Она натянуто смеется. – Верно.

Я не знаю, из-за чего Найэль чуть не расплакалась, но как только мы сворачиваем к киоску с мороженым, она снова полна жизни и беззаботна, как будто ничто ее не волновало.

Я не придумал, как заставить ее рассказать мне все, что она не хотела, чтобы я знал. Мне нравится Найэль такая, какая она есть, несмотря на то, что я не знаю, почему она стала такой. И я на самом деле не уверен, что хочу знать больше. Я скорее позволил бы ей быть той, кем она хочет быть.

* * *

Оставшаяся часть недели проходит слишком быстро, и завтра утром я должен лететь в Орегон, чтобы провести Рождество в кругу семьи.

– Расскажи еще раз о своей семье, – просит Найэль, сидя рядом со мной с миской попкорна и коробкой арахиса. – Твоя мама одна из… шести детей?

– Семи, – поправляю ее я. – Она родилась второй. Для удобства мы говорим, что есть два дяди, один из которых на два года старше, а другой на два года младше моей мамы, и три тети, которые родились с разницей в два года. Ну, и Зак. Он – ошибка.

– Кэл, это ужасно, – ругает меня она.

– Ну да. Он на 11 лет младше моей тети Элен. Он всего лишь на год старше моего брата Шона. Никто не ждал его появления.

– Ты в его дом собираешься завтра ехать?

– Да. Раньше это был дом, где они всей семьей проводили каникулы. Но сейчас там живет Зак. Одна половина моей семьи приезжает туда, а другая половина – к моей тете Ливии в Огайо. Каждый год мы меняемся. Только так можно собрать всю семью под одной крышей.

– Я бы хотела иметь большую семью, – говорит она, поднимая глаза так, как будто может себе это представить.

– Ты можешь одолжить мою в любое время.

Найэль запихивает в рот целую горсть попкорна и добавляет сверху арахис.

Я смотрю на нее с отвращением. – Это не может быть вкусно.

– Это самая лучшая вещь после мороженого и сахарной глазури, – заявляет Найэль. – Дай руку.

Я неохотно подчиняюсь. Она кладет в мою ладонь небольшое количество попкорна и пару орешков. Я недоверчиво кладу все это себе в рот.

– Ммм, – говорю я, приятно удивившись. – Лучше, чем чипсы, политые шоколадом. Они были отвратительны.

Найэль смеется.

– Ничего, что ты остаешься у Элейн? Я оставлю тебе ключ, если ты захочешь вернуться сюда.

– Не надо. Все замечательно. Мы кое-что запланировали. - Она сжимает кулаки, и ее глаза светятся так, как это бывает, когда она едва сдерживает волнение. – У нее есть чердак со старинной одеждой. Мне давно пора на чаепитие.

– Я никогда не смогу сказать то же самое про себя.

Найэль улыбается. – Да, ты всегда исчезал, когда мы собирали цветы. - Она запихивает в рот еще больше попкорна.

Я пытаюсь не реагировать. Я пытаюсь, черт возьми, пропустить эту фразу мимо ушей. Но я не могу.

– Ты помн…

– Ты собираешься снова встречаться с Мишей? Она ждет твоего звонка, – перебивает меня Найэль.

– Что? - Не может быть, чтобы я услышал правильно.

– Миша. Она сказала, что просила тебя позвонить ей, – повторяет Найэль. – Разве ты не порвал с ней из-за того, что она собиралась уехать? Она не уезжает. Так ты позвонишь ей?

– Нет, – отвечаю я быстро. – Я не… Что ты делаешь? Почему ты хочешь, чтобы я позвонил ей? - Я смотрю на нее в полном изумлении. – Серьезно. Ты хочешь, чтобы я… встречался с ней?

– Мне она нравится, – говорит она, пожимая плечами и не обращая внимания на мое шокированное выражение лица.

Мне нужно успокоиться. Я встаю и подхожу к холодильнику, чтобы достать пиво. Выпив полбанки, я спрашиваю со злостью: – Тебе все равно, если я буду с кем-то встречаться?

– Я уеду, Кэл, – отвечает она слишком спокойно и отворачивается. Она говорит таким голосом, когда скрывает все свои эмоции.

У меня такое чувство, будто меня ударили под дых, и я пытаюсь отдышаться. Я выпиваю оставшееся пиво.

– Верно, – отвечаю я. Это все, что я могу сейчас сказать.

