— Да-да… Юрий Владимирович, выявил одного, кхе-кхе, доброжелателя. Собака! Из ближнего круга был, сволоч!

— Вот и я о том. Сейчас, наверное, кризис власти состоится чуть позже. Так же и с Юрием Владимировичем. Он предан вам и четко следует правилам аппаратной игры, потому я и ему сказал о причинах его смерти. Он изменил сценарий своей жизни. Что будет дальше — не знаю. Я не виху изменённое будущее.

— А моё окружение видишь?

Вижу, Леонид Ильич и сочувствую вам. Понятно, что вы, чтобы уберечь себя от «москвичей», заполнили аппарат «иногородними», но, честно говоря, они уже давно ведут свою, а не вашу игру. И защищают не вас, а себя и свой ближний круг.

— Да-а-а… Все обросли шерстью.

— И многие метят на ваше место. И даже подталкивают вас к кончине. Ну, вы сами сказали. Там много желающх. Но самое главное — троцкисты и масоны. Первые во благо коммунизма хотят развалить СССР, а вторые просто кушать не могут когда кто-то имеет суверенитет и торгует так как сам хочет, защищая свои рынки сбыта.

— Да-да… Ты прав. Рынки сбыта… Масоны… Мало мы по ним работаем. Мало. Да и троцкисты — Суть та же.

— Масоны сами себе выбирают религию, но идут к одной цели — мировому правительству.

— Да-а-а… Не боишься?

— Масонов? Конечно боюсь. Потому и тороплюсь как можно больше сделать.

— Кхе-кхе… Спасибо тебе, Пьер… Или как там тебя? Торопись. Сделай как можно больше. Я тоже постараюсь. Мы все стараемся. Юру, значит, оставить в КГБ?

Я дёрнул плечами.

— Мне кажется, вы сейчас в одной лодке в бушующем море на разных вёслах.

— Правильное, кхм-кхм, сравнение. Насыпай. Хороший у тебя коньячок.

— Так, это кто у тебя был? — спросил, спускаясь в гостиную, Михалков. — Заперли нас как Бобиков. Еле поссать выйти выпросил. Так ещё и сопроводили, как на прогоне.

— Ты, Никитка, по фене ботаешь? — спросил раскуривая трубку Говорухин. — Прого-он…

— В Крестах на экскурсии были вместе. Забыл, что ли? Дубак рассказывал, как что называется.

— Не дубак, Никита, а товарищ милиционер нас водил. Аж целый полковник — начальник УВД города Москвы. Дубаки — это надзератели.

— Да, насрать! Кто был-то⁈

— Он сейчас скажет, и нас придётся убить, хе-хе. Оно тебе надо, такое любопытство. Масо ещё осталось?

— Осталось, но надо жарить. Я уже замаялся жарить. Сами, хорошо.

— Бр-р-р… — Михалкова передёрнуло. — Не хочу мяса. Икра есть?

— Икры во Франции нет, — усмехнулся я.

— Надо Володе звякнуть, пусть захватит.

— Володя, — прорычал бас, — тоже, как Бобик целый час стоял перед пикетом в ста метрах от ворот. А потом видел, как из оных выехал кортеж с синими ведёрками на крышах и удалился, крича сиренами. Кто это у тебя был, любезный Пьер?

Голос в конце спича Высоцкого звучал бархатными раскатами.

— Кхе-кхе… Брежнев, Андропов, Цвигун…

— Занавес, — сказал Михалков и рухнул в кресло.

— Слушай, Юра, не пойму, всё же, кхе-кхе, кто он? Неужели — ясновидец?

— Он, Леонид Ильич, не только ясновидец, но и в других планах очень необычный человек. Да и то, что он человек у меня лично имеются большие сомнения.

— Не, кхм-кхм, человек? А кто он? Инопланетянин, что ли? Хе-хе…

— Помните, я на пересадку почки лёг?

— Помню, конечно. Рисковый ты человек. Чазов, я знаю, тебя сильно отговаривал. Не приживётся боялся. Сосуды у тебя совсем плохие, говорил.

— Так и было, но этот парень сказал, чтобы мне накануне операции перелили его кровь.

— А у него такая же группа крови?

— У него первая. Она всем подходит.

— И что?

— Чазову я даже не говорил, а попросил нашего медика сделать переливание. Он отбивался,как мог. Пришлось приказать письменно. Да-а-а… Так вот, после операции, первая почка полноценно заработала уже через день, а на второй кровь из мочи ушла.

— Ну да, ну да… Что-то мне Цинёв, паразит, докладывал такое.

