Воцарилось молчание.

— Гарри... — сказала она, — я... я уже не уверена, что борьба с хулиганами такая уж стоящая затея.

Гарри пристально смотрел на неё.

— Потому что кто-то из девочек может пострадать?

Она кивнула. Просто кивнула.

— У них есть право выбора, Гермиона, как и у тебя. Я решил не делать очевидной глупости, которую все делают в книгах — я не стану оберегать тебя от всего, из-за чего ты будешь чувствовать себя одновременно защищённой и беспомощной. Потому что в этом случае ты всерьёз разозлишься, оттолкнёшь меня, пытаясь получить хоть немного свободы, и попадёшь в ещё большие неприятности, с которыми героически справишься, после чего у меня наступит прозрение и я наконец пойму... ну и дальше по тому же сценарию. Я уже знаю, к чему приведёт эта история, потому могу её просто пропустить. Если я в состоянии предугадать, о чём я буду думать позже, то ничто не мешает мне подумать об этом сейчас. В любом случае, я считаю, что тебе тоже не стоит пытаться ограждать своих друзей от опасностей. Просто скажи им прямо, что эта история наверняка закончится каким-нибудь кошмаром, и если после этого они всё ещё будут хотеть стать героинями, то пусть так и будет.

Именно в такие моменты Гермиона сомневалась, сможет ли она когда-нибудь привыкнуть к способу мышления Гарри.

— Гарри, я на самом деле, — на секунду у неё комок подкатил к горлу, — очень, очень не хочу, чтобы кто-нибудь из них пострадал! В особенности из-за чего-то, что начала я!

— Гермиона, — серьёзно ответил Гарри, — я уверен, что ты поступаешь правильно. И я не знаю, как можно сделать им в конечном итоге хуже, чем лишить возможности даже попробовать.

— А что если кто-то из них сильно пострадает? — ей стало трудно говорить. Гермиона вспомнила рассказ капитана Эрни о том, как Гарри смотрел прямо в глаза хулигана, когда тот всё сильнее и сильнее выворачивал ему палец, пока наконец не пришла помощь в лице профессора Спраут. Следующая мысль была о Ханне и её тонких пальчиках с ногтями, которые та каждое утро красит в жёлтый цвет Пуффендуя, и Гермиона постаралась выкинуть из головы эту картинку. — И после этого... они никогда уже не посмеют сделать что-нибудь отважное...

— Я не думаю, что одно влечёт за собой другое, — твёрдо сказал Гарри. — Даже если всё пойдёт наперекосяк и случится что-нибудь кошмарно невообразимое, я не думаю, что в наших головах всё происходит, как ты описала. Важно верить в себя, верить в то, что ты можешь вырваться за свои границы. Попытаться и пострадать — наверняка не может быть хуже, чем... застрять.

— Гарри, а что, если ты ошибаешься?

Гарри на мгновение задумался, чуть печально пожал плечами и ответил:

— А что если я прав?

Гермиона опять посмотрела на чёрную ткань, переброшенную через её руку. Внутренняя сторона мантии, касаясь руки, вызывала странное двоякое ощущение — мягкости и надёжности, будто мантия ободряюще сжимала её ладонь.

Гермиона вновь подняла руку, протягивая мантию Гарри.

Мальчик не шевельнулся.

— Я... — начала Гермиона, — я благодарна тебе, очень благодарна, но я ещё ничего не решила. Пусть она пока останется у тебя. И... Гарри, я не думаю, что шпионить за людьми — хорошо...

— Даже за теми, про кого известно, что они хулиганы и издеваются над слабыми? — уточнил Гарри. — Надо мной никогда не издевались, однако я прошёл через очень реалистичную симуляцию, и мне не понравилось. Над тобой когда-нибудь издевались?

— Нет, — тихо ответила Гермиона, по-прежнему протягивая Гарри мантию-невидимку.

Наконец Гарри забрал свою мантию — Гермиона почувствовала слабый укол потери, когда беззвучная песнь исчезла из её разума — и начал засовывать чёрную ткань обратно в кошель.

Когда кошель закончил поглощать мантию, Гарри повернулся, чтобы снять барьер тишины...

— И, эм-м... — замялась Гермиона. — Это ведь не та самая Мантия Невидимости? О которой мы прочитали в библиотеке, на восемнадцатой странице «Иллюстрированного списка утраченных артефактов» Готтшалка в переводе Паулы Виеры?

