Король схватил Шарни за руку и, наклонившись к нему, доверительно зашептал:

— Можете этого не бояться, граф: я, как и вы, не люблю Австрию.

Рука Шарни задрожала, так велико было его изумление.

— Граф! Граф! Когда столь значительное лицо, как вы, собирается пожертвовать собою ради другого человека, имеющего перед ним лишь то преимущество, что он — король, этот господин должен знать, кому он готов принести себя в жертву. Граф! Я уже сказал вам и готов повторить: я не люблю Австрию. Я не люблю Марию-Терезию, навязавшую нам Семилетнюю войну, в которой мы потеряли двести тысяч человек и двести миллионов семьсот тысяч квадратных миль в Америке; я не люблю ее за то, что она называла госпожу де Помпадур — шлюху! — своей кузиной; за то, что моего отца — святого! — она приказала отравить господину де Шуазелю; за то, что она пользуется своими дочерьми как дипломатическими агентами, за то, что через посредство эрцгерцогини Каролины она распоряжалась Неаполем, а через посредство эрцгерцогини Марии-Антуанетты она рассчитывала подчинить себе Францию.

— Государь, государь! — заметил Шарни. — Вы забываете, что я — посторонний, я — только слуга королю и королеве Французским.

Шарни сделал ударение на слове «королева».

— Я уже говорил вам, граф, — возразил король, — что вы — Друг, и я тем откровеннее могу с вами об этом поговорить, что мое предубеждение против королевы давно стерлось в моей памяти. Я не по своей воле получил в жены представительницу королевского дома, дважды враждебного Франции, как со стороны Австрии, так и со стороны Лотарингин. Я был недоволен, когда увидел, что к моему двору прибыл этот аббат де Вермон, мнимый наставник королевы, а на самом деле шпион Марии-Терезии, на которого я наталкивался по несколько раз в день, потому что у него было задание постоянно крутиться у меня под ногами, хотя я за девятнадцать лет не сказал с ним ни одного слова. Я вопреки своей воле был вынужден после десяти лет борьбы назначить господина де Бретейля дворецким в своем доме и мэром Парижа. Мне пришлось, так же не по своей воле, назначить первым министром архиепископа Тулузского, этого безбожника. И, наконец, сам того не желая, я выплатил Австрии миллионы, которые она собиралась выкачать из Голландии. А сегодня, сейчас, когда я говорю с вами, кто, унаследовав трон Марии-Терезии, дает советы и направляет королеву? Ее брат Иосиф Второй, который, к счастью, уже при смерти. Через кого он дает ей советы? Вы это знаете не хуже меня: через доверенных лиц все того же аббата Вермона, то есть через барона де Бретейля, а также через австрийского посланника Мерси д'Аржанто. За спиною этого старика прячется другой старик: Кауниц, семидесятилетний министр столетней Австрии. Оба эти старых фата, вернее обе эти старые вдовушки, помыкают королевой Французской через посредство модистки мадмуазель Бертен и цирюльника Леонара, которых они оплачивают из собственного кармана. И куда они ведут королеву? Они склоняют ее к союзу с Австрией! А Австрия всегда грозила гибелью Франции, и как союзница, и как соперница. Кто вложил нож в руки Жаку Клеману? Кинжал — в руки Равальяку? А Дамьену? Австрия! Прежняя католическая набожная Австрия сегодня отрекается от Бога и уже наполовину прониклась философским духом благодаря Иосифу Второму. Австрия ведет себя неосмотрительно, потому что вот-вот повернет против себя собственную шпагу, то есть Венгрию. Австрия близорука, она позволяет обкрадывать себя бельгийским священникам, уже захватившим лучшую часть ее короны — Нидерланды; Австрия зависит от Европы, однако она поворачивается к ней спиной, хотя, казалось бы, должна была не сводить с нее глаз, и бросает в войну с турками, нашими союзниками, отборные войска, чем помогает России. Нет, нет и нет, господин де Шарни, я ненавижу Австрию и не могу ей доверять.

— Государь! Государь! — пробормотал Шарни. — Такое доверие мне лестно, однако опасно для того, кто его оказывает. Государь! Не пришлось бы вам однажды раскаяться в том, что вы мне открылись!

