— Мисс Грейнджер? — напомнил о себе профессор Защиты.

Она ничего не сказала. Все слова застряли у неё в горле.

— Мне нужно ваше решение, мисс Грейнджер.

Она сжала губы, не давая вырваться ни единому слову.

Наконец профессор Защиты вздохнул. Белый свет медленно погас, дверь позади него медленно открылась, и он снова превратился в чёрный силуэт на фоне коридора.

— Спокойной ночи, мисс Грейнджер, — сказал он, повернулся к ней спиной и ушёл вглубь Хогвартса.

Прошло какое-то время, прежде чем её дыхание успокоилось. То, что произошло здесь этой ночью, чем бы оно ни было, совсем не походило на победу. Она так отчаянно боролась с собой, чтобы не сказать «Да», несмотря на давление профессора Защиты, и теперь даже не была уверена, что поступила правильно.

Когда она сама двинулась к свету (после того, как усталость перекрыла все остальные ощущения и сон снова стал казаться чем-то возможным), уже стоя в дверном проёме, ей показалось, что где-то позади и наверху послышался отдалённый птичий крик.

Но она знала, что крик адресован не ей, и потому начала подниматься по ступеням к своей спальне.

Остальные девочки наверняка уже спят и не станут смотреть на неё или отворачиваться…

Она почувствовала, как полились слёзы, и на этот раз она не стала их сдерживать.

На вершину башни Когтеврана вела длинная лестница, подниматься по которой было тяжело и долго. Изнутри она выглядела совершенно прямой, хотя снаружи бы показалось, что, по логике вещей, ей следует идти по спирали. Добраться до вершины можно было, лишь проделав весь долгий путь, никак не пытаясь его срезать — шаг за шагом, ступенька за ступенькой. И сейчас усталые ноги Гарри пересчитывали эти ступеньки.

Он убедился, что Гермиона благополучно отправилась спать.

Он пробыл в гостиной Когтеврана столько времени, сколько понадобилось, чтобы собрать несколько подписей — это могло пригодиться Гермионе позже. Подписались лишь немногие — никто не учил волшебников мыслить по правилам магловской науки: «делай ставку или заткнись», «поручись головой за своё предсказание или перестань прикидываться, что веришь в свою теорию». Большинство из них не усматривало никакого противоречия между нежеланием подписывать договор, в соответствии с которым они будут обязаны Гермионе по гроб жизни, если не правы, и той безраздельной уверенностью в её вине, которую они демонстрировали. Но когда правда выйдет наружу, такой список подписей может оказаться полезным. И если кто-нибудь снова заподозрит Гермиону в чём-нибудь Тёмном, ей, по крайней мере, не придётся проходить через всё это второй раз.

Затем Гарри поспешил покинуть общую комнату: ему было всё тяжелее и тяжелее помнить о всепрощении, на которое он себя настроил. Иногда у него проскакивала мысль, что глубочайший разлом в его личности не имеет никакого отношения к тёмной стороне, а скорее является границей между альтруистичным и великодушным Абстрактно Рассуждающим Гарри и разочарованным и сердитым Сиюминутным Гарри.

Круглая площадка на крыше башни Когтеврана — не самое высокое место в Хогвартсе. Но, поскольку башня Когтеврана несколько отстоит от основной части замка, заглянуть на её крышу с Астрономической башни невозможно. Это тихое место идеально для размышлений, если у вас ужасно много всего, над чем надо поразмыслить. Сюда редко заглядывают ученики — есть и другие места для уединения, более доступные, если уединение — это всё, что вам нужно.

Факелы, освещающие Хогвартс ночью, находятся гораздо ниже. На самой площадке практически ничего не загораживает обзор — лестница уходит в отверстие в полу, а не в обычную дверь — и с неё прекрасно видны звёзды. Прекрасно настолько, насколько они вообще могут быть видны с Земли.

Мальчик лёг в центре площадки, не боясь испачкать мантию. Его голова опустилась на каменную плитку, и вся реальность, за исключением зубчатого края стены и серебряного полумесяца, превратилась в звёздный свет.

Светящиеся на чёрном бархате точки мигали, исчезали и загорались вновь — совсем другая красота, нежели застывшее великолепие той тихой рождественской ночи.

