– Когда вы с Кризи отправляетесь в буш? – спросила она Макси.

– Завтра на рассвете.

– И когда вы окажетесь в том месте?

– Зависит от обстоятельств.

– От каких именно?

– В частности, от того, с какой скоростью мы будем продвигаться.

– Черт возьми! Вы что, не знаете, с какой скоростью будете идти?

– Нет. На дорогу у нас может уйти два или три дня.

– Почему?

Макси вздохнул и попытался объяснить.

– Мы будем искать следы. Многое поэтому зависит от состояния земли, насколько она влажная, с какой стороны дул и дует ветер…

Она подалась вперед и натянуто сказала:

– Не морочьте мне голову! Я прочла все полицейские отчеты. Их следопыты работали там несколько дней, но ничего не нашли.

– Миссис Мэннерз, мы не собираемся искать следы, оставленные несколько недель тому назад. Мы будем искать свежие следы.

– Зачем?

– Затем, что там, где была убита ваша дочь, могли быть другие люди, которые теперь вернулись в эти места.

Глория наклонилась в кресле еще больше и тем же натянутым тоном сказала:

– Я хочу, чтобы вы кое-что себе уяснили. Мне совершенно не надо, чтобы за мои деньги вы гонялись за этими проклятыми браконьерами. Вы работаете на меня, а не на департамент правительства Зимбабве, занимающийся охраной природы!

В этот момент она увидела, что на нее в упор смотрят два холодных как льдинки глаза. Голос Макси был таким же холодным, но Кризи услышал его даже из дальнего отсека самолета. Макси говорил:

– Зарубите себе на носу, леди, что я на вас не работаю. За ваш счет я лишь добрался сюда. Вы мне оплатили гостиницу и питание. Но если вы внимательно просмотрите счета, то увидите, что в гостинице вы ни разу не платили за то, что я пил. Я вам сейчас объясню почему. Много лет назад года два я был охотником, работал с людьми, которые приезжали сюда на сафари. В их числе было немало американских клиентов, большинство которых составляли избалованные богатые идиоты. Так вот, когда охотники-профессионалы встречались потом время от времени в Булавайо и расспрашивали друг друга о том, как прошло путешествие, у нас была одна ключевая фраза. Мы говорили либо: «Я пил их виски», либо: «Я пил свое виски». Этим мы хотели сказать, что либо клиенты были дружелюбны и с ними было приятно иметь дело, либо это были просто взбалмошные кретины. И я хочу сказать вам, леди, что в этом путешествии я пил свое виски. Не буду грешить против истины и врать, что вы мне нравитесь, хоть горе ваше я вполне разделяю. И я хочу, чтобы вы знали: если я наткнусь на свежие следы браконьеров, охотящихся на носорогов, я пойду по этим следам. Дело обстоит именно так, а не иначе, и если вам это не по вкусу, как только мы прилетим к водопаду Виктория, ноги моей больше в этом самолете не будет – мне хватает работы в Брюсселе.

Женщина застыла в напряженной позе. Потом подняла глаза вверх и увидела нависшего над ними Кризи. Она произнесла:

– Вы слышали, что сказал мне этот подонок?

Кризи кивнул.

– Да, то же самое мог бы сказать и я. – (Раби посмотрела на него восхищенным взглядом.) Кризи продолжал: – Макси прав. Мы на вас не работаем. Именно такой договор был у нас в Денвере. Мы сюда прилетели просто посмотреть, что к чему. Если нам удастся найти что-то такое, что позволило бы дальше раскручивать это дело, вот тогда вы начнете платить. Я очень рассчитываю на то, что нам повезет, потому что мне, честно признаться, доставило бы удовольствие потратить немного ваших денег. Через четыре-пять дней, думаю, мы в этом вопросе определимся. А прежде я бы посоветовал вам получше контролировать ваши чувства. В противном случае, даже если мы и найдем что-нибудь, то просто плюнем на это и будем пить свое виски.