Гарри вновь повернулся к ней и, слегка улыбаясь, тем же самым тоном, которым он разговаривал с учениками за ужином, сказал:

— Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, что обладаю магическим артефактом невероятной силы.

* * *

Наступила ночь, Гермиона уже легла в постель. Она до сих пор не могла решиться. Во время ужина, когда у неё ещё не было действенного способа находить хулиганов, её жизнь была проще. И теперь ей опять нужно было делать выбор, и на этот раз не за себя, а за своих друзей. Перед её мысленным взором стояло морщинистое лицо Дамблдора, на котором были видны отголоски скрытой боли, и она снова и снова слышала, как Гарри говорит: «У них есть право выбора, Гермиона, как и у тебя».

А ещё её пальцы помнили прикосновение мантии, и это ощущение возвращалось снова и снова. В нём была какая-то сила, заставлявшая мысли возвращаться к древнему артефакту и к песне, которую она одновременно ощущала и не ощущала на том краешке своего сознания и магии, который теперь снова окутывала тишина.

Гарри разговаривал с мантией, словно та была разумна, просил её позаботиться о Гермионе. Он также сказал, что мантия принадлежала его отцу, и что она незаменима...

Но... Ведь не мог же Гарри так сделать?

Вот так просто предложить ей один из трёх Даров Смерти, созданных за столетия до Хогвартса?

Она могла бы сказать, что чувствует себя польщённой, однако это выходило так далеко за границы польщённости, что ей оставалось только гадать — кем именно она является для Гарри.

Возможно, Гарри из тех людей, которые одалживают древние утраченные магические артефакты любому, кого посчитают другом, и всё же...

Она задумалась — какую именно часть своей жизни, по словам Гарри, он решил пропустить — ту часть, в которой он пытался держать её в безопасности, под защитой...

Гермиона смотрела на потолок когтевранской спальни. Где-то в отдалении переговаривались Мэнди и Су. Гермиона настроила чары Тишины так, чтобы не было слышно, о чём именно они говорят, и до неё доносилось лишь неясное бормотание. Сон в общей спальне с остальными девочками дарил ей некое ощущение уюта.

Она знала, что Гарри всегда включает чары Тишины на полную мощность.

И у Гермионы появилась мысль, что, возможно, Гарри действительно... ну...

Как бы это...

Неравнодушен к ней.

Этой ночью Гермиона Грейнджер долго не могла заснуть.

А на следующее утро, проснувшись, она обнаружила торчащий из-под подушки клочок пергамента, на котором было написано:

«В половине одиннадцатого ты найдёшь хулигана в четвёртом коридоре, налево от кабинета зельеварения. — С.»

* * *

Когда следующим утром Гермиона входила в Большой зал, в её животе порхали бабочки размером с гиппогрифа. До когтевранского стола оставалось лишь несколько шагов, а решения всё не было.

Она заметила, что рядом с Падмой есть свободное место. Если она хочет всё рассказать Падме и попросить ту передать это дальше Дафне и Трейси, ей нужно сесть именно туда.

Гермиона подошла к пустующему месту рядом с Падмой.

На языке крутились слова: «Падма, я получила таинственное сообщение...»

Но как будто какая-то толстая кирпичная стена мешала этим словам вырваться наружу. Если Гермиона это скажет, она подвергнет Ханну, Сьюзен и Дафну опасности. Поведёт их прямо навстречу неприятностям. И это Неправильно.

Конечно, она может попытаться справиться с хулиганом и в одиночку, ничего не говоря друзьям, но было совершенно очевидно, что это тоже Неправильно.

Гермиона знала, что столкнулась с моральной дилеммой, прямо как все те волшебники и ведьмы, о которых она читала в книгах. Вот только в книгах у людей всегда был правильный и неправильный выбор, а не как у неё, два неправильных, и это казалось немного несправедливым. Но у неё было чувство — возможно, навеенное рассказами Гарри про то, что потом напишут о них в книгах, — что она стоит перед Героическим выбором, и что сегодня утром, прямо сейчас, она определяет, в какую сторону пойдёт вся её дальнейшая жизнь.— Тихо! — зашипела Лаванда, причём её голос был гораздо громче шёпота Парвати. — У Зла повсюду есть уши!