такого, для кого я бы хотела стараться. С мамой мне тоже не удалось побыть столько, сколько хотелось бы. Едва я перестала нуждаться в ее молоке, нас разлучили. С тех пор я проводила целые дни на лугу вместе с уймой других жеребят. Когда я среди них появилась, они не выразили никаких чувств. Я отвечала им такой же холодностью. В результате мы перестали обращать друг на друга внимание. У тебя, Черный Красавчик, был добрый хозяин. Мой хозяин был тоже красивый и добрый, но он с нами не занимался. Он поручил меня заботам конюха. Не скажу, что это был плохой конюх. При нем я не мерзла и не голодала. Но ждать от него ласки или внимания было бессмысленно.

На лугу никакой жизни не было от мальчишек. Проходя мимо, они кидали в нас камни. Мы от них бегали по всему лугу, а мальчишки смеялись. В меня им ни разу не удалось попасть. А в одного жеребенка попали. Камень так сильно рассек ему голову, что, наверное, у него на всю жизнь шрам остался. Из-за этого я до сих пор терпеть не могу мальчишек. Может быть, среди них и бывают вполне хорошие, но мне кажется, что все они — враги лошадей.

Когда я подросла, на луг явились люди. Они хотели меня поймать, но я от них убегала. Так продолжалось довольно долго. Наконец, они загнали меня в угол. Один из людей вцепился мне в челку. Другой — больно схватил за нос. Они держали меня так крепко, что я начала задыхаться. В это время подбежал еще какой-то мужчина. Он с силой засунул мне в рот трензель и закрепил уздечку на голове. На этом мои мучения не прекратились. Один из мужчин грубо потянул меня за уздечку, а другой нахлестывал меня сзади.

Увы, страдания мои только начинались. С того самого дня люди стали словно нарочно запугивать меня своей силой и грубостью. Хуже для таких лошадей, как я, ничего не придумаешь. Замечу тебе, Черный Красавчик, что отношусь я к старинному роду очень горячих и чистых кровей. Гордость и норов присущи всем моим предкам. Если с нами обращаются ласково и по-доброму, мы с радостью делаем то, о чем нас просят люди. Но людям, которые меня окружали, даже в голову не приходило о чем-то ласково попросить. Они просто показывали мне свою силу. Им казалось, что они могут сломить злою волю. На самом же деле их поведение вызывало во мне упрямство. Чем хуже со мной обращались, тем упорнее я отстаивала свободу.

Единственный человек в той конюшне, с которым я могла бы подружиться, был самый главный «хозяин по имени мистер Райдер. Но он поручил — объезжать меня сыну и еще одному противному конюху, а сам только изредка спрашивал, как дела. Мистер Райдер, наверное, полагал: раз его сын статен, красив и молод, значит, и с лошадьми будет обращаться как подобает. Как же старый хозяин ошибся!

Этого сына звали Самсоном. Он действительно был очень силен и часто хвалился, что еще не нашлось такой лошади, которая смогла бы скинуть его. Но в отличие от отца у Самсона совсем не было доброты. По-моему, он не обладал вообще ни одним благородным качеством. Даже взгляд у него был противный, а руки его я просто ненавидела.

С самых первых мгновений мне стало ясно: Самсон просто из кожи лезет, чтобы сделать меня покорной. Но я твердо решила, что такому не быть. Именно в этот момент я дала себе клятву, что стану той лошадью, которая первой скинет с себя Самсона.

При этих словах Горчица с силой топнула передней ногой. Я понял, что даже спустя много времени воспоминания о Самсоне вызывают у нее ярость.

— Когда я не понимала Самсона или отказывалась исполнять глупые его приказания, — продолжала печальный рассказ моя подруга, — он гонял меня по кругу на поводу до тех пор, пока мои силы окончательно не иссякали. Однажды Самсон особенно усердствовал в своих издевательствах. Когда он, наконец, оставил меня в покое, я в изнеможении легла на бок и вновь поклялась отомстить. Только на этот раз это была не просто клятва. Терпение мое совершенно иссякло, и я решила, что завтра же приведу свой план в исполнение.

На следующее утро мой мучитель явился чуть ли не на рассвете и начал свои обычные грубости. Сперва он гонял меня по кругу до изнеможения. Потом, не дав мне как следует отдохнуть, пришел снова. Он запихнул мне между зубов какой-то особенно противный и неудобный трензель, больно сдавил мою голову ремешками уздечки, оседлал и, что называется, плюхнулся в седло. Мое возмущение достигло такой сильной степени, что я не выполнила первую же команду Самсона. Он разозлился и сильно дернул за повод. Неудобный трензель поранил мне губы. Стало так больно, что я взвилась на дыбы. Это еще больше вывело из себя Самсона, и он пустил в ход хлыст. Тут все мое существо бесповоротно восстало.