Хотя кондиционеры работали на полную мощность, по лицу Майкла катился пот. Танцевальная площадка была переполнена, казалось, все помещение движется в такт музыки африканской группы из восьми человек. Акустические системы были далеко не новыми, как и потертые музыкальные инструменты, но мелодия выражала самую душу Африки, она не имела ничего общего с игрой тех групп из Зимбабве, которые были «открыты» европейскими музыкальными компаниями и выступали, подлаживаясь под требования западных студий грамзаписи. Танцевавшую с ним девушку звали Шави, она была индианкой, из индийской общины, оставшейся в стране после провозглашения независимости. Девушка была маленькой и хрупкой с огромными блестящими карими глазами и четко очерченным контуром красных губ, сияющих в улыбке.

В танцевальном зале и около длинной стойки бара, где торговали лишь пивом и прохладительными напитками, было несколько белых лиц. Дансинг находился на окраине, километрах в десяти от центра города.

Он встретился с Шави в диско-клубе гостиницы «Шератон», и скоро его покорили раскованность и пристрастие девушки к разным увеселительным заведениям. Когда они решили передохнуть и пропустить стаканчик, Шави объяснила ему, что значительная часть членов индийской общины, некогда завезенных в Родезию англичанами в качестве квалифицированной рабочей силы для строительства железных дорог, со временем стала здесь одной из влиятельных составляющих среднего класса. Ее представители теперь главным образом занимались недвижимостью и розничной торговлей. Семье Шави, например, принадлежал большой магазин готовой одежды.

Родители девушки отнюдь не пришли бы в восторг, узнав, что она проводит вечер в обществе европейца, но если бы она решила то же самое сделать с африканцем, они пришли бы в ужас. Но она принадлежит к новому поколению. Она родилась в стране, которая принадлежала ей ровно в такой же степени, как и всем другим ее гражданам, и она вольна проводить вечера хоть с чертом, если он ей понравится… даже с мальтийцем.

Майкл оглядел претенциозно оборудованный танцевальный зал и заметил, что он мало чем отличается от какого-нибудь европейского диско-клуба. Она тут же предложила поехать в другое место, и они взяли такси. Заплатив за вход по пятьдесят центов, они вошли в клуб «Мушамбира», тоже на окраине города, где гулко рокотала ритмичная музыка.

Он удивился тому, что чернокожие посетители дансинга, а их было большинство, очень хорошо одеты: мужчины в костюмах и при галстуках, а женщины в ярких платьях. Шави объяснила, что многие даже весьма состоятельные чернокожие предпочитали оригинальную музыку и атмосферу таких заведений, как клуб «Мушамбира». Здесь, среди своих, они чувствовали себя более естественно, чем в дорогих клубах для белых в центре Хараре, а нескольких либерально настроенных белых, которые забредали в такие места, просто терпели.

– А к тебе как здесь относятся? – спросил Майкл.

Она улыбнулась и ответила:

– Я – единственная в своем роде. Наверное, я первая и последняя индианка, которая когда-либо проходила в эти двери. Я отлично говорю на шона, и у меня нет предрассудков, а они это чувствуют. К тому же я как-то приходила сюда с одним своим африканским приятелем, с которым познакомилась в университете. Сейчас он учится в Лондоне.

– Ты его любила?

– Да. Но Лондон очень далеко, а мне только девятнадцать, и надо еще так много всего успеть…

Они танцевали под музыку местной негритянской группы почти без передышки около часа. В конце концов Майкл взял ее за руку и сказал:

– Пойдем в бар, очень пивка холодного хочется… К тому же я совсем не прочь поболтать с местными обитателями.

Как и все остальные, они пили пиво прямо из бутылки. За стойкой бара стоял огромных размеров мужчина с неизменной улыбкой на лице, по которому градом катился пот. Шави представила его как хозяина бара. Он оглядел Майкла с головы до ног, потом задал ей какой-то вопрос на шона.

Она отрицательно покачала головой и ответила:

– Нет, мальтиец.

На его черном лице отразилось немалое удивление. Она снова заговорила с ним на шона, очевидно рассказывая ему об островке, про который сама узнала только несколько часов назад. Он кивнул и протянул Майклу огромную лапищу, пожатие которой было, по африканскому обычаю, очень вялым. Потом он сказал по-английски: