Они переписывались и всегда писали друг другу: «Я тебя люблю». Но не решались говорить больше о своих чувствах, зная, что каждое слово будет прочитано каким-нибудь агентом тайной полиции в отделе перлюстрации, возможно, кем-то, кого они знают, таким как Ганс Гофман. Это было равносильно тому, что ты раскрываешь свои чувства перед презрительной публикой.

Они находились по разные стороны от стены. С тем же успехом они могли быть в тысяче миль друг от друга.

Так что Валли переехал в Гамбург и поселился у сестры в ее просторной квартире.

Ребекка не навязывала ему свою волю. Его родители в письмах убеждали его, что ему нужно возобновить учебу в школе или в колледже. Они считали, что он должен стать электриком, или юристом, или школьным учителем, как Ребекка и Бернд. Но сама Ребекка ничего не говорила. Если он целый день в своей комнате играл на гитаре, она не возражала и только просила его вымыть кофейную чашку, а не оставлять се грязной в раковине. Если он заводил с ней разговор о своем будущем она говорила: «К чему эта спешка? Тебе семнадцать лет. Делай что тебе хочется, а там видно будет». Бернд также относился к нему терпимо. Ваяли обожал Ребекку, а Бернд ему все больше нравился.

Он пока не привык к Западной Германии. Там люди ездили на более красивых машинах, ходили в более модной одежде и жили в более благоустроенных домах. В газетах и даже на телевидении отрыто критиковали правительство. Читая статьи с нападками на стареющего канцлера Аденауэра, Валли ловил себя на том, что оглядывается по сторонам в страхе быть застигнутым за чтением подрывного материала, но, спохватившись, вспоминал, что находится на Западе, где есть свобода слова.

Он сожалел, что вынужден был уехать из Берлина, но потом, к своей радости, обнаружил, что Гамбург представляет собой бьющееся сердце немецкой музыкальной сцены. В этом портовом городе находили развлечение моряки со всего мира. Улица под названием Рипербан представляла собой центр района красных фонарей с барами, стриптиз-клубами, полулегальными гей-заведениями и многочисленными музыкальными площадками.

Валли лелеял лишь две мечты в жизни: жить с Каролин и стать профессиональным музыкантом.

Однажды, после переезда в Гамбург, он шел по Рипербан с гитарой, висевшей на плече, и, заглядывая в каждый бар на его пути, спрашивал, не нужен ли им гитарист-певец, чтобы развлекать посетителей. Он считал, что у него неплохо получается. Своим пением и игрой на гитаре он может доставить удовольствие публике. Ему лишь нужен шанс показать себя.

После примерно дюжины отказов ему повезло в пивном подвальчике под названием «Эль-Пасо». Оформление претендовало на то, чтобы выглядеть по-американски: над дверью висел череп длиннорогого вола, а стены были обклеены афишами ковбойских фильмов. Владелец заведения был в ковбойской шляпе, но звали его Дитер и говорил он с нижнегерманским центом.

— Американскую музыку можешь играть? — спросил он.

— Еще бы, — ответил Валли.

— Приходи в семь тридцать. Посмотрим.

— Сколько вы будете мне платить?

Хотя Валли все еще получал деньги на житье от Еноха Андерсона, бухгалтера на фабрике отца, ему очень хотелось доказать, что он может быть финансово независим, и оправдать свой отказ следовать советам родителей о выборе профессии.

Но Дитер, казалось, немного обиделся, будто Валли спросил о чем-то недозволенном.

— Поиграй полчаса, — небрежно сказал он. — Если ты мне понравишься, поговорим о деньгах.

При всей своей неопытности Валли не был простаком, и он понял, что этот уклончивый ответ служил сигналом, что денег будет немного. Однако это было единственное предложение, полученное им за два часа, и он принял его.

Он пошел домой и весь день занимался тем, что подбирал американские песни на получасовое исполнение. Он решил, что начнет с песни «Если бы у меня был "хаммер"», публике в отеле «Европа» она нравилась. Он также исполнит «Эта земля — твоя земля» и «Смертная тоска». Он отрепетировал их все, хотя едва ли была такая необходимость.

Когда Ребекка и Бернд вернулись домой с работы и услышали его новость, Ребекка заявила, что пойдет с ним.

