Рябой, с глазами навыкате, пьяный казак пытался достать шашкой сгрудившихся на трибуне людей. Роман сшиб его с ног, ударил плашмя по голове и, рассыпая удары направо и налево, начал теснить к навесу нападающих. Навстречу ему понесся казак на вороном коне. Тимофей заметил грозившую Роману опасность. В казаке он узнал олочинского богача скотовода Резухина. Тот наверняка зарубил бы Романа, если бы Тимофей не встал на его пути, вздыбив коня. А Роман тем временем напал на батарейца. Батареец, по-волчьи вращая глазами, медленно отступал от него. Подоспевшие солдаты-красногвардейцы подняли батарейца на штыки. Роман видел, как страшно исказилось его лицо и выпала из рук окровавленная шашка.

Остальных нападающих обезоружили. Все они оказались из станицы Чалбутинской. От каждого из них пахло ханьшином.

— Вишь, стервецы, нализались как! — ругались крутившие им за спину руки солдаты.

Когда все было кончено и спало возбуждение, Роман сам удивился своему неожиданному поступку. Тимофей, Мурзин и другие фронтовики прямо сказали Роману, что вел он себя молодцом. И это ему казалось очень лестным. Но в то же время он немного побаивался за свое участие в этой схватке, весть о которой неминуемо должна была дойти до отца и деда. Роман знал, что родные не похвалят его за то, что он помогал рубить своих же казаков. Успокоил он себя тем, что сказал:

— Я на войну иду. Тут оглядываться всякий раз на отца и деда нечего. По-своему жить буду.

Из добровольцев и мобилизованных был сформирован Второй Аргунский красногвардейский полк. К вечеру молодым казакам выдали винтовки. Мунгаловцы и орловцы, составившие четвертую сотню, выбрали сотенным командиром Тимофея Косых.

Когда разъезжались с площади по квартирам, Роман подъехал к Тимофею и попросил разрешения на отлучку до утра. За ночь надумал он слетать в Чалбутинскую, повидаться с Ленкой. С ней он переписывался от случая к случаю, но около года не видел ее. Тимофей не стал допытываться, зачем понадобилась его дружку отлучка. Он понимающе улыбнулся и сказал:

— Что же, если есть нужда, отлучайся. Только, чур, не подводить меня. Завтра к девяти часам утра будь на месте.

Роман поблагодарил его и тотчас же пустился в неближний путь. Не жалея, гнал он Гнедого по звонкой горной дороге к зазывно синеющим сопкам Приаргунья, за которыми на крутом берегу раскинулась Чалбутинская. Был он в самом отличном настроении. На душе было безоблачно, как в высоком, празднично сияющем небе над его головой. Всю дорогу он неутомимо пел и насвистывал, представляя себе волнующие подробности предстоящей встречи, поторапливая коня, который, как казалось ему, едва переставлял ноги. С собой у Романа было круглое карманное зеркальце. Он поминутно вытаскивал его, чтобы проверить, достаточно ли лихо заломлена фуражка на голове, ладно ли пригнаны винтовка за плечами и патронташи на груди. Не давал он покоя и своему каштановому чубу, стараясь придать ему самый шикарный вид.

В зеленые вешние сумерки въехал он на потном, усталом коне в ограду Меньшовых. Первыми, кого он встретил, были Клавка и Марфа Андреевна. Они только что закончили дойку коров и возвращались со двора с ведрами, полными парного душистого молока. Романа, вязавшего к столбу коня, заметили они не сразу, и обе испуганно ойкнули, когда он окликнул их. Узнав его, Марфа Андреевна поставила ведро на землю, подбежала к нему.

— Откуда же это ты взялся? Переполошил нас.

— Попрощаться приехал. На войну иду.

Марфа Андреевна всплеснула руками, расплакалась.

— Не миновала и тебя эта участь. И когда же на белом свете воевать перестанут? Дожили, нечего сказать: русский на русского пошел… Дома-то у вас все ладно?

— Да, все по-хорошему. Только дедушка слепнуть стал.

Через минуту на крыльце Роман ухитрился незаметно для Марфы Андреевны шепнуть Клавке, чтобы она предупредила о его приезде Ленку. В кухне Романа встретил босой, всклокоченный Лука, дремавший в ожидании ужина на теплой лежанке. Вешая на стену снятые Романом винтовку и шашку, Лука не удержался, спросил:

— Что же, верой и правдой станешь большевикам служить?

— Пока Семенова не расколотим, домой не вернусь.

