Мои туфли лежали у двери, там, где я их, очевидно, бросила, но этого я не помнила. Нет, я ни за что не надену эти инструменты для пыток ни сегодня, ни когда бы то ни было еще. Надо попытаться найти что-нибудь более практичное. К счастью, в шкафу должно быть что-то более удобное.

Вдруг по всему моему телу прошла дрожь. Я даже стала думать как моя мать.

Бетти стояла на кухне у окна в своем сером тренировочном костюме и рассматривала внутренний двор, заваленный опавшими листьями. Она всегда стояла там по утрам, заваривая чай, прислонившись к мойке. В ярком дневном свете я хорошо могла разглядеть ее фигуру — узкие бедра, худые плечи. Она даже не напоминала мне ту повзрослевшую Бетти, с которой мы вместе становились старше.

В то давнее утро, после того, как я познакомилась с Марком, мы с Бетти стояли здесь на кухне и вместе смеялись над его сапогами, пока она пила свой чай. Сегодня я надеялась, что мы успеем проскользнуть незаметно и она не увидит Марка. Но, должно быть, она слышала наши голоса, потому что обернулась в тот момент, как Марк появился в дверном проеме за моей спиной.

— Доброе утро, ковбой! — улыбнулась Бетти. Я заметила, как сияет ее лицо. На ее чистой белой коже не было ни следа косметики. — Чаю?

В ответ Марк лишь неловко улыбнулся.

— Прости, Бетти. — Я подтолкнула его мимо кухни по коридору к входной двери. — Мы уже уходим!

Из дома мы направились к Пер-Лашез [14], хотя совсем не собирались идти туда. Раньше мы иногда прогуливались там по воскресеньям, вытаскивая себя из кровати так поздно, что день быстро перетекал в вечер, и выходные заканчивались слишком быстро.

Сейчас я просто хотела посидеть под деревом, побыть среди зелени, в тихом месте. Лерма был далеко от нас.

Мы остановились перед небольшой калиткой, увитой виноградом. Это был один из входов на кладбище, место, более всего напоминающее парк в этой части Парижа. Когда Марк потянулся, чтобы взяться за ручку калитки, я вспомнила, как он вот так же стоял здесь, как держал ее открытой, пропуская меня вперед. А я декламировала первую строчку из истории про Мадлен: «В одном старом доме в Париже, который был увит виноградными лозами…» Интересно, помнит ли Марк об этом эпизоде?

Он потянул за ручку, и калитка, скрипнув, отворилась.

— Жили двенадцать маленьких девочек… — медленно произнесла я с надеждой, что он вспомнит о том же. Марк посмотрел на меня и улыбнулся. Отступив назад, он ждал меня, придерживая калитку. Но я ничего не сказала. Почему я что-либо должна говорить? Теперь все по-другому. Он солгал мне.

Я шагнула вперед. Марк обвил меня свободной рукой за шею, и я почувствовала, как его губы, коснувшись моего уха, остались поцелуем у меня на щеке. Возможно, в конце концов он вспомнил. Неожиданно я пожалела, что не сказала ему этого сразу, но теперь уже было поздно — мы миновали проход, и калитка с лязгом закрылась за нашими спинами.

Мы прошли по булыжной тропе мимо оголенных платанов, которые распростерли над нами свои переплетенные ветви, словно узловатые пальцы. Когда-то мы сидели здесь, чуть дальше, на каменной скамейке, но я точно не могла вспомнить, где именно.

Внезапно Марк выступил вперед меня:

— Здесь.

Скамейка была на месте. Смешно, но я почти ожидала увидеть ее заросшей мхом. Или же, наоборот, ожидала увидеть современную металлическую конструкцию вместо старой каменной плиты на столбиках, которая исчезла бы, как мы с Марком. Но нет, скамейка была на месте, будто бы мы никогда и не уходили. Усевшись на каменное сиденье, Марк пнул ногой землю, и на мои туфли опустилось облачко пыли.

— Она говорит, что собирается съехать, как только найдет жилье…

Я подняла руку, выставив ладонь словно щит. Я до сих пор представляла, что она все еще в квартире Марка, в той кургузой футболке.

— Не говори мне ничего! Я не хочу ничего об этом знать.

