Лучше всего я помню то чувство, когда я схватила его холодное тело, когда я ногтями царапала кожу Чарли, неистово пытаясь вцепиться ему в плечо. И я поймала его! Течение несло нас, но мы были вместе. Я держала сына.

Мы быстро приближались к мосту. Он нависал над нами огромным металлическим пауком, и я думала, что как раз под ним мы и должны выбраться на берег. Но мы пропустили нашу остановку, и сильный поток нес нас все дальше и дальше.

В моей голове проносились несвязные обрывки мыслей и образов, словно кто-то прокручивал у меня в мозгу фильм, склеенный из кусочков совершенно случайных фрагментов кинопленки. Говорят, что, когда думаешь, что вот-вот умрешь, перед глазами проходит вся твоя жизнь. Но в этот момент я думала о другом, я думала о жизни другого человека, о друге детства Марка, о Серже. Они были родом из одного городка, основанного еще в Средние века на реке Ерс и со всех сторон окруженного лесами. Серж был рыбаком, большим сильным парнем, une force de la nature ( настоящий здоровяк), как говорил Марк. Однажды днем он отправился на реку со своей собакой, и она случайно упала в воду. Стояла середина зимы, и температура воды была не больше пяти градусов. Серж лег на старый каменный мост и наклонился к воде, пытаясь поймать собаку, схватить ее за ошейник, Но, не удержав равновесие, тоже упал в реку. Серж утонул, а собака выжила, сумев взобраться на набережную через несколько сотен метров ниже по течению. Мне стало интересно, какие мысли проносились у Сержа в голове, когда вода уносила его. Думал ли он о жене, о четверых своих детях, о разочарованиях в жизни? А его жена, что она подумала, когда собака, вымокшая до нитки, вернулась домой одна? Кого она винила, собаку или своего мужа?

Течение стало слабеть, вынося нас к берегу. Река наконец устала бороться с нами. Я почувствовала под ногами податливый грунт берега. Мы были спасены. Я продолжала крепко держать Чарли. С трудом мы выбрались на сухую поверхность.

Первое, что я увидела, были ноги Марка. Мой муж стоял на краю набережной, уперев руки в боки, и ждал, ждал нас! Значит, он выжил. Сейчас я его убью.

— Alors? ( Итак?) Это было весело, non? — произнес он.

Все еще находясь по колено в воде, вылезая на берег и обдирая ноги о прибрежные камни, я не мигая смотрела на него. Я никогда не забуду выражение лица Марка, его огромные дикие глаза, в которых плясал огонь возбуждения. Тогда я поняла, что я замужем за безумцем.

— Марк, — проговорила я низким голосом, выпрямляясь на нетвердых ногах. — Чарли едва не утонул.

Но я думаю, он не слышал меня из-за собственного смеха. Да, он смеялся, смеялся надо мной.

— Энни, ты же в одежде!

Я посмотрела на себя. Моя полупрозрачная юбка была вся в грязи и липла к ногам.

— Конечно, я одета! — прокричала я в ответ, срываясь на плач. — Мне пришлось прыгнуть в воду, чтобы спасти нашего сына!

Марк тут же оборвал смех. Возможно, смысл моих слов наконец дошел до него. Возможно, он понял, что могло случиться? Но ничего подобного.

— De quoi tu parles, Энни? О чем ты говоришь? Ты сильно сгущаешь краски. — Он пожал плечами и, словно желая найти подтверждение своим словам, произнес, глядя на Чарли, стоявшего у меня за спиной: — Разве же не здорово было?

Немного успокоившись, я повернулась к нашему сыну. Чарли стоял, обхватив себя руками, часто дышал и дрожал от холода. Его зубы выбивали барабанную дробь, а губы на белом, словно снег, лице казались почти черного цвета.

— Да, Чарли, скажи папе, как тебе было весело!

Несколько секунд он молчал, глядя то на меня, то на Марка, то на воду. Мы ждали в напряженном молчании. Жестоко ставить своего ребенка перед необходимостью выбора, перед необходимостью встать на чью-либо сторону. Но тогда для меня было совершенно очевидным, что Марк — полный кретин. Самое же замечательное в детях то, что они совершенно непредсказуемы.

— Было клево.

Больше Чарли не произнес ни слова. Как я говорила, мальчики должны становиться мужчинами.

