— Зайдем. Может, у него и коней себе добудем, — согласился Роман.

К атаману достучались они довольно быстро. Он вошел в ограду с фонарем в руках и, не открывая калитки, спросил, кто стучится. Федот ответил, что ординарец атамана отдела со срочным пакетом. Атаман замолчал, раздумывая, как ему быть. Но Федот прикрикнул на него властным голосом и заставил открыть калитку. Наставив на атамана винтовку, Федот стремительно шагнул в ограду. Роман с оголенным клинком в руке вошел следом за ним. Вырвав у атамана фонарь, он стал светить Федоту, который ощупывал атаманские карманы. Не найдя у него никакого оружия, Федот поднес к его глазам увесистый кулак.

— Если хочешь жить, не вздумай драть горло. Хоть ты и порядочный гад, но убивать мы тебя не станем. Нам нужны кони. Веди давай нас во дворы, да уздечки не забудь с собой прихватить. Где они у тебя?

— В завозне.

— Ну так давай развертывайся. — И он подтолкнул его прикладом.

Захватив в завозне уздечки, атаман пошел во дворы. Федот и Роман неотступно следовали за ним. По указанию Федота он изловил двух коней и передал их Роману.

Когда вернулись с конями в ограду, Федот потребовал у атамана седла. Атаман принес их и собственноручно заседлал обоих коней. Затем Федот снял с него ичиги, обулся в них и сказал:

— Ну вот и все. Сейчас мы замкнем тебя, атаман, в твоей завозне, а сами поедем куда нам надо. И ты помни, сукин сын, что это тебе только цветочки. Ягодки в другой раз будут, если ты не перестанешь выдавать семеновцам своих посёльщиков. Запомнил? — И он впихнул атамана в завозню, закрыв за ним дверь на пробой.

Вскочив на коней, они спокойно выехали из атаманской ограды, шагом доехали до поскотины и только потом крупной рысью двинулись на восток, к родным местам.

Через три дня на одном из постоялых дворов Федот встретил своего сослуживца, казака Красноярской станицы. У него он выведал, что в самом деле многие красногвардейцы ушли прямо с Даурского фронта в глухие леса Курунзулая. На вопрос, как их найти, сослуживец посоветовал Федоту обратиться в Курунзулае к старому медвежатнику Фролу Бородищеву.

— Если случится обратиться к Фролу, скажи ему, что ты приехал от Пашки Беркута, — шепнул он Федоту, уезжая с постоялого двора.

Когда Федот передал Роману все, что рассказал ему сослуживец, Роман, окончательно раздумавший после смерти Тимофея ехать в родные места и скрываться там, предложил ему немедленно отправиться в Курунзулай.

— Я и сам так думаю. Если там народ подходящий, так мы еще таких дел натворим, что и Семенову и японцам тошно станет, — похвалился неунывающий Федот.

Все эшелоны Читинского военно-революционного штаба благополучно покинули Забайкалье. На таежных станциях Амурской железной дороги, до которых еще не докатилась от Владивостока волна японского наступления, прощались друг с другом последние красногвардейцы. По усыпанным желтой листвою тропам уходили они на прииски и лесосеки, пробирались за хребты, на север, к зимовьям белковщиков, к эвенкийским стойбищам и якутским наслегам. Каждый из них сделал выбор и уходил по своей тропе, не зная, не ведая, где и когда она оборвется.

Уничтожив еще десяток мостов, бронепоезд «За власть Советов» остановился на одной из маленьких станций. Медленно занималось сырое осеннее утро. Хмуро курились к ненастью высокие сопки на юге, вокруг расстилалась унылая, пасмурная тайга. Сразу же за станцией начинались заболоченные низины. Росла на них серая, ни разу не кошенная осока, да стояли в одиночку и группами корявые лиственницы в окружении черных пней.

Из штабного вагона вышли Сергей Лазо и Василий Андреевич. Оба они были в длинных, туго стянутых ремнями шинелях. Василий Андреевич сутулился и часто покашливал себе в кулак. Лазо держался прямо, но ноги его подкашивались от усталости. Последние ночи совершенно не спали ни тот, ни другой. На всех попутных станциях собирались к приходу бронепоезда толпы народа. Рабочие приходили попрощаться с Лазо, послушать, что он им скажет. И ни разу Лазо не отказался от выступления. А пока он выступал на митингах, Василий Андреевич встречался с людьми, которые оставались на станциях для подпольной работы… Но теперь это все миновало. Начиналась полоса новой жизни, новых забот и обязанностей.

