— Ух ты! — внезапно воскликнул Чарли, напугав меня так, что я резко затормозила. Колеса завизжали, цепляясь за холодный асфальт, и машина резко остановилась. — Смотри!

Прямо перед нами, ослепленный светом фар, замер олень. Он, не мигая, смотрел на нас. Я никогда не видела оленя так близко. Я видела много кенгуру у себя дома в Австралии, но оленей — никогда. Я подумала об Андре и его приятелях, об этих тупых мужланах, которые с грохотом проносятся по городку на своих грязных джипах. Об этих упакованных в камуфляж кретинах, дудящих в клаксоны своих автомобилей от радости, что добыли очередной трофей.

Я повернулась и посмотрела на Чарли, который молча, не шелохнувшись, наблюдал за животным. Он тоже взглянул на меня, и его глаза блеснули в темноте.

— Я знаю, что он чувствует.

— Кто, Чарли?

Он кивнул в сторону оленя.

— Я знаю, о чем он думает, когда они гонятся за ним… Когда они ищут его.

Почему я тогда не смогла почувствовать, что это означает?..

Когда я была маленькой, моя бабушка как-то сказала мне:

— Ты можешь добиться всего, чего пожелаешь, надо только этого действительно сильно захотеть.

— Например, не ходить в школу?

— Нет… — Она задумчиво покачала головой. — Ты должна захотеть чего-то хорошего, чего-то доброго…

Тогда я не очень понимала, что она имела в виду. Не ходить в школу казалось мне очень хорошим желанием. В этом я не сомневалась. Поэтому должен был быть какой-то другой способ, как этого добиться.

— Но что будет, если я буду желать, желать и желать, чтобы не ходить в школу?

— М-м-м… Дай подумать. — Бабушка замолчала, как будто мой вопрос действительно требовал серьезного ответа. — Если желать, желать… и желать, говоришь?

— Да, — кивнула я и возбужденно задрыгала ногами, садясь рядом с ней на диване. Когда требовалось найти какое-нибудь решение, я всегда могла рассчитывать на бабушку.

Она захлопнула книгу, положив ее на колени, и я посмотрела на нее в ожидании ответа.

Бабушка была красивая. Ее кожа напоминала гладкую, полупрозрачную ткань. Тонкие вены, просвечивающие сквозь поверхность, казались нарисованными самым кончиком кисти мастера, обмакнувшего ее в синий цвет. Легкие линии синего на тонкой белой ткани.

— Что ж… — Бабушка посмотрела на меня поверх очков. — Полагаю, твое желание тоже может исполниться, если ты этого сильно пожелаешь.

Я улыбнулась, как самодовольный Чеширский кот. Но тут бабушка подняла руку.

— Только будь осторожна, Энни Макинтайр, — проговорила она очень серьезно, когда я спрыгнула с дивана и начала в танце кружиться по комнате. — Тебе следует тщательно выбирать свои желания. Иначе однажды ты можешь обнаружить, что желала того, чего никогда не следовало бы желать.

Тогда я не спросила ее, что именно она хотела этим сказать, так как в комнату вошла мама, таща за собой пылесос. Она была явно недовольна. Ей казалось, что мы с бабушкой снова устраиваем какой-то заговор.

— Зачем ты забиваешь ей голову всякой ерундой?

Мама вряд ли могла слышать наш разговор за шумом пылесоса, но она всегда так говорила, не важно, слышала она нас или нет.

В нашу первую зиму в Лерма снег не заставил себя ждать. Хотя наш беззубый предсказатель, месье Мартен, утверждал обратное: «Здесь вот уже двадцать лет не было снега!» Но Чарли и я очень хотели, чтобы это случилось. И снег выпал. Тяжелые серые тучи вначале проронили лишь крохотные, едва заметные белые крупинки, так что мы даже не были уверены, снег ли это. Но затем с неба посыпались настоящие, большие и мокрые хлопья, которые мягко приземлялись на наши лица. Мы с Чарли стояли на улице, и он, раскинув руки и открыв рот, приветствовал первый снег.