Но Гарри смотрел не на них, он думал о другом.

Сегодня началась твоя война против Волдеморта…

Дамблдор сказал это после Инцидента со Спасением Беллатрисы Из Азкабана. Тогда это была ложная тревога, но фраза хорошо передавала подходящее ощущение.

Две ночи назад его война началась, и Гарри не знал против кого.

Дамблдор считал, что Беллатрису освободил Лорд Волдеморт, который восстал из мёртвых и сделал свой первый шаг против мальчика, победившего его в прошлый раз.

Профессор Квиррелл наложил на Драко чары слежения, поскольку боялся, что безумный директор Хогвартса попытается убить сына Люциуса и свалить вину на Гарри.

Или же всё это подстроил профессор Квиррелл, и именно поэтому он знал, где искать Драко. Северус Снейп считал профессора Защиты Хогвартса очевидным подозреваемым и даже единственным очевидным подозреваемым.

Да и самому Северусу Снейпу можно было доверять лишь с большой натяжкой. А может быть и вовсе нельзя было доверять.

Кто-то объявил войну Гарри, и первым ударом собирался забрать сразу и Драко, и Гермиону, и Гарри едва-едва удалось спасти Гермиону.

Это никак нельзя было назвать победой. Драко забрали из Хогвартса, и хоть он и не умер, оставалось непонятно, как его вернуть или каким он вернётся. Вся магическая Британия считала теперь, что Гермиона пыталась совершить убийство, и теперь Гермиона либо рассудит здраво и уйдёт, либо нет. Гарри пожертвовал всем своим состоянием, чтобы спасти её, но эту карту можно было разыграть только один раз.

Какая-то неведомая сила нанесла по нему удар и, хотя его удалось частично отразить, это не отменяло факта, что удар оказался действительно сильным.

Но, по крайней мере, его тёмная сторона не просила ничего взамен за спасение Гермионы. Может быть, потому что тёмная сторона не была воображаемой, как голос Пуффендуйца. Гарри мог представить, что его внутренний пуффендуец хочет чего-нибудь от него, но с тёмной стороной всё обстояло совсем иначе. «Тёмная сторона», насколько Гарри мог об этом судить, являлась другим способом бытия самого Гарри. Прямо сейчас Гарри не был зол, и спрашивать сейчас, чего хочет «тёмный Гарри» — было всё равно что позвонить и не получить ответа. Эта мысль выглядела даже немного странно — можно ли оказаться в долгу у другого способа вашего же бытия?

Взгляд Гарри случайным образом перескакивал от звёзды к звезде, от одного мерцающего огонька к другому, и его разум сам собой рисовал из них воображаемые созвездия.

А ещё была клятва Гарри.

Драко должен помочь ему реформировать Слизерин. А Гарри должен признать своим врагом того, кто по его мнению, полученному на основе взвешенного суждения рационалиста, убил Нарциссу Малфой. Если Нарцисса никогда не запятнала своих рук, если она действительно была сожжена заживо, если убийцу не обманули — Гарри помнил только эти условия. Наверное, стоило всё записать на бумаге, а ещё лучше — вообще никогда не давать обещаний с таким количеством условий.

При желании он мог найти приемлемую лазейку. Ведь Дамблдор не признался по-настоящему. Он не вышел вперёд и не сказал, что это он убил Нарциссу. На-самом-деле-виновный Дамблдор вёл бы себя именно таким образом по вполне убедительным причинам. Но если Нарциссу сжёг кто-то другой, а Дамблдор лишь взял на себя ответственность, он, скорее всего, вёл бы себя точно так же.

Гарри покачал головой, подметая волосами каменную плитку. Оставалась ещё и последняя лазейка — Драко мог в любое время освободить его от этой клятвы. Как минимум, он мог описать ситуацию Драко и обсудить возможные варианты при следующей встрече. Это вряд ли приведёт к снятию обязательства, но сама идея поговорить обо всём честно вполне устраивала ту его часть, которая требовала соблюдения клятвы. Даже если это означает лишь отсрочку, так всё же будет лучше, чем объявлять врагом хорошего человека.