Почему я спокойно отнёсся к специалистам из «гэбэшного» кадрового резерва? А какая разница, штатный это сотрудник или не штатный? Всё равно стучать будут и куратор сразу меня предупредил об этом. А утаивать было нечего. Все мои ходы были прописаны заранее в плане с датами исполнения, ответственными и суммами затрат. Бухгалтерии всех структур, организованных «Фондом» в Советском Союзе, были чисты и прозрачны.

Все, кто получал «зарплату» в Фонде, а это было всего несколько человек штатных, а в основном, музыкальные коллективы, «стимулировались» разумно, без излишеств. По крайней мере, Никольский, Романов, Кутиков и Высоцкий, который стал режиссёром, худруком, и артистом нашего студенческого театра, зарплатой были удовлетворены и «Фонд» самолично перечислял за них все, полагающиеся налоги.

Музыкальные коллективы за концерты получали не по тарифам министерства культуры, а весь кассовый сбор, если выступление имело место на сцене театра МГУ. В иных случаях, вычиталась сумма аренды. Но таких коллективов, которым Фонд устраивал концерты на других площадках, были единицы. Зачем, когда у нас имелась своя сцена и приличный зал, который использовался для «раскрутки» коллективов?

К Макаревичу вернулись и Маргулис, и Кавагое, у которых ничего не получилось с созданием группы «Воскресение». Не было у них своих песен, а Никольский с Романовым неплохо себя чувствовали со своими «студенческими» коллективами, укомплектованными инструментами и аппаратурой, как говорится, «от души». О чём им ещё было мечтать, если я лично «натаскивал» музыкантов, как правильно играть мои любимые песни?

Оставлять хозяйство на «эффективных менеджеров» мне было не страшно, тем более, что это были не совсем «чужие руки», а почти что мои коллеги. Хе-хе… Комитетские кадры работали усердно, распоряжения выполняли беспрекословно и не «светили» передо мной своими полковничьими, в основном, погонами.

Многих «менеджеров» удивила система оплаты труда, основанная на мотивации за счет премиальных, рассчитанных из выполнения плановых показателей, а не перевыполнения. Управленцы сначала удивлённо хмурились и снисходительно улыбались. Выполнить план? Да не вопрос! Тем более, что план реальный. Пока мы планировали не выпуск продукции, строительство, монтаж оборудования, подключение оного к коммуникациям, сдача надзирающим и контролирующим структурам. Тем более, что планы составляли они же — менеджеры и причём я ещё и расширил временные рамки.

Однако план «поплыл» уже в первый месяц. Естественно, из-за смежников. Кто б сомневался? Потребовали скорректировать план, однако пересматривать его я не стал и полную зарплату менеджеры не получили.

Зато во в следующий месяц ответственные сотрудники подключили не только свои личные связи в министерствах и ведомствах, но и вышли на руководство КГБ. Даже мой куратор удивился.

— Чем это ты их достал, что они вынесли мозг своим кураторам? Даже Юрий Владимирович озадачился.

— Не хотят потерять семьдесят процентов зарплаты, — усмехнулся я.

— Ах, да! У тебя же какая-то хитроумная система оплаты труда. Ты объяснял. Там не то, что не выполнять нельзя, но и перевыполнять. Штрафуется и за то, и за другое… Хе-хе… Ну-ну… Не для русского человека такой режим. Мы же привыкли весь месяц ничего не делать, а потом за неделю…

— Да, какой там — месяц? Ха-ха! — рассмеялся я. — Год привыкли балду пинать, а потом за неделю, кое как смастрячить…

Это мы разговаривали с ним в феврале. Потом в марте снова немного посмеялись потугам и возмущениям моих управленцев, а в апреле «воз», вроде как, сдвинулся с места и потихоньку покатился. Первой поставили и запустили автомастерскую. К тому времени автомеханики прошли стажировку на заводах «Мерседеса», «Вольцвагена», «Рено», «Форда» и «Фиата». Куда ж без него? Иномарок в Москве было не так много, а в сервисы «Жигули-Лада» автовладельцы стояли в очереди по несколько месяцев.