Лука сокрушенно покачал головой:

— Не говори так, Ромаха. Оно может и наоборот случиться. Так что ты заранее о своей голове подумай. У Семенова, говорят, нынче сила, да немалая.

— Какая бы ни была у него сила, а побить его надо. Его японцы со всеми потрохами купили. Хотят они нас под свою власть забрать, а атаман им помогает.

— Враки! — сердито буркнул Лука. — Комиссарские наговоры это ты повторяешь. Семенов никому не продавался.

Не желая спорить с Лукой, Роман поборол себя и промолчал.

Марфа Андреевна послала Клавку закрывать ставни. Она закрыла, но назад не вернулась. Роман догадался, что она нашла причину сбегать к Гордовым. Марфа Андреевна собрала тем временем на стол. Только принялись Лука с Романом за ужин, как с надворья быстро вбежали Клавка и Ленка. Ленка раскраснелась и запыхалась, глаза ее сияли. Смущенно поздоровалась она с Романом и прошла следом за Клавкой в темную горницу. Там они начали шептаться и хохотать. Лука поднес Роману разведенного спирта и спросил:

— Когда же теперь ты женишься?

Роман выпил стакан до дна, покосился на полуоткрытые двери горницы, за которыми вдруг утихли смех и шепот, помедлил и громко сказал:

— Давно собирался, да все не получалось. А теперь и загадывать нечего, раз поженили меня с ружьем и шашкой.

После ужина Роман пошел убирать коня. Ночь была ясная и какая-то странно гулкая. Она отчетливо доносила далекие звуки, которых он ни за что не услыхал бы днем. Прислонясь к плетню, слышал Роман, как за Аргунью гортанными голосами переговаривались китайцы, заунывно скрипели колеса припозднившегося обоза. На русской стороне с черных высоких сопок, с лужаек станичного выгона долетали до него ржание и храп лошадей, звяканье бубенцов.

Скоро за спиной его скрипнула дверь. Это вышли из дома Ленка и Клавка. Они спустились с крыльца, подошли к воротам и остановились, не замечая Романа. Постояли, послушали. Потом Ленка тихо спросила Клавку:

— Где же это он? — В ее голосе были нетерпение и обида.

Роману захотелось броситься к ней, но вместо этого он отодвинулся подальше в тень.

— Придет, никуда не денется, — сказала Клавка. — Пойдем на лавочку.

Но Ленка разочарованно тянула свое:

— Этак мы и наговориться с ним не успеем… Время уже позднее.

От ее слов сладко заныло у Романа в груди, облило жаром сердце. Он шагнул к девкам из тьмы, озорно посмеиваясь, и, чтобы не напугать их, тихо уведомил:

— Здесь я.

Через минуту они уже сидели на меньшовской лавочке. Роман в середине, девки по краям. Но разговор клеился плохо.

Клавка поняла, что ей пора удалиться, и, не придумывая никакого предлога, попрощалась и ушла. Выждав, когда закрылась за ней калитка, Ленка придвинулась к Роману, играя концами полушалка, сказала:

— А я про тебя нехорошее слышала. Ты, говорят, сегодня в Заводе наших аргунцев рубить помогал. Правда это?

— Правда.

Ленка испуганно отшатнулась от него.

— Как же у тебя рука на своих поднялась?

— Они мне не свои, они белогвардейцы. Они первые начали. Один из них солдата от плеча до пояса клинком развалил ни за что ни про что. Увидел я это, и потемнело у меня в глазах. Выхватил я клинок из ножен и полетел на него. Обезоружить мы его хотели, да разве к пьяному подступишься? Матерится он на чем свет стоит и клинком машет. Разъярились тогда солдаты и подняли его на штыки.

— Мой отец тебя шибко ругает.

— Да откуда вы узнать об этом успели?

Ленка объяснила, что отец узнал обо всем от мобилизованных чалбутинцев, приехавших вслед за Романом провести дома перед походом ночь. У убитого казака была в Чалбутинском целая улица родни. Помолчав, она сказала, что с меньшовской лавочки лучше уйти в другое место. О приезде Романа в станице уже знают. И если весть об этом дойдет до родственников убитого, то ему живым назад не выбраться. Рассказывая, Ленка стала дрожать, как в лихорадке, и понизила голос до шепота. Роман попробовал ее успокоить, удержать на лавочке. Этого требовало его самолюбие, хотя рассудок был согласен с Ленкой. Но она не сдалась. Она встала с лавочки, взяла его за руку.