— Я никогда не слышала, как ты играешь перед публикой, — сказала она. — Я только слышала, как ты бренчишь дома и никогда не заканчиваешь начатую песню.

Такое говорить было в ее духе, особенно сегодня, когда Ребекка и Бернд находились под впечатлением такого события, как визит в Германию президента Кеннеди.

Родители Валли и Ребекки считали, что только твердая позиция Америки не позволила Советскому Союзу завладеть Западным Берлином и включить его в состав Восточной Германии. Кеннеди в их глазах выглядел героем. Сам Валли симпатизировал любому, кто строил козни тираническому правительству Восточной Германии.

Валли накрыл на стол, пока Ребекка готовила ужин.

— Мама всегда говорила нам, что если ты хочешь чего-то добиться, вступай в политическую партию и проводи свою линию, — сказала она. — Бернд и я хотим, чтобы Восточная и Западная Германия объединились, чтобы мы и тысячи других немцев снова жили одной семьей. Вот почему мы вступили в Свободно-демократическую партию.

Валли всем сердцем хотел того же, но он не мог представить себе, как это может произойти.

— Как ты думаешь, что сделает Кеннеди? — спросил он.

— Он может сказать, что мы должны научиться жить с Восточной Германией, по крайней мере пока. Это верно, но это не то, что мы хотим слышать. Я надеюсь, что он даст в глаз коммунистам, если ты хочешь знать правду.

После ужина они пошли смотреть новости. Их телевизор последнего выпуска фирмы Франка давал четкое изображение, в отличие от размытой картинки старых моделей.

В тот день Кеннеди прибыл в Западный Берлин.

Он выступил с речью перед Шёнебергской ратушей. На площади собралась масса народа. По словам диктора последних известий, там насчитывалось четыреста пятьдесят тысяч человек.

Симпатичный молодой президент выступал на открытой площадке. Позади него развевался огромный звездно-полосатый флаг. Ветер трепал густые волосы Кеннеди. Он был готов к борьбе.

— Есть такие, которые говорят, что коммунизм — это волна из будущего, — произнес он. — Пусть они приедут в Берлин.

Толпа одобрительно взревела. Раздались еще более громкие возгласы, когда он повторил эту фразу по-немецки:

— Lass' sie nach Berlin kommen!

Валли видел, что Ребекка и Бернд были в восторге от этого.

— Он не ведет речь о нормализации или реалистично принимает статус-кво, — одобрительно кивнула Ребекка.

Кеннеди говорил откровенно:

— У свободы есть много трудностей, и демократия несовершенна.

— Это он о неграх, — пояснил Бернд.

Потом Кеннеди сказал вызывающе:

— Но мы никогда не стали бы возводить стену, чтобы удерживать наших людей и не давать им возможности уйти от нас.

— Верно! — воскликнул Валли.

Июньское солнце осветило голову президента.

— Все свободные люди, где бы они ни жили, — сейчас граждане Берлина, — сказал он. — И поэтому, как свободный человек, я горжусь словами «Ich bin em Berliner»(Я — берлинец (нем.)).

Толпа обезумела. Кеннеди отошел от микрофона и положил страницы с речью в карман пиджака.

Бернд широко улыбался.

— Думаю, Советы поймут смысл этих слов, — сказал он.

— Хрущев просто взбесится, — заметила Ребекка.

— И поделом, — выпалил Валли.

Ребекка и он были в приподнятом настроении, когда они на автомобиле, приспособленном для Бернда и его кресла-каталки, ехали на Рипербан. Днем «Эль-Пасо» пустовал, а сейчас там сидела горстка посетителей. Дитер в ковбойской шляпе, настроенный ранее менее чем дружески, в этот вечер был сердит. Он сделал вид, будто забыл, что пригласил Валли, и Валли боялся, что он отменит прослушивание; но потом большим пальцем указал на небольшую сцену в углу.

Пиво разносила барменша средних лет с большим бюстом. На ней была юбка в клетку и бандана на шее. Жена Дитера, догадался Валли. Ясно, они хотели придать своему бару определенный имидж, но ни тот, ни другой не обладали обаянием и не привлекали большого числа посетителей — ни американцев, ни кого-либо еще.