Уже в июне установили автосигнализацию на «Мерседес» Владимира Высоцкого, «Жигули» Никиты Михалкова, и «Волгу» Максима Дунаевского. После этого электрики автосервиса работали полноценные восемь часов с двумя выходными. Перерабатывать, или, тем более, «сбивать шару» я им запретил под угрозой увольнения и востребования с них средств, потраченных на их обучение.

Автосигнализация была запатентована в Соединённых Штатах Америки в тысяча девятьсот тринадцатом году, а иммобилайзер в девятьсот девятнадцатом. Я не стал покупать лицензию, а добавил в иммобилайзер автоматическую смену настройки системы, скользящие коды, продвинутую криптографию и получил свой патент. Принципиальным новаторством в «моей» сигнализации было использование микросхем внутри ключа, которая активировалась небольшим электромагнитным полем, которое вызывает протекание тока внутри корпуса ключа, который, в свою очередь, передает уникальный двоичный код, считываемый блоком управления автомобилем. Когда блок управления двигателем определяет, что кодированный ключ является текущим и действительным, он активирует последовательность впрыска топлива и машина едет.

Если запустят хотя бы пять спутников связи, повесив их над территорией СССР, мои иммобилайзеры можно будет подключить к услуге слежения. Что весьма полезно не только в качестве средства розыска угнанной автомашины, но и для специальных, хе-хе, мероприятий.

Обдумав все за и против моей поездки в «Париж по делу срочно», я склонился к тому, что ехать надо. Хотя мне уже было понятно, что никакая аппаратура никакой опухоли в моей голове не покажет. С Джоном Сомерсетом у нас сложились весьма доверительные отношения, потому что я его взял на солидный такой финансовый крючок.

После моего исчезновения в Альпах и небольшой, вокруг этого, шумихи, я проявился в Индии, где в аффилированном компании «Рэйнбоу» банке установили мою, Джона Сомерсета младшего, личность, после чего я снова «благополучно» исчез из поля видимости «папарацци». Своё исчезновение после спуска с горы я объяснил усталостью от публичности и желанием попутешествовать. Сам же по другому паспорту снова вернулся в Париж, а потом в СССР. Так что для всего мира я, как Джон Сомерсет, остался живым и невредимым, но чудаковатым миллионером, чурающимся публичности.

Передав Сомерсету старшему полномочия по управлению заводами, фабриками и лабораториями, я оставил за собой право формирования бюджета, контроля и стратегического распределения финансов. Сомерсет о моём «финте ушами» сначала не знал. Потом мы с ним и с моим куратором обо всём переговорили и пришли к консенсусу. Исчезновение с их поля зрения мне и было нужно для подписания определённых документов, гарантировавших мне безопасность. Не доверял я, почему-то, никому к концу той и в этой жизнях. Вот и путал следы, как заяц. Хе-хе…

В Москве я быстро собрал необходимые для перелёта вещи в небольшую дорожную сумку, пообщался с Сашей Кутиковым и Владимиром Семёновичем. Сообщил им, что уезжаю по делам Фонда в Париж, выслушал охи и ахи Кутикова, и шутливые напутствия с дружескими похлопываниями по плечу Владимира Семёновича. Его сейчас выпускали вместе с Мариной Влади свободно, и Париж ему (как он сказал) надоел.

— Слушай, Пьер, у меня столько идей. И ребята такие толковые в труппе… Ставим Васю Шукшина, представляешь⁈ Получил разрешение у Любы на театральную инсценировку «Воли». Ну… «Я пришёл вам дать волю», помнишь у Шукшина? Или не читал?

Высоцкий подозрительно на меня посмотрел. Я улыбнулся.

— Да, нет! Читал! Я по глазам вижу! Ты же наш, хоть и французишка! Кхе-кхе!

Высоцкий простуженно закхекал.

— Слушай, Владимир Семёнович, поехали со мной? Я сначала в Париж, а потом в Лондон в одном медицинскую клинику. У моего отца там знакомый врач. Ты кашляешь как-то нехорошо.

— Заболел, что ли? — спросил Высоцкий, слегка напрягшись.

— Я? Нет! Он меня прокапывает разными витаминами, плазмами. Хрен знает чем, но я потом себя намного лучше чувствую и готов горы своротить.

— Хе-хе! Чем это он тебя прокапывает, что ты горы сворачиваешь?