— Теперь уж не забуду, Нуклай. Это я от радости кричал. Думал, на след напал…

— А правее пройти нельзя?

— Нет, там скалы, курумник.

— Очень хорошо. Значит, Басаргин может пройти только тут. Здесь мы его и будем ждать.

— Дальше не пойдем? — огорчился Борис.

После того, как первый след был найден, его охватил азарт разведчика.

— Если надо будет, пойдем. Но эту тропку будем держать все время под обстрелом. С правой стороны прохода нет, говоришь ты, с левой тоже нет. Видишь, скалы… Значит, только этим самым хребтиком и можно пройти. Вот ты и сиди здесь, караулы Спрячься как следует между лиственницами. А я пойду вниз, посмотрю еще. Если меня долго не будет, не шуми, не беспокойся. К ночи приду.

— Ладно, — покорно согласился Борис, но сейчас же беспокойно завертелся.

— Чего ты? — прошептал Нуклай, тоже оглядываясь.

— Шум какой-то…

— Ветер. Струей идет, вот лиственницы и зашептались. Ну, карауль! Я скоро.

Через несколько секунд шаги Нуклая словно растаяли в плотном таежном воздухе.

«А что, если старик придет? — размышлял Борис— Что мне тогда делать? Как же это я забыл договориться?»

Подросток прижался к камню, у которого только что устроился. В тайге было тихо. От нечего делать следопыт начал наблюдать за птицами. Таких он еще не видел. Вот одна подлетела совсем близко. Тёмнокрасная головка, такая же грудка и грязновато-серое брюшко… Но рассмотреть птаху как следует не удалось. Стремительно опустившись на куст акации, она сейчас же стала беспокойно оглядываться, совсем как человек в незнакомом месте. Заметив Бориса, трепыхнула крылышками, сердито крикнула что-то по-своему и улетела.

В ответ поднялся гомон на соседних кустах акаций.

Солнце клонилось к закату, и птички, казалось, начинали свою спевку. Какая-то из них, невидимая в густом кусте, выводила трели особенно звонко и весело.

— Запевала, — усмехнулся Борис. А прислушавшись, двгадался: — Сибирский соловей.

Мысленно старался выделить из птичьего хора отдельное голоса и мысленно подражать им. Получалось, может быть, не совсем точно, но занимательно.

— Пи-и-ить… Чуть-чуть, чуть-чуть, — просил жалобный голосок.

— Тюир-лиз, тюир-лиз… жив-ли, жив-ли, — спрашивал другой.

Первый продолжал настаивать:

— Чуть-чуть, чуть-чу-уть… пи-ить, пи-ить… А третий отрывисто защелкал:

— Цыть-цыть, цыть-цыть… жив-вить, жив…

И словно по команде, хор умолк. На каменистый гребешок набежала тень. Это запоздавшая туча, темяофио-летовая в середине, светлорозовая по краям, торопилась на запад, догоняя солнце. В траве зашуршали первые крупные капли дождя…

Борис перебежал под старый раскидистый кедр. Там все-таки спокойнее.

Но туча скоро ушла на запад, оставив за собой только легкую полоску тумана да шелест дождевых капель, срывающихся с листьев.

Повеселевший следопыт выбрался на тропу. Ему надоело сидеть на одном месте, и он решил сделать небольшой круг около своего караульного поста.

Однако брести по сырой траве, скользя набухшими сапогами по мокрому камню, тоже невесело. Борис свернул на узкую тропку, ведущую к обрывистым скалам, и почти столкнулся с Нуклаем. Бригадир рассматривал помятую траву, кучу углей и пепла.

— Не усидел? — спросил он растерявшегося спутника. — Видишь, что тут Басаргин наделал? Это уж явные следы. Старик даже консервную коробку забыл спрятать.

Нуклай ткнул носком сапога «Щуку в томате».

— Наши консервы, — узнал Борис.

— А чьи же больше?.. Ну, брат, побывал я и внизу. Там совсем глухо и на каждом шагу тропы маральи и козьи. Словом, конский след потерялся. Придется здесь ночевать. Утром виднее будет, а сейчас давай закусим.

Проголодавшийся Борис охотно сбросил со спины рюкзак.

