Он пришел под тем предлогом, что принес обвиняемому бутылку бордо, которого тот не просил.

— Господин маркиз! Я разбудил вас затем, чтобы спросить, не хотите ли вы что-нибудь передать тому, кто навестил вас вчера ночью.

— Нет.

— Подумайте, господин маркиз. Когда приговор будет оглашен, с вас глаз не спустят, и как бы ни было могущественно то лицо, его воля, вероятно, натолкнется на невозможность.

— Благодарю вас, друг мой, — отвечал Фавра. — Мне не о чем его просить ни теперь, ни позже.

— В таком случае, — заметил тюремщик, — я весьма сожалею, что разбудил вас. Впрочем, вас все равно разбудили бы через час…

— Так по-твоему мне не стоит больше ложиться? — с улыбкой спросил Фавра.

— Это вам решать, — отвечал тюремщик. Сверху и в самом деле доносился шум: хлопали двери, приклады стучали об пол.

— Ага! Неужели вся эта суматоха из-за меня? — удивился Фавра.

— Сейчас к вам придут и прочитают приговор, господин маркиз.

— Дьявольщина! Позаботьтесь о том, чтобы я успел надеть штаны.

Тюремщик вышел и прикрыл за собой дверь. Маркиз де Фавра надел шелковые чулки, башмаки с пряжками и штаны.

Он был занят туалетом, когда дверь приотворилась. Он не счел для себя возможным открывать дверь самому и стал ждать. Он был в самом деле хорош: стоял с откинутой назад головой, волосы его были взлохмачены, а кружевное жабо распахнуто на груди.

В ту минуту, когда вошел секретарь, он отогнул воротник рубашки.

— Как видите, сударь, — молвил он, обращаясь к секретарю, — я вас ожидал и уже готов к бою.

И он провел рукой по оголенной шее, готовой к благородной смерти от шпаги или к простонародной веревке.

— Говорите, сударь, я вас слушаю, — прибавил он.

Секретарь прочел или, вернее, пролепетал постановление суда.

Маркиз был приговорен к смерти; он должен был публично покаяться перед Собором Парижской Богоматери, а затем его ожидала казнь через повешенье на Гревской площади.

Фавра выслушал приговор не дрогнув, он даже не нахмурился при слове «повешенье», столь тягостном для дворянина.

Помолчав с минуту, он взглянул секретарю в лицо и вымолвил:

— Ах, сударь, мне искренне жаль, что вы вынуждены осуждать человека на подобные испытания!

Пропустив это замечание мимо ушей, секретарь проговорил:

— Как вы знаете, сударь, вам остается теперь искать утешения лишь в молитве.

— Ошибаетесь! — отвечал осужденный. — У меня есть еще другие утешения: моя чистая совесть, например.

С этими словами маркиз де Фавра поклонился секретарю, и тому оставалось лишь уйти.

Однако он остановился на пороге.

— Ежели пожелаете, я могу прислать вам духовника, — предложил он осужденному.

— Чтобы я принял духовника от моих убийц?.. Нет, сударь, я не мог бы ему довериться. Я готов отдать вам мою жизнь, но не вечное спасение! Прошу пригласить ко мне священника из церкви Апостола Павла.

Спустя два часа священник был у него.

Эти два часа прошли не без пользы.

Едва секретарь удалился, как вошли два мрачно одетых человека с физиономиями висельников.

Фавра понял, что имеет дело с вестниками смерти, составлявшими авангард палача.

— Следуйте за нами! — проговорил один из них. Фавра поклонился в знак согласия. Указав рукой на одежду, ожидавшую его на стуле, он спросил:

— Вы дадите мне время одеться?

— Пожалуйста, — ответил один из подручных палача. Фавра подошел к столу, где были разложены различные предметы туалета из его несессера, и, глядя в небольшое зеркальце, прислоненное к стене, застегнул воротник рубашки, поправил жабо и завязал галстук изысканнейшим узлом.

Затем он надел жилет и камзол — Следует ли мне взять с собой шляпу, господа? — спросил пленник.

— Это ни к чему, — ответил тот же подручный. Другой подручный палача все время молчал и не сводил с маркиза глаз, чем заинтересовал пленника.

