— О! Правильно ты подсказал! Возле крайкомовского дома есть гаражи. Я у них поспрашиваю. Э-э-э… Не я, конечно. Зашлю кое-кого…

— А сегодня я поставлю, окей?

— Да, ставь, конечно. А ты… — в голосе Ирины Григорьевны послышались нотки смущения, — радио продолжаешь заниматься?

— Нет, Ирина Григорьевна, но для вас, всё что угодно! Э-э-э… В разумных пределах, конечно, а не коммерческой основе.

— Не коммерческой? А что так? Хороший бизнес. Сейчас можно.

Я не стал ей говорить по телефону, что у меня есть в планах, а лишь засмеялся.

— Вот сегодня выпьем и трезво всё обсудим.

— Хорошо, — повеселела Ирина Григорьевна. — Я могу подругу взять? Очень молодая девушка. Тебе понравится.

— Даже так? — хмыкнул я. — Если для меня, то лучше не надо. Посидим узким деловым кругом.

— Тогда уж треугольником, — хмыкнула в ответ Ирина. — Тогда этим вечером я буду твоей девушкой, не возражаешь?

В её голосе послышалась настороженность.

— Обязательно! — бодрым тоном согласился я. — Это и хотел предложить, но стеснялся.

— Ха-ха! Стеснительный ты наш! Ой! Всё! Товар пришёл! До вечера! Целую!

Последнее слово было сказано явно не для меня, а для кого-то, только что вошедшего в её кабинет. Я усмехнулся. Отлично! Проблему с машиной, хотя бы на сегодня, решил! Загоню во двор, зачихлю… Нормально.

На бухту Тихую я приехал и попал под перекрёстный обстрел соседок и пацанвы. На камеечке, что стояла рядом с бельевой площадкой, сидела тетя Валя Банных, мать Славки Федосеева, бабушка Мишки, и дворничиха. Они с подозрением вцепились глазами в мой мерседес, а я остановил машину и вышел к ним.

— Здравствуйте, соседки! — поздоровался я бодрым голосом. — Не признаёте?

Соседки напрягли мозги.

— Не признаём, добрый молодец, — сказала бабушка Мишки, видевшая меня всего-то раза два, так как жила и гостила во Владивостоке наездами.

— Так это Женька Дряхлов! — воскликнула тётя Валя Банных. — Точно — Женька. Я его по ушам узнала. А так… И не признаешь. Давно тебя не было. Вырос-то как!

— Женя⁈ — тётя Фрося Федосеева удивилась. — Какой взрослый! Взрослее моего Славки выглядит. А ведь младше же?

— Младше, тётя Фрося. На три года.

— А! — она махнула рукой. — Не едят ничего. Вот и мелкие.

— Ага, — подумал я. — Славка уже точно слез с гашиша и перешёл на опиаты. Вот и худой.

— Женька Дряхлов? Это ведь ты кусты с сиренью обломал?

— Я, тётя Даша, — кивнул головой я.

— Я вот тебя метлой, — сказала она грозя старческим кулаком и засмеялась дребезжащим смехом.

— Экая у тебя машина! — тётя Валя закивала из стороны в сторону головой. — Волга, что ли новая?

— Да какая «Волга»⁈ — крикнул Андрюшка Федосеев. — Мерседес это! Охренеть! Джон, это ты⁈

Он подошёл ближе, оторвавшись от подъезда.

— Привет! — сказал я, протягивая руку с раскрытой для рукопожатия ладонью. — Славка дома?

Андрей нахмурился и приблизив своё лицо к моему уху тихо сказал:

— Повесился Славка. Схоронили три дня как. Мамка сдвинулась. Вот караулю её. Находит вдруг и кричать начинает. Вон и Танька вышла. С нами пока живёт.

— О, бля!- только и выговорил я.

— Может, помянем?

Андрей с надеждой посмотрел на меня.

— Обязательно помянем, Андрей, но не сегодня. Только с аэропорта. В Хабаре учился. Сейчас приехал к матери. Потом домой.

— А-а-а… Ты же на Семёновскую переехал…

Андрей был младше меня на год. Подошла Татьяна. Она училась в параллельном «б» классе.

— Женя? Привет! Не узнать тебя. Повзрослел. Кооператором заделался? На мерседесах ездишь.

— В Хабаровске на физкультурном учился. Подрабатывал с парнями. Усилки клепали, то сё…

— А! Вы же тогда в новогодний вечер играли. Нас ещё не пускали, а мы с девчонками маски надели и прошли с Танькой Голиковой. Из одиннадцатого дома. Помнишь её? Она тоже университет закончила, в школе учителем будет.