— О, это меня не пугает, граф, и в доказательство своих слов я продолжаю.

— Государь! Вы приказали мне слушать — я слушаю.

— Это предложение о бегстве — не единственное. Вы знаете маркиза де Фавра, граф?

— Маркиза де Фавра, бывшего капитана Белзунского полка и бывшего командующего гвардейцами его высочества? Да, государь.

— Он самый, — подтвердил король, подчеркивая последнее звание маркиза, — бывший командующий гвардейцами его высочества. Что вы о нем думаете?

— Это — храбрый солдат, преданный дворянин; к несчастью, он разорился и потому стал суетлив, бросается в крайности, берется за осуществление необдуманных проектов; однако он — человек порядочный, государь; он готов умереть, не отступив ни на шаг, ни на что не жалуясь, лишь бы исполнить данное слово. Ваше величество! Вы могли бы положиться на его Помощь, однако, боюсь, было бы безрассудством поручать ему возглавить такую операцию.

— Так ведь он и не возглавляет это дело, — с некоторой горечью заметил король — Во главе стоит его высочество… Его высочество добывает деньги, его высочество ведет подготовку, его высочество, жертвуя собой, останется здесь, когда я уеду, если, разумеется, я поеду с Фавра.

Шарни сделал нетерпеливое движение.

— Чем вы недовольны, граф? — продолжал король. — Это ведь уж не дело австрийской партии, за это берется партия принцев, эмигрантов, знати.

— Прошу прощения, государь. Я уже говорил о том, что не ставлю под сомнение ни преданность, ни храбрость маркиза Де Фавра. Куда бы маркиз де Фавра ни взялся доставить ваше величество, он вас доставит или умрет, защищая вас в пути Но почему его высочество не едет с вашим величеством? Почему его высочество остается?

— Из самопожертвования, как я вам уже сказал. Ну и, кроме того, возможно, на тот случай, если возникнет необходимость низложения короля и провозглашения регента, народу, уставшему от безуспешной погони за королем, не придется слишком далеко искать регента.

— Государь! — вскричал Шарни. — Вы говорите мне ужасные вещи!

— Я вам говорю то, что знают все, дорогой граф, о чем вчера написал мне ваш брат: на последнем заседании Совета принцев в Турине стоял вопрос о моем низложении и о провозглашении регента; на том же Совете мой кузен, принц Конде, предложил двинуться на Лион, что бы ни произошло с королем . Вам должно быть ясно, что, будь мое положение еще более бедственным, я все равно не могу принять предложение Фавра, как не соглашусь на участие в нем господина де Бретейля; я отвергаю и Австрию, и принцев. Вот, дорогой граф, чего я не говорил никому, кроме вас; я говорю вам это затем, чтобы ни единая душа, даже королева — король подчеркнул последние слова, — случайно или намеренно не могла рассчитывать на вашу преданность, потому что никто не сможет оказать вам такого доверия, как я.

— Государь! Мое путешествие также должно оставаться для всех в тайне? — с почтительным поклоном спросил Шарни.

— Да нет, дорогой граф, не страшно, если кто-то будет знать, что вы едете; главное — чтобы никто не догадывался о цели вашей поездки — Должен ли я понимать так, что я вправе открыться только господину де Буйе?

— Да, одному господину де Буйе, да и то лишь когда вы убедитесь в его чувствах. Письмо, которое я передаю с вами для него, — не более чем просто рекомендательное письмо. Вы знаете мое положение, мои опасения, мои надежды лучше, чем моя супруга, лучше, чем мой министр Неккер, лучше, чем мой советник Жильбер. Действуйте по обстоятельствам, я вложил вам в руки веревку и ножницы: вы можете либо распутать, либо разрезать ее по своему усмотрению.

Король протянул графу незапечатанное письмо.

— Прочтите! — предложил он. Шарни взял письмо и прочел:

«Дворец Тюильри, 20 октября сего года. Надеюсь, сударь, что вы по-прежнему довольны вашим местом командующего гарнизоном в Меце. Графу де Шарни, командующему моей охраной, поручено узнать, не желаете ли вы, чтобы я дал вам другое место. В таком случае я буду счастлив оказать вам услугу так же, как теперь рад возможности заверить вас в том глубоком уважении, какое я к вам питаю.