Маркизу показалось, что он едва заметно ему подмигнул.

Однако все произошло так быстро и неожиданно, что маркиз де Фавра усомнился в том, что это ему не почудилось.

И потом, что мог ему сказать этот человек? Он перестал об этом думать и, дружески помахав тюремщику Луи рукой, молвил:

— Ну что же, господа, ступайте вперед, я готов следовать за вами.

За дверью ждал судебный исполнитель.

Он пошел вперед, потом — Фавра, а за ними — оба подручных палача.

Мрачная процессия двинулась на первый этаж.

За первой дверью ее ожидал взвод национальных гвардейцев.

Судебный исполнитель, чувствуя поддержку, обратился к осужденному:

— Сударь! Отдайте мне ваш крест Святого Людовика!

— Я полагал, что приговорен к смерти, а не к лишению звания.

— Таков приказ, сударь, — отвечал судебный исполнитель.

Фавра снял орден и, не желая отдавать его в руки судейскому крючку, протянул его старшему сержанту, командовавшему взводом национальных гвардейцев — Хорошо, — кивнул судебный исполнитель, не настаивая на том, чтобы крест был передан лично ему, — а теперь следуйте за мной.

Поднявшись на двадцать ступеней, процессия остановилась перед дубовой дверью, обитой железом; это была одна из тех дверей, при взгляде на которую осужденного мороз продирает до костей: за такой дверью, встречающей нас на пороге гробницы, человек не знает, что его ждет, но догадывается, что будет нечто ужасное.

Дверь распахнулась.

Фавра даже не дали времени войти: его втолкнули.

Дверь сейчас же захлопнулась, словно под давлением чьей-то железной руки.

Фавра оказался в камере пыток.

— Ну, господа, — слегка побледнев, молвил он, — когда вы ведете человека в такое место, надобно предупреждать его!

Не успел он договорить, как два вошедших вслед за ним человека набросились на него, сорвали с него камзол и жилет, развязали любовно им завязанный галстук и связали за спиной руки.

Однако исполняя эту обязанность наравне со своим товарищем, тот помощник палача, который, как показалось маркизу, подмигнул ему в камере, теперь шепнул ему на ухо:

— Хотите, чтобы вас спасли? Еще есть время!

Это предложение вызвало на губах Фавра улыбку: он помнил о величии своей миссии.

Он едва заметно покачал головой.

Дыба была уже наготове. И осужденного вздернули на эту дыбу.

Подошел палач, неся в фартуке дубовые клинья и зажав в руке железный молоток.

Фавра сам протянул ему свою изящную ногу в шелковом чулке, обутую в башмак с красным каблуком.

Судебный исполнитель поднял руку.

— Довольно! — молвил он. — Двор освобождает подсудимого от пыток.

— А-а, кажется, двор боится, что я заговорю, — заметил Фавра, — впрочем, моя признательность от этого ничуть не меньше. Я взойду на виселицу на своих ногах, что немаловажно; а теперь, господа, вы знаете, что я — в полном вашем распоряжении.

— Вы должны провести час в этом зале, — отвечал судебный исполнитель.

— Это не очень весело, зато поучительно, — заметил Фавра.

И он стал ходить по комнате, рассматривая одно за Другим отвратительные орудия, похожие на огромных пауков, на гигантских скорпионов.

Казалось, что временами по воле злого рока все они оживали и намертво вцеплялись зубами в живую плоть.

Там были орудия пыток всех видов и времен, начиная с эпохи Филиппа-Августа и кончая эпохой Людовика XVI, от багров, которыми разрывали иудеев в XIII веке, до колес, на которых ломали кости протестантам в XVII веке.

Фавра останавливался у каждого из орудий пыток, спрашивая их название.

Его хладнокровие изумило даже палачей, а уж их не так-то легко было удивить.

— Зачем вы все это спрашиваете? — обратился один из них к Фавра.

Тот взглянул на него с насмешкой, характерной для дворян.

— Сударь! — отвечал он. — Вполне возможно, что я скоро встречусь с Сатаной, и если это произойдет, я был бы не прочь с ним подружиться, рассказав о неведомых ему приспособлениях для истязания своих жертв.