— Во-о-т… Так и второй раз произошло. Вторая почка прижилась так же хорошо и быстро. Зажило, как на собаке. Правда, наш врач переливание делал, уже не опасаясь.

— И что ты хочешь сказать? Что его кровь — живительна?

— Я вам больше скажу. Если хотите проверить, посмотрите, как раны заживают на нём. Максимум сутки, и пореза как не бывало. Даже шрамы рассасываются.

— Рассказывали мне про одного такого экстрасенса, который заряжает крем. Если его втирать в шрам, то шрам рассасывается. Крем втирать, кхе-кхе, не экстрасенса…

Леонид Ильич тихо посмеялся. Андропов помолчал.

— И ты предлагаешь мне перелить его кровь? — спросил Брежнев, искоса посмотрев на Андропова.

Они сидели на заднем сиденье «брежневского» лимузина вдвоём. Пасажирское пространство было отделено от водительского толстым стеклом.

— Почему не попробовать? — пожал плечами Андропов. — Вы нужны стране, Леонид Ильич.

— Да-да… Таких делов наворотил, что страна развалится через десять лет, и «нужен»?

— Не совершает ошибок тот, кто не работает. Да и советников у вас слишком «грамотных».

— Да-а-а… Алексей Николаевич, Алексей Николаевич… Рентабельность, млять. Зятёк его на контроле у вас?

Андропов кивнул.

— Юра, я хочу, чтобы в Римский клуб ни что не протекало. Институты эти международные… Это политически правильный ход, но ведь перерождаются наши учёные в общении с западными. Масоны, мать их… Могуть они елей лить. Правильно Пьер сказал. Вы, кхм-кхм, оберегайте его. Особенно если и кровь его ценнейший ресурс государства. Ты правильно делаешь, что не афишируешь его сверх-способности, Юра. Если кто узнает, выкрадут, или уничтожат. Хотя я, честно сказать, не верю, уж ты прости, Юра. Это, кхм-кхм, не научно. Ты просто сам внушил себе… Это называется, мне Чазов говорил, э-э-э, да, — метод плацебо. Самовнушение.

— Даже если это и так, Леонид Ильич, давайте сделаем вам переливание крови? Хуже-то не будет?

— Я, кхм-кхм, подумаю. А перестраиваться надо. Надо… Надо возвращать частные артели, что Никитка ликвидировал. В лёгкой промышленности, пищевой… Ты поговори с этим Пьером. Возьмётся ли он их субсидировать? Пусть открывает свои авто-сервисы, фабрики грамзаписи. Нет страха. Пусть поют, что угодно, только надо и церковь тогда, хе-хе, активнее реанимировать. От Никиткиных репрессий мы, кхе-кхе, слава Богу, отошли, но этого мало, Юра. Жаль мы годовщиу крещения Руси прозевали. В том году ведь девятьсот девяностолетие было. Ну да ладно. Надо будет в итогах года по телевидению об этом сказать. Хорошо?

— Я понял, Леонид Ильич.

Брежнев повернул к Андропову голову.

— А ведь ты и впрямь хорошо себя чувствуешь! И на больничный с момента пересадки ни разу не ходил. Удивительно.

Он с задумчивым видом покачал головой.

— Прямо завидно.

— Так, и я говорю… Сам всё ещё удивляюсь. Каждый день просыпаюсь с ощущением, что уже умер.

— То есть? — приподнял сросшиеся в одну линию брови.

— Ну, так, не болит же ничего, — улыбнулся Андропов.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Брежнев. — Рассмешил, кхе-кхе…

— Хотел спросить, Леонид Ильич.

— Спрашивай, Юра.

— Пьер предлагает создать сотовую сеть мобильной радио-телефонной связи. С условием, что он станет её собственником.

— Хм! Собственником! Не торопимся ли мы, Юра, перейти на комерческие рельсы? Ну, там, одежду шить, или обувь, продукты производить… Это понятно, но радио-телефонную связь в частные руки? Кхм-кхм…

— Ну, почему в частные. Это же формально оно в частных руках будет, а на самом деле… Наших бывших сотрудников пристроим… Зато контролировать народ будет проще.

— Радио-телефонная, это как вот этот телефон? — Брежнев показал на трубку телефонного аппарата.

— Да, Леонид Ильич, только на других принципах. Мы к олимпиаде готовимся запустить двести новых абонентских станций. Вместе с имеющимися ста всего будем иметь триста. А он предлагает поставить несколько новых базовых станций, построенных на ином принципе, разместив их, как пчелинные соты.