Только Каргин с дружинниками покинул Мунгаловский, как туда нагрянул карательный отряд есаула Соломонова. Прокоп Носков колол в ограде дрова, когда Соломонов влетел к нему во двор, сопровождаемый наемными баргутами в лисьих остроконечных шапках. Наезжая конем на Прокопа, Соломонов грубо спросил:

— Ты поселковый атаман?

— Так точно, господин есаул! — кинув руки на швам, ответил побледневший Прокоп.

— Большевиков у вас много?

— Никак нет, господин есаул! Какие водились, так все до партизан подались, — помня наказ большинства поселыциков — не выдавать никого, ответил Прокоп.

— Почему ты их не арестовал? Сочувствуешь им?

— Что вы, что вы, господин есаул! Сроду я им не сочувствовал, хоть кого угодно спросите.

— Почему же ты дал им возможность скрыться? Смотри у меня! — пригрозил Соломонов нагайкой.

— Приказов из станицы не было, а своим умом я не догадался.

— Составь мне список всех, кто ушел к партизанам, и доставь ко мне на квартиру. А сейчас скажи, у кого мне лучше всего остановиться.

— Удобнее всего у купца Чепалова. Дом у него просторный, стеснительно вам не будет.

— Хорошо. Пока я буду там завтракать, сделай список и явись туда.

Через час расстроенный Прокоп со списком в руках пришел в чепаловскую ограду. Соломонов и Сергей Ильич сидели в зале за кипящим самоваром. Накрытый скатертью стол был уставлен закусками и бутылками с вином. Соломонов с красным лицом угрюмо слушал Сергея Ильича, который что-то выкладывал ему глухой скороговоркой. Прокоп в нерешительности остановился у порога. Увидев его, Соломонов поманил его пальцем.

— Проходи, атаман… Список готов? — Прокоп молча протянул ему вчетверо сложенный лист бумаги. Соломонов мельком заглянул в список и передал его Сергею Ильичу.

— Посмотрите, хозяин, не забыл ли кого атаман.

Сергей Ильич долго и сосредоточенно разглядывал список.

Прокоп с волнением наблюдал за ним. Наконец Сергей Ильич сложил список, вернул его Соломонову и сердито сказал:

— Написаны здесь только те, кого и след простыл. А у нас ведь и кроме них найдутся сочувственники большевистские.

Соломонов повернулся к Прокопу, оглядел его с ног до головы недобрым взглядом ястребиных глаз и сухо спросил:

— Как же это получается, атаман? Ты мне сказал, что все ваши большевики в бегах, а на поверку выходит, что ты врешь?

— Которых я знал как большевиков, те действительно удрали, — ответил Прокоп, глядя на Сергея Ильича умоляющими глазами. Но тот оттолкнул от себя блюдце с чаем и гневно закричал на Прокопа:

— А Петька Волоков кто? Не большевик? Да он всех хуже. А потом Ванька Гагарин, Северьян Улыбин, Гераська Косых… Всех их пошерстить надо, а ты вон что плетешь…

У Прокопа захолонуло в груди. Он понял, что слова Сергея Ильича дорого обойдутся ему. Соломонов покраснел еще больше, сорвался со стула и истерически крикнул:

— Эй, Бубенчиков!

Тотчас же в зале появился здоровенный рыжебородый вахмистр с двумя Георгиевскими крестами на гимнастерке. Указав ему на Прокопа, Соломонов приказал:

— Взять его! Всыпать ему двадцать пять горячих. У него память на большевиков слабая. Может, после порки память вернется к нему.

Лицо Прокопа покрыла мертвенная белизна, спазмы невыносимой обиды сдавили горло. Сергей Ильич с растерянностью уставился на Соломонова, чувствуя, что дело приняло совсем нежелательный оборот. Вахмистр сунул два пальца в рот и громко свистнул. Из толпы находившихся на крыльце баргутов двое в вишневого цвета халатах подбежали к нему. Оба они были рослые, с одинаково лоснящимися от жира круглыми лицами. По команде вахмистра баргуты бросились на Прокопа, схватили под руки и потащили из зала. Он напружинил руки, чтобы вырваться от баргутов, но шедший сзади вахмистр приставил к его затылку револьвер и мрачно пошутил:

— Ты лучше, дядя, не брыкайся, ежели говядиной сделаться не хочешь.