Покрасневшими от бессонных ночей глазами Лазо огляделся по сторонам и понял, что обжитые места кончились. На скупой и угрюмой земле не было ни пашен, ни проезжих дорог. Только одни станционные постройки оживляли невеселый пейзаж.

— Вот и заехали к черту на кулички, товарищ комиссар, — сказал он с усмешкой. — В таком месте я, пожалуй бы, и недели не прожил.

— Ну, неделю-то бы прожил, а на вторую, глядишь, и запил бы. После степного раздолья это неудивительно… Чем сейчас займемся?

— Пойдем к начальнику станции, послушаем, что скажет, чем порадует.

Начальник станции, заросший желтой щетиной, сонный и неопрятный, протирал глаза, когда они вошли к нему в кабинет. Лазо поздоровался с ним, назвал себя. Начальник испуганно вздрогнул, переменился в лице и, поднявшись со стула, пригласил садиться. Заметив его явную растерянность, Лазо спросил:

— Что, не рады таким гостям, товарищ?

— Нет, отчего же, — засуетился начальник. — Только сами понимаете, какое наше дело. Не знаем, кого и слушаться. Вы мосты взрываете, а какое-то новое начальство из Читы грозит мне за это всяческими карами.

— Но вы-то здесь при чем?

— При том, что с нас можно спросить… Вот-с удостоверьтесь сами, — протянул он Лазо телеграфную ленту. Какой-то полковник Снегирев-Июльский приказывал всей железнодорожной администрации: «Немедленно восстанавливайте мосты, разрушенные большевистскими бандами Лазо. За неисполнение будем судить со всей строгостью военного времени». Прочитав ленту вслух, Лазо сказал:

— Да, охотно сочувствуем, но рекомендуем с мостами не торопиться. А чтобы вам не надоедали такими приказами, телеграфную связь мы сейчас разрушим. Наша ошибка, что до сих пор она работает.

Увидев в окно Мишку Лоншакова, Лазо позвал его и велел сказать командиру подрывников, чтобы спилили десятка два телеграфных столбов, а проволоку с них припрятали. Затем он снова обратился к начальнику станции:

— Сейчас мы будем уничтожать бронепоезд. Отведите нам какой-нибудь тупик, а потом отправляйтесь спать. Чем меньше будете видеть, тем лучше для вас. Не появится потом никакого искушения.

Через два часа бронепоезд прекратил свое существование. Его загнали в тупик, поближе к тайге. Находившиеся на нем пушки и пулеметы, за исключением одного, были разобраны по частям и закопаны в землю. Бронеплощадки сбросили с высокой насыпи, броневой паровоз взорвали. Затем Лазо приказал выстроить команду бронепоезда.

— Боевые друзья и товарищи! — обратился он к ним с прощальными словами. — Вы честно выполнили свой долг до конца. Ваша самоотверженная служба дала нам возможность провести в полном порядке эвакуацию советских учреждений, укрыть наших раненых, распустить красногвардейские части. Сегодня здесь враги оказались сильнее нас. Окруженные со всех сторон, оторванные от матери-Родины, мы вынуждены прекратить фронтовую, позиционную войну. Мы расходимся, чтобы начать другую борьбу — борьбу партизанскую. Расходитесь, товарищи, по городам и станицам, по деревням и станциям, укройтесь на время от врага и готовьтесь к новым боям. От имени командования благодарю вас за отличную службу, желаю вам счастливого пути. Примите же мое последнее товарищеское спасибо, мой земной поклон.

Наступила гнетущая тишина. Взволнованные бойцы молчали и не думали расходиться. Потом один из них, немолодой, с аккуратно подстриженными седыми усами, с красивым разлетом широких бровей, вышел из строя, спросил дрогнувшим голосом:

— А разве нельзя нам остаться с вами?

Лазо грустно улыбнулся:

— Нет, товарищи, вместе никак нельзя.

— Значит, нельзя?

— К сожалению, нет. Тяжело мне расставаться с вами, но таков приказ.