На следующее утро по краям дороги появились толстые снежные бортики, вплоть до шоссе, ведущего в Каурс. Мне это напомнило то время, когда я впервые приехала на лыжный курорт в Тредбо [5]. Тогда я была еще маленькой, но хорошо запомнила восторг, который испытала при виде сверкающей белизны снега, напомнившей мне глазурь на рождественском и на нашем свадебном торте.

Однажды утром, счищая лед с лобового стекла, Марк бросил мимоходом:

— Смотри за verglas.

Я уже завела двигатель и прогревала машину.

— Что за verglas?

— Гололед.

Сначала я почему-то представила себе мороженое, но потом поняла.

— Ты имеешь в виду лед на дороге? — Мое сердце внезапно забилось быстрее. — Гололедицу?

— Oui ( Да), — кивнул Марк.

— Круто! — воскликнул Чарли.

— Не надо так пугаться, Энни. — Марк тем временем взялся за окно на водительской дверце. От скрипа скребка по стеклу у меня по коже побежали мурашки. — Просто поезжай помедленнее, tres lentement, особенно на поворотах, и не тормози.

Я подумала, не шутит ли он. Оказалось, что мне сразу надо думать о стольких вещах, о которых прежде я вовсе могла не волноваться. Не тормозить. А как же тогда мне останавливаться?

— А что будет, если я заторможу?

Лучше бы я не спрашивала.

— Bagnole deraperas. Машина заскользит.

— Ух, ты! — Чарли пристегнулся, предвкушая развитие событий.

Немедленно я представила эту картину. Моя нога нажимает на педаль тормоза, мы с Чарли вылетаем с дороги на обочину, которая круто уходит вниз, и несемся к деревьям, продолжая скользить и скользить. Наконец, подняв в воздух тучу снега, машина, или то, что от нее осталось, замирает у сугроба, под которым скрывался огромный валун.

Этим утром я намного опоздала на работу, так как ехала максимум двадцать километров в час. Что же касается моего штурмана, то Чарли считал это отменным развлечением, самым захватывающим и лучшим из всех аттракционов, на которых он побывал. Высматривание льда на дороге оказалось даже лучше, чем «самый-самый» аттракцион на Пасхальной ярмарке.

Но когда я думаю об этом сейчас, то понимаю, что мы начали спуск по скользкой дорожке гораздо раньше. А я даже и не заметила, что мы приближаемся… Приближаемся к скользкому участку нашей жизни.

Самое тяжелое — собрать все в единую картину. Я помню все детали; события отложились у меня в памяти, словно кипы печатных листов. Но внезапный порыв ветра разбросал их все, и теперь я точно не могу сказать, что за чем следует. Марк утверждает, что все просто. Вопрос в том, что он не понимает самой причины. Забавно, что я как раз не могу сделать все с такой легкостью, о которой говорит Марк. Если бы я смогла сложить все кусочки в моей памяти вместе, может, он тогда бы тоже понял причину.

Как говорит Марк, все произошло сразу после того, как с Чарли поговорили те двое суровых жандармов, и мы снова остались одни. Тогда мне потребовалось некоторое время, чтобы все осознать. Это самая страшная часть. Только когда я сказала Марку, что-то вроде «Мне надо выпить еще», и огляделась в поисках своего бокала, до меня наконец дошло.

Мы больше не находились в гостиной. Нет, мы никуда не уходили, мы продолжали оставаться в той же части дома. Когда же я посмотрела на Марка, то заметила, что он пытается мне что-то сказать. Я поняла это по движению его губ, поскольку вначале ничего не слышала. Затем я снова смогла воспринимать звуки.

— Что? — Марк кричал, и я не понимала почему. — Что ты сказала, Энни?

Именно тогда я поняла, что он не слышал меня из-за шума. Да, я помню этот шум. Вначале звук был похож на отдаленный шум веселья, приглушенные голоса и смех, звон бокалов, который угрожающе приближался.

Внезапно этот шум окутал нас.

Воздух наполнился кислым пивным запахом, табачным дымом, стал теплым и влажным от пота. Мы стояли рядом, окруженные со всех сторон толпой хрипло выкрикивающих что-то гуляк. Но их крики, кажется, не сулили ничего хорошего. Я нащупала руку Марка и крепко сжала ее. Мой голос казался неслышимым шепотом на фоне этого шума, этого невообразимого шума.