Димка уверенно вёл караван по знакомым местам. Повод свободно болтался в его руке, — умный Сокол ни на шаг не отставал от молодого проводника. И чем дальше уходил небольшой отряд, тем меньше Димка обращал внимания на дорогу. Он шагал почти машинально. Мысли подростка бродили далеко и от тропы, и от Долины Смерти.

Вот он лежит на большом ветвистом дереве, кажется, дубе. Лежит на развилке сучка и пристально-пристально вглядывается в дальние кусты… Скоро один из них еле заметно колыхнулся, и в высокой траве показалась ненавистная фигура в зеленом мундире. Он наводит ружье, прицеливается, и гитлеровец падает мертвым. За отца!

Замечтавшись, Димка оступился и сейчас же почувствовал нестерпимую боль в ступне. Его затошнило, перед глазами завертелись зеленые, фиолетовые, оранжевые круги…

Сокол остановился и потянулся к своему другу мягкими влажными губами. За Соколом остановилась вторая лошадь, третья.

— Что случилось, Дима? — тревожно спросила подбежавшая Лидия Петровна.

— Нога подвернулась…

— Сильно болит?

Димка ответил насколько мог спокойно:

— Не очень, только итти не могу. Вы идите одни, а я посижу, потру ногу и догоню.

— Леонтьич! — крикнула Лидия Петровна. — Помогите мне разложить вьюк с Сокола на других лошадей. На Соколе оставим только спальные мешки!

Димка начал было протестовать, но начальница отряда строго сдвинула брови.

— Пока что здесь командую я, а ты изволь подчиняться.

Через несколько минут подросток с помощью Лидии Петровны вскарабкался на Сокола и повел караван дальше.

Под вечер отряд спустился к ручью, у которого была обнаружена киноварь. До заката Лидия Петровна и Леонтьич успели разбить лагерь. Димка с компрессом на ноге, устроившись у громадной лиственницы, поваленной ветром, досадовал, что ничем не может помочь уставшей женщине. Леонтьич ворчал и все спрашивал, скоро ли придут Борис и Нуклай.

Лидия Петровна, наоборот, казалась совсем спокойной. Но подросток каким-то чутьем угадывал, что волнуется и она. Какова-то будет эта первая ночь в Долине Смерти?

Леонтьич развел костер и курил трубку за трубкой, оглядываясь по сторонам и чутко к чему-то прислушиваясь.

Лидия Петровна наконец не выдержала: — Что же вы сидите, Леонтьич? Я ведь говорила вам: берите любую лошадь и поезжайте наверх. Утром вернетесь.

Леонтьич заколебался. Димке показалось, что в душе проводника идёт глухая борьба между чувством долга и страхом.

Но страх, видимо, оказался сильнее. Отведя глаза в сторону, Леонтьич поднялся и буркнул:

— Не сердись, начальница. Утром приеду… Однако к лошадям он пошел неторопливо, то и дело

останавливаясь, а затем очень долго возился около них. Лидия Петровна успела приготовить ужин, когда за поворотом ручья раздался дробный перестук копыт.

— Поехал, — с усмешкой сказала она. — Как все-таки трудно бороться с суевериями.

Димка не знал, что ответить. Помня совет Нуклая, он неотступно следил за Леонтьичем, но ничего подозрительного не замечал. Проводник, как проводник. Правда, не совсем приятный, но, может быть, такой уж у него характер…

Тем временем Лидия Петровна ещё раз осмотрела ногу своего помощника, переменила компресс и, пожелав спокойной ночи, мимоходом заметила:

— Ничего страшного нет: растяжение сухожилий. Но полежать тебе придется. В маршрут буду ходить с Леонтьичем. Он будет рыть закопушки, я — промывать шлихи.

После компрессов Димке стало как будто легче, боль утихла, жар в ноге прошел. Но уснуть он не мог еще долго. Невольно прислушивался к ночным шумам за брезентовым пологом палатки. На всякий случай молодой разведчик потрогал ружье, лежавшее рядом со спальным мешком.

Прислушиваясь к неровному дыханию Лидии Петровны, Димка чувствовал, что и ей не спится. «Наверное, думает о том, как будет работать с Леонтьичем, как тяжело придется Светлане». Вздохнув, перевернулся на другой бок.

…Первое, что услышал Димка утром, было сообщение Лидии Петровны:

— Леонтьич вернулся хмурый. Поздоровался со мной и, ни слова не говоря, поехал к лошадям.

Из палатки Димка выбрался с трудом.