Только после того, как я выбралась на берег, отпихнув руку Марка, который хотел мне помочь, я заметила, что у меня сильно кровоточит нога и кровавые следы остаются на траве. Должно быть, я поранила ее, когда прыгала в воду.

— Как тебя угораздило пораниться, Энни? — встревоженно спросил Марк, наклонившись к моей ноге. — Oh la la! — Он покачал головой. — Ты должна быть осторожнее. В следующий раз лучше надень свои сандалии, non?

К зиме охотничий сезон был в самом разгаре. Из леса до нас постоянно доносились окрики охотников, захлебывающийся лай собак, преследующих свою жертву, и ружейные выстрелы.

Таким образом, отправиться в лес на прогулку означало подвергнуть себя опасности быть застреленными по ошибке.

Вечером каждого воскресенья сын мэра, здоровяк Андре, со своими друзьями приезжал в центр нашего городишки. От захватывающей погони их розовые щеки становились еще розовее. Они жали друг другу содранные до крови руки, направляясь отметить удачную охоту пивом. Их добычей, как правило, был олень, или, в случае, когда удача действительно им улыбалась, в кузове их грузовика, рядом с ружьями, лежала туша дикого кабана. Андре сам походил на зверя. Это был здоровенный парень, с густой темной шевелюрой, огромными ручищами и такими толстыми пальцами, что я всегда удивлялась, как он может спускать курок. Смех у Андре был таким громоподобным, что мог разбудить и мертвого. Чарли дал ему кличку le Geant — Гигант.

К началу зимы наши финансы затянули лебединую песнь. Но работы по обустройству дома оставалось еще очень много. И у нас еще не было отопления.

Месье Мартен качал головой и смеялся во весь свой беззубый рот, грозя нам пальцем:

— Attention hein, les australiens. Ca va geler! ( Осторожно, ну! Австралийцы. Дело идет к морозу). Вы просто не сможете прожить зимой без отопления, — предупреждал он. — Ведь температура может опуститься ниже пятнадцати градусов, как было год назад.

— Минус пятнадцать, — прошептала я тогда. — Он что, серьезно, Марк?

Разумеется, месье Мартен не шутил.

Нам пришлось купить большую старую печку. Марк попросил Гиганта и его друзей-охотников помочь ему занести эту громоздкую штуковину в наш дом. Когда Андре оказался в прихожей, доски на полу прогнулись и заскрипели от натуги. Если бы потребовалось, он мог и один спокойно занести эту печку.

— Voilа! ( Вот так!) — воскликнул Марк, когда они наконец установили печь на ее место. — Теперь нам будет тепло зимой.

От раскатистого смеха Гиганта в окнах затряслись стекла.

В то время я уже с болью начала осознавать, что моя учительская карьера совсем не так успешна, как мне хотелось бы. Битва продолжалась, но она уже была проиграна. Мои ученики оказались милыми ребятами, насколько вообще могут быть милыми подростки, но они хотели только кататься на машинах, курить по углам и болтать по мобильнику. «A quoi sert? А зачем?» — начинали стонать они всякий раз, когда я пыталась начать с ними беседу на английском. И в конце концов, как и они, я стала задавать себе вопрос: «Действительно, а зачем?» Единственно, что они слушали, — это мои многочисленные истории об Австралии. Я успевала их рассказать прежде, чем они теряли интерес, и им нужно было снова отправляться покурить. Переписку по SMS эти ребята явно предпочитали живым формам общения. Однажды я даже всерьез подумала давать им уроки по телефону, рассылая SMS с заданиями. Сама система давно уже не оправдывала их ожиданий, и я была лишь ярким пятном на общем невыразительном фоне, некоторым развлечением, попавшимся на пути в нелегкой жизни этих ребят, скорее Мэри Поппинс, чем Сидней Пуатье.

Даже поездки в школу и обратно стали для меня сущим кошмаром. Конечно, вид за окнами авто оставался все таким же захватывающим, но теперь, глядя на черные деревья, простирающие свои голые, переплетенные ветви к сумеречному небу, я чувствовала, как меня охватывает какой-то мистический страх. И Чарли молча сидел рядом со мной, подавленный надвигающейся тьмой. Я помню, как однажды вечером, когда солнце уже опустилось за горизонт, мы ехали по дороге в Лерма.