– Посмотрим какой-нибудь фильм? – спрашивает она так, как будто ее это не задело. – До того, как я съем весь попкорн?

– Конечно, – говорю я равнодушно и сажусь обратно рядом с ней на диван.

Она права. Она уедет. И то, что между нами происходит, что бы это ни было, это… несомненно, ничего не значит.

Поэтому, когда она ложится на диван и кладет голову мне на колени, я не могу дотронуться до нее. И вместо того, чтобы сказать ей что-нибудь, я освобождаю колени и встаю.

– Думаю, мне надо собрать вещи. Я вылетаю очень рано.

Она странно смотрит на меня и кивает. – Хорошо. Мне сегодня уехать? Я могу попросить Элейн заехать за мной.

– Можешь уехать в любое время, – говорю я, уходя в свою комнату и закрывая за собой дверь. Как только я захожу в комнату, я сжимаю зубы. Я вел себя как придурок, и я знаю это.

Я достаю из шкафа большую спортивную сумку и начинаю запихивать в нее вещи, не задумываясь о том, какую одежду выбираю. Звук телевизора в соседней комнате заставляет меня остановиться. Она не имеет ни малейшего понятия, как ее слова задели меня. Ни единого.

– Кэл? - Найэль заглядывает в комнату. – Ты в порядке?

Ладно, может быть, она что-то понимает.

Я киваю, опуская глаза.

– Я позвонила Элейн. Она уже едет. - Она открывает дверь шире, чтобы войти, и забирает свой рюкзак с кровати.

Я закрываю глаза, пытаясь найти правильные слова.

– Не уезжай. Я не это имел в виду.

– Нет. Все в порядке. В любом случае утром ей будет сложнее приехать.

Найэль выносит рюкзак и чемодан в гостиную. Я бросаю сумку на пол и сажусь на край кровати, хватаясь за голову и пытаясь понять, как убедить ее не уезжать сегодня.

Когда я встаю, Найэль входит в комнату. Мы смотрим друг на друга довольно долго. Она переводит взгляд на пол, печально вздыхая. Затем она хмурит брови. – Что это?

Я поворачиваюсь к шкафу. На полу лежит сложенное письмо и скрученный лист крафт-бумаги. Должно быть, они выпали из шкафа, когда я доставал сумку. Найэль наклоняется, чтобы поднять их. Когда она разворачивает лист, я, наконец, понимаю, что она держит в руках.

– Найэль, не…, – вырывается у меня из груди, когда она открывает рот, затаив дыхание.

Найэль переводит взгляд на меня. Она удивленно моргает, затем медленно опускается на кровать, держа лист так, как будто он может просочиться сквозь ее пальцы. Он дрожит у нее в руках, когда она внимательно рассматривает его. Между бровей появился глубокий след сомнения, словно она не знает, что думать и как реагировать.

Вздыхая, она нежно гладит воспоминание о нашем детстве. Я смотрю, как кончики ее пальцев касаются девочки с белокурыми волосами, играющей на гитаре под деревом, и девочки с голубой лентой в волосах с мальчиком в темных очках, сидящих в домике на дереве, держась за руки. Затем ее дрожащая рука задерживается над Ришель, собирающей цветы в поле.

Когда она поднимает голову, меня поражает боль, которой наполнены ее глаза. Я никогда не видел, чтобы кто-то так страдал, и не знаю, как защитить ее от этого. Мне хочется вырвать рисунок из ее рук и порвать на клочки, попытаться остановить то, что разрушает ее изнутри.

– Почему ты хранишь это? – спрашивает она шепотом и снова смотрит на рисунок, который она нарисовала для меня много лет назад.

– Я не знаю, – отвечаю я тихо.

– Мы впервые поссорились из-за этого рисунка, – бормочет она. В ее голосе звучит страдание. Она поднимает письмо, которое Ришель написала мне перед тем, как уехать.

Найэль закрывает глаза и качает головой. У нее измученное выражение лица, и дрожат губы. Это ранит ее сильнее, чем я мог предвидеть. И я хочу это остановить.

– Николь? – тихо говорю я ее имя. Она сидит с закрытыми глазами, не реагируя.

Когда она снова открывает глаза, на ее лице нет и следа от эмоций, с которыми она только что пыталась справиться. Боль и смущение, которые овладели ей минуту назад, снова были спрятаны за маской. Я слишком потрясен таким преображением, что не могу говорить. Как будто Николь была здесь всего минуту назад, а теперь она исчезла.