Соломонов надевал на себя револьвер и шашку, когда Сергей Ильич осмелился робко заметить ему:

— Нехорошо получается, ваше благородие. Атамана пороть не надо бы. Выбрали его на эту должность посёльщики, которые с первого дня за партизанами гоняются. Неизвестно, что они скажут, когда узнают, что выбранного ими атамана свои же, белые, наказали.

— Это еще что за указки! — заорал Соломонов. — Прошу мне таких замечаний не подносить. Я знаю, что делаю… Заразу нужно выводить под корешок, где бы она не водилась. А ваш атаман вперед умнее будет.

Сергей Ильич сконфуженно замолчал. Противоречить Соломонову было опасно. «Отблагодарил меня собака, за мою хлеб-соль, впутал куда не следует», — с ненавистью подумал он про него. Соломонов, словно угадав его мысли, похлопал его по плечу и сказал:

— Охотно сочувствую вам хозяин… Попали вы в неудобное положение, но помочь я вам ничем не могу. Служба обязывает меня наказать атамана, и я его накажу, а потом примусь за тех, кого вы мне указали. Они у меня лазаря запоют… А сейчас не угодно ли полюбоваться, как мои молодцы будут разделывать атамана?

— Нет уж, от этого увольте, — замахал руками Сергей Ильич и, сердито крутя бородой, ушел с веранды в комнаты. Как неприкаянный пересек зал, завернул на минуту в спальню и быстро направился в кухню, из окон которой было видно предамбарье, где должны были пороть Прокопа. В кухне стояли у окон обе невестки и Кирилловна, со страхом и любопытством наблюдая за происходящим. Кирилловна молча оглядела Сергея Ильича злыми глазами и сокрушенно покачала головой.

— Подвинься! — грубо толкнул он ее в плечо и уставился в окно.

Прокопа только что повалили на доски, два баргута уселись ему на ноги и один на голову. Соломонов стоял возле с папиросой в зубах. Выплюнув окурок папиросы, он что-то сказал вахмистру, и тот, закатав на правой руке рукав гимнастерки, взял у одного из баргутов нагайку. Только он замахнулся нагайкой, как бабы истошно ойкнули и закрыли платками глаза, а Кирилловна отошла от окна в глубь кухни. Но Сергей Ильич все досмотрел до конца.

Вахмистр бил неторопливо и как будто небрежно. Но после каждого удара на бесстыдно оголенном беспомощном теле Прокопа появлялись багровые полосы. После пятнадцати ударов, которые невольно отсчитывал Сергей Ильич, полосы слились в одно ярко-красное пятно. Вид крови привел Соломонова в состояние дикого возбуждения. Голосом, полным торжества и злорадства, он хрипло закричал:

— А ну, подбавь! Подбавь, говорю… — И последние удары вахмистр наносил с такой яростью, что тело Прокопа подпрыгивало, и сидящие на нем баргуты, весело скаля зубы, напрягались изо всех сил, чтобы удержать его.

Едва баргуты оставили Прокопа, как первым движением его была попытка натянуть штаны, закрыть свое поруганное тело. Но это ему не удалось. С почерневшим лицом, со спущенными на сапоги штанами дополз от до края предамбарья, и его стало рвать. В это время Соломонов и баргуты повскакали на коней и понеслись в Подгорную улицу. Сергей Ильич зачерпнул ковш воды и пошел к Прокопу. Прокоп уже поднялся на ноги и, морщась от боли, застегивал штаны. Сергей Ильич протянул ему ковш:

— Выпей, паря, легче будет, — но Прокоп, не глядя на него, размахнулся и выбил ковш у него из рук.

— Уйди, гад! — сказал он ему и, опершись на перила, закрыв фуражкой лицо, заплакал, давясь и всхлипывая. Сергей Ильич трусливо огляделся по сторонам, поднял ковш и быстро зашагал прочь.

На свою беду, Северьян Улыбин вернулся в поселок вскоре после ухода из него дружины. Бежал он от Мостовки не по дороге, а прямо через сопки. Ночь провел на одной из заимок, где обсушился и отдохнул. Оттуда утром и явился домой, не повстречавшись с дружинниками.

Придя домой, он позавтракал, выпил бутылку водки и, чувствуя себя совершенно разбитым, залез на печку и уснул. Перед обедом его разбудила Авдотья и принялась рассказывать, что в поселок пришли каратели и что Прокопа заставили составить список на тех, кто сочувствует большевикам.

— Ты бы на всякий случай спрятался хоть в зимовье, — сказала встревоженная Авдотья.