— Ну вот что! — молвил аббат Фортье, понимая, что настала пора защищаться. — Церковь независима, Церковь никому не подчиняется. Церковь сама знает, что ей делать!

— Зло именно в том и заключается, — заметил Бийо, — что вы пользуетесь властью в стране и в государстве. Вы француз или иноземец? Гражданин вы или нет? Ежели вы не гражданин, не француз, а пруссак, англичанин или австрияк, то пускай вам платят господин Питт, господин Кобург или господин Кауниц. Но если вы считаете себя французом и гражданином, если вам платит народ, извольте народу и подчиняться!

— Да! Да! Так! — подхватили триста голосов.

— В таком случае, — нахмурившись, продолжал Бийо, сверкнув глазами и опустив тяжелую руку аббату на плечо, — именем народа, священник, я требую, чтобы ты выполнил свою миротворческую миссию, призвал Бога в помощь, попросил милости у Провидения, милосердия — у Всевышнего для твоих сограждан и во имя твоей родины. Идем! Идем же!

— Браво, Бийо! Да здравствует Бийо! — закричала толпа. — На престол! На престол, святой отец!

Чувствуя за собой поддержку, фермер мощным рывком вытащил из-под спасительных сводов родного дома возможно последнего французского священника, который столь открыто встал на сторону контрреволюции.

Аббат Фортье понял, что сопротивление бессмысленно.

— Ну что ж, хорошо, — кивнул он. — Я готов к мучениям… Я взываю к мучениям! Я требую пыток!

И он в полный голос запел «Libera nos, Domine!»

Это и было то самое странное шествие, направлявшееся к главной площади и сопровождавшееся криками и воплями, которое поразило Питу в ту самую минуту, как он был готов упасть без чувств под влиянием нежных слов благодарности и рукопожатия Катрин.

Питу не раз слышал подобный шум во время уличных беспорядков в Париже; ему почудилось, что приближается шайка разбойников и ему придется защищать какого-нибудь нового Флеселя, Фулона или Бертье. Питу крикнул:

«К бою!» — бросился к своему отряду из тридцати трех человек и возглавил выступление.

В это время толпа расступилась, и он увидел, что Бийо тащит за собой аббата Фортье и что тому не хватает лишь пальмовой ветви для полного сходства с древними христианами, которых толпа волокла за собой в цирк.

Естественным движением Питу было защитить своего бывшего учителя, ведь он еще не знал, в чем была его вина.

— Господин Бийо! — воскликнул он, бросаясь навстречу фермеру.

— Отец! — вскричала Катрин и сделала до такой степени похожее движение вперед, что можно было подумать, будто ею руководит опытный режиссер.

Однако Бийо одним взглядом остановил и Питу и Катрин. В его глазах было нечто и от орла и от льва, он словно воплощал в себе народный дух.

Подойдя к помосту, он выпустил из рук аббата Фортье и, указывая на него пальцем, молвил:

— Вот он, престол, до которого ты никак не снисходишь. А я, Бийо, тебе говорю, что ты недостоин служить здесь обедню. Прежде чем подняться по этим священным ступеням, каждый должен спросить себя, испытывает ли он стремление к свободе, преданность отчизне и любовь к человечеству! Священник! Хочешь ли ты свободы для всего мира? Священник! Предан ли ты своей стране? Священник! Любишь ли ты своего ближнего больше самого себя? Тогда смело можешь подняться на этот престол и воззвать ко Господу. Но если ты, как гражданин, не чувствуешь себя первым среди всех нас, уступи свое место более достойному, а сам уходи... прочь... убирайся!

— Несчастный! — воскликнул аббат, двинувшись прочь и на ходу грозя Бийо пальцем. — Ты сам не знаешь, кому объявляешь войну!

— Да нет, я-то знаю, — возразил Бийо. — Я объявляю войну волкам, лисам и змеям — всем, кто нападает в потемках. Ну что ж, ладно! — прибавил он, с силой ударив себя кулаком в грудь. — Грызите, рвите, кусайте! Есть за что!

Наступила тишина. Толпа расступилась перед священником и, сомкнувшись вновь, замерла в почтительном восхищении перед сильной личностью, подставлявшей себя под удары страшной силы, зовущейся духовенством: в те времена почти половина всех жителей еще находилась во власти этой силы.

Не существовало больше ни мэра, ни его помощника, ни муниципального совета. Внимание всех присутствовавших было приковано к Бийо.

К нему подошел г-н де Лонпре.

— А ведь теперь мы остались без священника! — заметил мэр.

— Ну и что? — спросил Бийо.

— Раз у нас нет священника, значит, некому отслужить и обедню!

— Подумаешь, какое горе! — пробормотал Бийо; со времени своего первого причастия он всего два раза заходил в церковь: когда венчался и когда крестил дочь.

— Я не говорю, что это большое горе, — продолжал мэр, решивший на всякий случай не спорить с Бийо, — но чем мы заменим службу?

— Что ж, я вам, пожалуй, скажу, что мы сделаем вместо службы! — вскричал Бийо, чувствуя настоящее вдохновение. — Поднимитесь вместе со мной на престол, господин мэр! И ты, Питу, поднимайся! Вы встанете по бравую руку от меня, а ты, Питу, — по левую… Вот так. Чем мы заменим службу? Слушайте все! — приказал Бийо. — Это Декларация прав человека и гражданина — символ веры и свободы, Евангелие будущего.

Присутствовавшие единодушно зааплодировали: люди эти, освободившиеся только вчера, а вернее было бы сказать — почувствовавшие значительное послабление, жаждали узнать права, которые им возвращались, но которыми они еще не воспользовались.

Они с гораздо большей жадностью ожидали именно этих слов, а не тех, которые аббат Фортье называл «словом Божиим».

Встав между мэром, представлявшим гражданскую власть, и Питу, представителем вооруженной силы, Бийо протянул руку и наизусть, по памяти — почтенный фермер не знал грамоты, как помнит читатель, — звучно произнес следующие слова, которые все до единого выслушали стоя, в полном молчании и обнажив голову:

ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА

Статья 1

«Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе».

Статья 2

«Цель всякого политического союза — обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые — свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению».

Бийо произнес последние слова: «сопротивление угнетению», как человек, видевший собственными глазами, как рушились стены Бастилии; как человек, который знает, что ничто не может устоять перед силой народной, стоит только народу протянуть руку.

Слова эти вызвали в толпе крики, слившиеся в протяжный вой. Бийо продолжал:

Статья 3

«Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни одна личность не может обладать властью, которая не исходит явно от нации…» Эта последняя фраза слишком живо напомнила слушателям спор, только что имевший место между Бийо и аббатом Фортье, в котором Бийо упомянул об этом самом принципе; вот почему фраза эта не могла остаться незамеченной: голос Бийо заглушили крики «Браво!» и аплодисменты.

Бийо подождал, пока стихнут крики и рукоплескания, и продолжал:

Статья 4

«Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом…» Эта статья была не совсем понятна простым слушателям и потому прошла, не вызвав столь же бурного отклика в их сердцах, как другие, несмотря на всю свою значительность.

Статья 5

«Закон, — продолжал Бийо, — имеет право запрещать лишь действия, вредные для общества. Все, что не запрещено законом, то дозволено, и никто не может быть принужден делать то, что не предписано законом…»

— Это как же понимать? — спросил голос из толпы. — Раз закон не принуждает к барщине и отменил десятину, стало быть, священники теперь не могут прийти ко мне на поле за десятиной, а король не заставит меня отрабатывать барщину?