— Танюш, мне к маме надо. Триста лет дома не был. ТЫ, это… Возьми вот эти деньги и передай матери.

Я нырнул во внутренний карман и, достав портмоне, вынул из него сотенную купюру.

— Ни фига себе! — вырвалось у Андрея.

— Не надо, Женя! — неуверенно проговорила Татьяна, но деньги взяла.

— Ты знаешь, что мы со Славкой дружили. Жаль, что меня не было здесь четыре дня назад.

— О! Жека! — воскликнул Семёныч, увидев меня перед дверью. — Привет! Заходи!

Я шагнул в тёмную с улицы прихожую.

— Настя, Женя приехал!

— Мама, это я, — сказал я, ожидая услышать, как в анекдоте: «Нет, сынок, мама — это я».

В зальной двери появилась Анастасия Александровна.

— Включи свет, Евгений Семёнович, — попросила Женькина мать строгим голосом.

— Да, он это! Чего ты? Пусть заходит, в зале и рассмотришь. Неудобно так-то.

— Ничего. Потерпит. Я столько лет терпела.

— О, как! — подумалось мне, и я мысленно хмыкнул. — Момент истины? Да и по барабану. Не примет мамаша, так шагну в сторону и…

Щёлкнул выключатель, до которого Семёныч дотянулся через меня.

— Вроде, он, Женька… И где же ты шлялся? Семь лет! Только письма и фотографии. Но от тебя хоть это. А от Сашки вообще ничего! Тоже где-нибудь в секретном ящике сидит! Будь они прокляты!

Мать, вместо того, чтобы подойти ко мне, вдруг вернулась в зал. Я, подтолкнутый Семёнычем, шагнул вслед за ней. Женькина мать стояла глядя в окно на волнующееся серое море и руки её весели вдоль тела словно плети.

Подойдя ближе, я положил свою правую ладонь ей на правое плечо. Она положила на неё голову. Я обнял мать, развернул и поцеловал в лоб. От неё пахло котлетами.

— Словно покойницу, — сказала она.

— Ну, Настя! — взмолился Семёныч.

— Что, Настя⁈ — вскрикнула женщина и тихо заплакала. — Как вы мне дороги, мужики! Отец его всю мне душу вымотал своими командировками. Тоже вес засекреченный, спасу нет. Теперь эти… На долго хоть приехал?

Она вытерла фартуком заплаканные глаза.

— Э-э-э… Да, вроде, навсегда. Кхм-кхм… Кажется.

Я смотрел на Александра Гончарова, исполнявшего на своём Фендере Стратакастере вступительное соло песни «Speed King»[1] группы Deep Purple. Вступил органным проигрышем Константин Вяткин и Константин Бакулин начал голосовую тему. На бас-гитаре играл Владимир Попов, на ритм гитаре — Владимир Гутман, на ударных стучал Виктор Мазин.

Группа «Баллада» мне была известна и в том моём времени, и в этом я встречался с её организатором и руководителем Гутманом в Городском парке, где он играл на танцах, и которого мне пришлось подменять, когда он неожиданно ушёл. А с Гончаровым мы учились вместе в шестьдесят пятой школе на Бухте Тихой и в том будущем, и в этом настоящем. Он тогда только осваивал гитару и приходил к нам на репетиции новогоднего вечера за консультациями. Зато, у Гончарова была почти оконченная тогда школа игры на скрипке и отличный музыкальный слух. Уж соло партии он снимал и исполнял сразу безукоризненно.

Мы с Романом и Ириной сидели в самом дальнем от сцены углу разговаривали, пили, ели и слушали музыку.

— У тебя грандиозные планы, — сказала Ирина, чуть кривя губы и недоверчиво щурясь. — Ты уверен, что тебе под твои замыслы выделят землю?

— Не землю, а часть территории завода. Она всё равно в запущенном состоянии, а док в аварийном.

— Так ты прямо хочешь выкупить?

— Ха! Кто же мне позволит? В аренду возьму лет на пятьдесят. На мою жизнь хватит.

— Это уж точно, — улыбнулась Ирина.

Я не стал говорить, что это будет совместное советско-французское предприятие, где будет фигурировать, даже не я, а Пьер Делаваль. У меня по-прежнему имелось три паспорта. Официально из Британии я — Джон Сомерсет — уехал жить в столицу Тайваня Тайбэй, оставив бизнес на старшего Сомерсета, который благодаря своему здоровому образу жизни и плазме из моей крови, которую он вливал в себя два раза в год, выглядел бодрячком. И это вполне себе устраивало руководство страны в лице Юрия Владимировича и моих кураторов, которые все сидели на моей, кхе-кхе, «игле». Хотя нацедили моей крови себе на пять жизней.