Служащий отеля в форме метрдотеля решил проблему, показав Бобби на открывающуюся в обе стороны дверь, которая вела через служебное помещение в комнату для журналистов. Бобби и Этель пошли за метрдотелем в темный коридор, а Джордж и Билл Барри со всей свитой поспешили за ними.

Джорджа не покидала мысль, когда он снова сможет поднять в разговоре с Бобби вопрос о сделке с Джином Маккарти. По мнению Джорджа, это была первейшая необходимость. Но личные отношения представляли особую важность для всех Кеннеди. Если бы Линдон Джонсон сделался другом Бобби, то все было бы иначе.

Коридор вел в ярко освещенную кухню с блестящими мармитами из нержавеющей стали и огромными холодильными камерами. Радиожурналист на ходу задал вопрос Бобби: «Сенатор, как вы собираетесь противостоять Хамфри?» Бобби мимоходом пожимал руки улыбающимся кулинарам. Один из работников кухни повернулся от стопки подносов, словно собираясь поприветствовать Бобби.

В этот момент, к своему ужасу, Джордж увидел в руке молодого человека маленький черный револьвер с коротким стволом.

Молодой человек нацелил его в голову Бобби.

Не успел Джордж закричать, как раздался выстрел.

Из маленького оружия он прозвучал как негромкий хлопок.

Бобби вскинул руки к голове, откинулся назад и упал на бетонный пол.

— Нет! Нет! — закричал Джордж.

Этого не могло быть! Этого не могло быть снова!

В ту же секунду раздалась трескучая череда выстрелов, похожая на фейерверк. Что-то ударило Джорджа ниже локтя, но он не обратил на это внимания.

Бобби лежал на спине рядом с морозильником, обхватив голову руками. Ноги его были раскинуты в стороны, глаза открыты.

Люди громко кричали. Радиожурналист тараторил в микрофон: «В сенатора Кеннеди стреляли! В сенатора Кеннеди стреляли! Невероятно! Невероятно!».

Несколько человек накинулись на того, кто стрелял. Кто-то крикнул:

— Обезоружьте его!

Джордж увидел, как Билл Барри ударил его кулаком по лицу.

Джордж опустился на колени рядом с Бобби. Тот был жив, из раны за ухом текла кровь. Состояние его было тяжелое. Джордж ослабил галстук Бобби, чтобы ему было легче дышать. Кто-то подложил сложенный пиджак ему под голову.

Кто-то рядом со стоном твердил:

— Господи, господи! Как же это?

Этель прорвалась сквозь толпу, упала на колени около Джорджа и заговорила с мужем. По выражению его лица было видно, что он узнал ее и попытался что-то сказать. Джорджу показалось, что он прошептал: «Все ли живы?» Этель гладила его по лицу.

Джордж посмотрел вокруг. Он не мог сказать, пострадал ли кто-нибудь еще. Потом он заметил, что рукав его рубашки разорван и из раны сочится кровь. Только тогда он почувствовал сильную боль.

Из двери, ведущей в комнату для прессы, ворвались в кухню репортеры и фотографы и окружили тех, кто был рядом с Бобби. Они отталкивали друг друга, залезали на плиты и раковины, чтобы лучше заснять окровавленного Бобби и его потрясенную жену. Этель кричала:

— Пожалуйста, отойдите, дайте ему воздуха!

Прибыла бригада «скорой помощи» с носилками. Они подняли Бобби за плечи и за ноги.

— Не надо, — слабым голосом простонал он.

— Осторожно! — взмолилась Этель. — Осторожно!

Медики положили его на носилки и пристегнули ремнями. Глаза Бобби закрылись.

И он их никогда больше не открыл.

Глава сорок пятая

В то лето Димка и Наталья красили стены в квартире. В открытые окна ярко светило солнце. Дело продвигалось медленно, потому что они часто прерывались, чтобы заняться любовью. Она подвязывала свои шикарные волосы и прятала их под косынку. Работала она в старой Димкиной рубашке с потертым воротником и узких шортах. И каждый раз, когда, он видел ее на лестнице, ему нужно было целовать ее. Он стягивал с нее шорты так часто, что через некоторое время она оставалась только в рубашке, и они предавались любви еще чаще.