Но я хотела, и Марк знал это. Он тихо засмеялся и покачал головой. Все дело в том, что теперь он очень хорошо меня знал.

— Tu sais, Энни, когда ты говоришь так, это выглядит очень глупо.

Я смотрела, как он пригладил пальцами волосы, и у меня в голове пронеслась мысль о том, касались ли вчера его пальцы волос Фредерики, этих ее завитков, когда он пытался успокоить ее?

Похоже, Марк читал мои мысли.

— Она ничего не значит для меня. Она больше не существует в нашей жизни. C'est le passe ( Это в прошлом).

Ком подступил у меня к горлу. Больше не существует? Выходило, что до этого она была важна ему, как и ее существование, о котором я и не подозревала.

— Так сколько это продолжалось, Марк, после того как мы познакомились?

Он пожал плечами:

— О, Энни, я не знаю!

Но это были совсем не те слова, что я хотела услышать. Я бы предпочла, чтобы Марк все отрицал, сказал мне, что ничего не было вовсе, хотя сам факт ее нахождения в его гостиной говорил об обратном.

— Ты что, ничего не понимаешь, Марк? Она же существовала! И существует. А ты солгал мне про нее. — Я наклонилась вперед, чтобы видеть его лицо, чтобы заставить его понять. — Сейчас она имеет значение.

Марк тяжело опустил ладони на колени и потер их.

— Mais de quoi tu parle ( Но что ты такое говоришь), Энни? — Его слова на холоде взвились к небу облачками белого пара. — Вчера вечером между нами ничего не было, если ты думаешь об этом. Я поехал на машине за тобой, сразу после…

Но я думала о том, сколько ночей они были вместе тогда, в первый год нашего знакомства, потому что мы ни разу не были у Марка дома. Холодный порыв ветра обжег мне лицо, бросив волосы на глаза. Я поняла.

— Скажи мне, Энни, enfin ( детка). — Голос Марка стал низким, его терпение начало подходить к концу. — О чем ты думаешь?

Было холодно. Сырость каменного сиденья проникала сквозь джинсы к постепенно коченеющим бедрам. Я встала и, обхватив себя руками, начала переминаться с ноги на ногу, как неугомонный ребенок.

— Я спрашивала тебя о прошлом, о том, что случилось тогда…

— Но какое теперь это имеет значение, Энни?

Я в изумлении посмотрела на Марка. Он вообще любил меня когда-нибудь? Но гордость не позволила мне задать этот вопрос сейчас. Кроме того, речь ведь шла не только о любви, а о гораздо, гораздо более серьезных вещах.

— Я спрашивала тебя о… Чарли. — Мне было так трудно произнести его имя.

— Quoi? ( Что?)

Я наклонилась к Марку так близко, что почувствовала тепло его дыхания щеками, губами.

— Чарли — наш сын, ты помнишь?

Он смотрел в мои глаза, словно ища в них подсказку.

— Oui?

Я выпрямилась, посмотрела в небо, все еще затянутое плотными зимними облаками, и подумала, как мне сделать так, чтобы мои последние слова шмели хоть какой-то смысл?

— Мы ехали к тебе домой — она была там. Теперь все по-другому. Ты должен был мне сказать по дороге.

Марк покачал головой:

— Non, Энни. Я не мог этого сделать. Ты была слишком уставшей. Как я мог тебе тогда сказать об этом?

— У тебя было для этого пятнадцать лет, Марк. Если бы я знала, я бы никогда не предложила отправиться туда. Мы могли бы сразу ехать ко мне. Но теперь уже поздно.

— Что значит уже поздно?

— Мы изменили ход прошедших событий, изменили то, как это должно было быть, и теперь будущее изменится, станет другим, разве ты не понимаешь?

В небе раздался далекий и грозный раскат грома.

Марк посмотрел на меня, и в эту минуту он наконец понял.

— Tu… Ты имеешь в виду?..

В нашу сторону направлялась молодая пара. Они вдвоем толкали перед собой в горку детскую коляску и смеялись.

— Да, — ответила я, кивая. — Я не хочу потерять его, Марк.

— Mais, attendez… — Он схватил меня за руку и приблизил к себе. — Это не означает, что мы не получим Чарли!

Но откуда ему было знать? Как он мог быть уверен в этом? Ведь теперь мы ступили на другую тропу.