Они не могли пожениться, пока ее развод не был оформлен, и для приличия Наталья переехала в свою небольшую квартиру поблизости. Неофициально они уже начали жить вместе в Димкиной квартире. Они переставили мебель, как того захотела Наталья, и купили диван. Они распределили между собой домашние обязанности: он готовил завтрак, а она — ужин; он чистил ее туфли, а она гладила его рубашки; он покупал мясо, а она — рыбу.

Они никогда не встречались с Ником, но Наталья начала налаживать отношения с Ниной. Бывшая жена Димки стала признанной любовницей маршала Пушного и часто проводила уикенды на его даче, устраивая ужины для его близких друзей, некоторые из которых приезжали со своими любовницами. Димка не знал, как Пушной улаживал дела со своей женой, крестьянского вида пожилой женщиной, всегда появлявшейся рядом с ним на официальных государственных приемах. Когда Нина проводила выходные за городом, Димка и Наталья забирали к себе Гришу. Сначала Наталья нервничала, потому что своих детей у нее не было — Ник терпеть не мог детей. Но она быстро привязалась к Грише, который был очень похож на Димку; и неудивительно, что у нее появились обычные материнские инстинкты.

В частной жизни они были счастливы, а в общественной нет. Кремлевские консерваторы лишь делали вид, что приняли чехословацкий компромисс. Как только Косыгин и Димка вернулись из Праги, консерваторы задались целью нарушить договоренность, настаивали на вводе войск, чтобы устранить Дубчека и сорвать его реформы. Споры не прекращались весь июнь и июль как в Москве, так и на черноморских дачах, куда партийная элита перебиралась в летние отпуска.

Димку беспокоило не только то, что имело отношение к Чехословакии. Он беспокоился о сыне и о том мире, в котором он будет расти. Через пятнадцать лет Гриша будет учиться в университете, через двадцать — работать, через двадцать пять у него, возможно, будут свои дети. Будет ли у России лучшая система, что-то вроде дубчекской идеи коммунизма с человеческим лицом? Или же Советский Союз останется тиранией, в которой незыблемая власть партии будет навязываться КГБ?

Как назло, Генеральный секретарь Леонид Брежнев занимал выжидательную позицию. Димка начал презирать его. Боясь оказаться на проигравшей стороне, Брежнев не принимал решения, пока не выяснит, какое коллективное решение может пройти. Он не обладал ни дальновидностью, ни смелостью, ни планами перемен к лучшему в Советском Союзе. В лидеры он не годился.

Конфликт достиг высшей точки на двухдневном заседании Политбюро, которое началось в четверг 15 августа. Как всегда, на официальном заседании в основном происходил вежливый обмен банальностями, в то время как настоящие сражения разгорались не за совещательным столом.

Димка сошелся с Евгением Филипповым лоб в лоб под солнцем на площадке перед желто-белым зданием дворца среди ожидающих лимузинов и припаркованных машин.

— Почитай донесения КГБ из Праги, — сказал Филиппов. — Контрреволюционные студенческие сборища. Клубы, в которых открыто обсуждается свержение коммунистического строя. Тайные оклады оружия.

— Я не верю в эти истории, — парировал Димка. — Да, там ведутся дискуссии о реформе, но опасности преувеличиваются апологетами прошлого, от которых сейчас избавляются.

В действительности шеф КГБ, сторонник жесткой линии Юрий Андропов фабриковал сенсационные разведывательные донесения для подстрекательства консерваторов, но Димка не был настолько безрассудно храбр, чтобы заявлять об этом вслух.

У Димки был источник надежных сведений разведывательного характера: это его двойняшка-сестра. Таня посылала из Праги тщательно выверенные статьи для ТАСС и в то же время снабжала Димку и Косыгина информацией, из которой следовало, что Дубчек — герой для всех чехов, за исключением старых партийных аппаратчиков.

В закрытом обществе людям было почти невозможно узнавать правду. На жителей страны обрушивались потоки лжи. В Советском Союзе почти все документы вводили в заблуждение: данные о выпуске продукции, внешнеполитические оценки, милицейские допросы подозреваемых, экономические прогнозы. Люди между собой шептались, что самая правдивая информация в газетах — это программа радио- и телепередач.